Мысль об этих незнакомых детях и прояснила мои планы. Если я и не могу силой прихоти мгновенно перенестись в Петербург, зато я могу с удовольствием кое о ком вспомнить в Москве.
Ибо если есть удовольствие большее, чем получать подарки, то это удовольствие их дарить. Уверенная, что Катя достойно соберет для меня к вечеру весь урожай визитных карточек и подарков, я выскользнула с черного хода. На всякий случай.
Таксомотор, уж мой день, так мой, быстро домчал бы меня в старый город, но по дороге я на добрый час завернула в «Детский мир». Сопровождаемая приказчиком, невидимым за многочисленными коробками и пакетами, воротилась к автомобилю. Ну, вот и Тверской бульвар.
– Нелли? Именинница в такую рань? – сестра открыла дверь собственноручно. В квартире тоже Мамай воевал, как говорила бабка. Не из-за начала учебного года, как у Наташи, но потому, что из Бусинок воротились лишь позавчера. Одно другого стоит.
Мы с Верой вовсе не похожи, сестер в нас не узнают. Волосы у сестры светло-каштановые, вьющиеся, глаза прекрасного цвета – дымчато-серые, безо всяких моих болотных крапинок. (Это только в романах пишут о красоте зеленых глаз, в жизни я ни разу не встречала таких, что вызвали б восхищение). Черты лица более правильные, чем у меня, классические. А главное – решительно разнятся характеры. Сколько я себя помню – сестра всегда казалась мне какой-то удивительно взрослой, уравновешенной, рассудительной. Четырехлетней, мне казалась взрослой двенадцатилетняя, с достоинством руководившая тем, как мы, человек пять помладше, сидим за круглым столом, прилежно протирая пальцами мокрую оборотную сторону переводных картинок. Вера одновременно успевает и вытереть пролившуюся из блюдца воду, и разрешить спор из-за самой красивой, серебряной, и похвалить за удачно сведенный рисунок. Или же мои воспоминания восьмилетней о шестнадцатилетней сестре. В темных гимназических платьях, хорошие собою, но какие-то невероятно строгие, они с подругой Мариной Крамаренко, дочерью Николая Николаевича, директора Палеонтологического института, говорят за шитьем о (как я сейчас понимаю) теории струн и бета-функции Эйлера. В ту пору сестра еще делала выбор между живописью и точными науками. Через год она поступила все же в Академию, Марина же так и направилась по стезе теоретической физики. От сестры всегда веет каким-то внутренним покоем.
Идет время, но я отчего-то никогда не догоняю сестры. Она по-прежнему взрослая. Я по-прежнему не очень, даром, что уже признанный в мои теперь уже двадцать четыре года литератор.
– Что так внимательно меня разглядываешь? Да, переезд, да, одичала в глуши за лето.
– Пустое! Просто не видела тебя с мая. Я еще и по сторонам сейчас осмотрюсь, ибо больше трех месяцев сюда не заглядывала. В первое мгновение лица и предметы после долгой разлуки выглядят совсем не так, как помнились.
– Вольно ж тебе устраивать долгие разлуки. Уж так тебя ждали, особенно девочки.
Я только улыбнулась, озираясь, даром, что в прихожей еще громоздились дорожные баулы и тюки. Как здесь высоко! Потолки изрядно выше наших, современных. Квартира близ Никитских ворот48 отошла к московской ветви нашей семьи от второго дедова брата, Николая Гавриловича, финансиста, одного из тех, кто в период диктатуры восстанавливал Крестьянский банк. Николай Гаврилович, как и дед, скончался до моего рождения. Плохо быть поздним ребенком: не расспросишь свидетелей истории. Не говоря уж о том, что Николай Гаврилович, по воспоминаниям отца, великолепно разбирался в рысистых бегах. Вот уж с кем бы нашлось, о чем поговорить. Прямых наследников Николай Гаврилович не имел. Хотя женат и был, на урожденной Потоцкой, умершей лет за пятнадцать до него. Впрочем, я отчасти и рада тому, что не имею троюродных кузенов-шляхтичей. С этой фамилией в нашей семье связана одна довольно жутковатая история. Ну да что о том.
Я еще не успела пройти в гостиную, как навстречу мне горохом посыпались дети – обе, хотя показалось, что их много больше: светленькая, чем-то похожая на меня Ксюша и шатенка Мелания, копия своей бабушки в младенчестве, нашей Инны Ивановны, если судить по фотографиям. Два года разницы в возрасте – и такое несходство, уже сейчас очевидна наследственность по разным линиям. После Елизаветы Мелания – второе по популярности женское имя сейчас, не осталась чужда поветрию и сестра. Боюсь, каждую третью темноволосую девочку зовут Меланией. С моего поколения имя вошло в моду – да так пока и торжествует.
Тут уж настал мой час: наобнимавшись и нацеловавшись с племянницами, я торжественно вручила подарки. Особенно удачен был один, из купленных для Ксюши. Всего-то плоская коробка, но в ней…
Игра называлась «Рыболов»: раздвижной картонный «аквариум» с разрисованными стенками, удочка с магнитиком, яркие картонные же рыбки с металлическими носиками. Самые разные, от щуки до пескаря. Среди рыбок имелся также и дырявый башмак, могущий попасть на крючок незадачливому удильщику. А еще были фишки и табличка – сколько фишек положено рыболову за какую рыбку. (А за башмак – ничего!) Таблички они самостоятельно, конечно, не разберут, но правила запомнят быстро. Сама б и играла, честное слово! У Ксюши очевидный интерес к уженью рыбы, это она пошла в деда. Мне, к примеру, удить скучно.
Но не менее очаровательным было и голубое игрушечное пианино, предназначенное для Милы. Игрушечное, но совершенно настоящее. Ох и какофония же сегодня воцарится в доме!
Вручив эти и прочие дары, я в полной мере насладилась восторженными криками. Как же обе выросли за лето!
– Пойдем чаевничать, это их пока займет, – улыбнулась сестра. – Я привезла земляничного варенья, настоящего, нашего. Сама варила, в медном тазу и все прочее по старым правилам. Земляники этим летом под Тарусой было – немыслимо. Алые поляны.
– Сколько художников насмерть забили тему алых маковых полей. А вот алые земляничные… Или не угадала?
Сестра расставляла уже белые кузнецовские чашки с голубой каемкой. Упомянутое земляничное варенье можно было и не есть, а только нюхать. Когда запах столь восхитителен, вкус уже излишество.
– К слову… Я-то не успела закончить твоего подарка. Уж извини, захлопоталась.
– А взглянуть-то можно?
– Нет, пока не дописала, не хочу показывать.
– Не страшно. Недели через две, я чаю, родители возвратятся. Тогда отпразднуем в семейном кругу. Вот и будет мне еще один сюрприз.
– Признаться, я тем свою совесть и утешила с утра. Впрочем, все равно лучшего подарка, чем Николушка, я не сумею сделать.
– Я рано убежала из дому, пока его подарка не видела.
– И зря б ты стала искать этот подарок дома. Нелли, опять газет не читаешь, новостей не глядишь?
– Не очень читаю. А что случилось?
Сестра рассмеялась и вышла из комнаты, чтоб через несколько минут вернуться с номером «Известий».
– Не сразу нашла. Впрочем, удивляюсь, как я хоть что-то умудряюсь находить с этими маленькими разбойницами. Из вчерашних газет они себе соорудили «шалаш» – прежде, чем мы успели газеты эти проглядеть. Вот, именинница, любуйся.
Мои руки чуть дрогнули, когда я приняла «Известия» – ничего не понимая, а верней, не смея догадаться. Строчки побежали перед глазами вприпрыжку.
«Высочайшим повелением… многотрудное и талантливое отображение подвига христолюбивого воинства Северо-Западной армии… представить к ордену Святого Николая III степени…»
Николай… Новый орден, учрежденный после Реставрации, когда по понятным причинам Станислава и Белого Орла уступили полякам. Собственно он и заменяет Станислава, младший в иерархии… Но…
– Нелли, ты словно и не рада?
– Как тебе сказать… – Я по-прежнему сжимала газету в руках. – Вон Миша в космос слетал…
– Помилуй, а чем можно было наградить Мишу? Он от рождения кавалер всех высших орденов. Жаловать же за космос Николаем, хоть бы и первой степени, как-то несолидно. А за книгу – как раз.
– Велика важность, написать о христолюбивом воинстве, когда оно без того всеми чтимо. Если б я еще, допустим, жила бы при совдепе, да писала б такую книгу тайно, рискуя за правду попасть в тюрьму…
– Ну и воображение у тебя все же… Воистину поэтическое. В тюрьму за «Хранителя анка»… Надо ж придумать такую нелепость. Нелли, ну что тебя смущает? Если подумать всерьез?
– Я не знаю, в самом ли деле заслужила такую честь. Вдруг да сыграла роль наша дружба с детских лет? Вдруг я на самом деле много меньше заслуживаю ордена, чем кажется Нику?
– А ты не помнишь, кто перед тобою получил этот орден?
– Да то и дело кто-нибудь…
– Я неудачно выразилась. Кто получил этот орден также за то, что воспел Северо-Западную армию? Два года назад?
– Это неправильная игра!
Ксюша, с разгоревшимися от негодования щечками, возникла в дверях, помешав мне задуматься. Из-за ее плеча выглядывала Мила.
Вот тебе раз! А мне так понравилась…
– Да почему же неправильная, Ксюшенька?
– А зачем там одна удочка? Надо две! Мы хотим ловить рыбку вместе!
Вон оно что… Я немножко не угадала с возрастом. Они не понимают, что очередность задана для верного подсчета фишек. Им важнее не выигрыш, а процесс – опускать удочку и смотреть, что на нее попалось.
– Мы все исправим, – нашлась сестра. – Найдем в кладовке еще магнитик, а вторую удочку сделаем из старой кисточки, которой уже нельзя рисовать. Но только не сейчас, мы же пьем чай. А сейчас есть другое важное дело. Вы ведь помните, что Нелли не должна видеть сюрприз? Вот и покараульте мою мастерскую! Мою, а не папину! А то она забудет да и зайдет. И все пропало.
– Нет!! Нельзя смотреть сюрприз!
– Мы не скажем, что там!
Крошечные башмаки деловито застучали прочь.
– Прошлый раз представили композитора Никитина. Но это ж русский Пуленк! Могучая опера… Помнишь, где хор – когда армия впервые видит крест на куполе Исакия… И как оркестр дает этот звон, которого они на самом деле не слышат, ведь молчат колокола в городе, где засели большевики… Призрачный звон… Ох, как это пронзительно… И воины крестятся на купол, а музыка как бы подхватывает наложение крестного знамения… Вот они уже прорвались, они уже дошли, уже крестятся… Но битва-то еще впереди… Вот это место… «Не все войдут, не все под эти своды»… Ох, он и силен.