А как бы на моем месте поступила Наташа?
Ох… Нет, я так не смогу! Но ответ пришел, значит – надо смочь.
Поэтому голос мой прозвучал ровно так, как мне было нужно.
– По крайней мере, забери у меня свою бездарную картину! А то я так и брошу ее у порога. Елизавета Андреевна отказалась ее выставлять.
С той стороны прошелестел яростный вихрь – и двери распахнулись, обе створки, настежь.
– Отдай!
Я влетела внутрь Красного Кабинета, как пробивший ворота таран. Я не успела даже махнуть рукой Глебовой, чтобы не следовала за мной. Но она догадалась.
– Ох… Извини, конечно. Мелкая хитрость.
– Где… где «Гвиневера»?!
– В галерее на Спиридоновке, под надлежащей охраной, где ж ей быть.
Она горела заживо на костре своей обиды и своего гнева.
– Не прощу… – Она почти задыхалась. – Он мне не нужен… И Ник…
Я обняла Леру, и она разревелась.
Скорей бы нам, что ли, всем состариться, вновь подумала я, бережно поглаживая трясущиеся плечи. Сколь несущественны будут все наши сегодняшние драмы в каком-нибудь две тысячи шестнадцатом, к примеру, году… Будем, небось, вспоминать и улыбаться эдак сентиментально…
Но сейчас нам обеим было никак не до улыбок.
– Ну все же хорошо… Лерик… Ведь все же хорошо!
– Я так страдала… Я так мучилась! Он же видел, видел, что мне просто хоть не жить! И сам притворялся, что страдает!
Я радовалась ее слезам. Долго же она держала их в себе. Пусть выльются – хотя уже и не с горя. Но пусть выльются, пусть на душе сделается ясно, как в небе после ливня.
– Он не притворялся, дорогая. Ему было плохо от того, что плохо тебе. Не сомневаюсь, что видеть твои страдания – ничуть не легче.
– Но ни словом… Ни словом, Нелли! Видеть, как я терзаюсь – и ничего не сказать!
– Ты не права. Он ведь сказал. Он сказал, что надо надеяться и молиться.
– Прекрасные слова, вот спасибо. Но что-то уж слишком неконкретные. О чем ты говоришь, Нелли! Я была в аду, я была в бреду… Маленький намёк, полсловечка – мне бы достало!
– Нет. Половиной словечка ты б не утешилась. Тебе б захотелось второй половины. На эту тропку только ступи… Джон сказал тебе все, что мог сказать.
Лера по-прежнему всхлипывала на моем плече, но всхлипывания ее уже не были судорожны, они потихоньку делались сладкими, как у успокаивающегося ребенка. Она еще не осознала счастья, но счастье уже прикасалось к ней множеством нежных своих лучиков, и не ощущать этих прикосновений она не могла.
– Если ты свяжешь свою судьбу с Джоном, ты еще, быть может, не один раз попадешь в такой переплет, – продолжила я. – Или соглашайся на это postfactum и наперёд, или тебе нужен не Джон, а «муж-мальчик, муж слуга из жениных пажей». Джон был прав. Ты всего лишь двадцатилетняя девушка, а двадцатилетним девушкам не доверяют без необходимости планов секретных операций. Это большая игра, это мужская игра.
– Тебе б тоже было обидно. – Она, конечно, еще продолжала спорить, но это уже просто включился самолюбивый алгоритм: нельзя ж согласиться сразу. И я продолжала говорить, хотя, на самом-то деле, уже совершенно не беспокоилась.
– Мне не обидно. Вот Ник все последние недели меня засыпал заданиями, то одно ему надо из истории, то другое, а я успевай справки готовь. И тоже, заметь, ничегошеньки не объяснял. Теперь я догадываюсь, примерно… Он вертел в голове разные картины смены власти при разных обстоятельствах, искал закономерностей общественного поведения. Но и то я не уверена, что задним числом правильно его понимаю. Но раз надо, значит надо.
– Да ну их обоих совсем…
– Так ты не хочешь идти за Джона? – Я откровенно засмеялась.
– Знаешь, у меня еще как-то в голове не укладывается, – ответила Лера искренне. – Хочу, наверно. Я ж его так люблю… Еще говорят, любви с первого взгляда не бывает… Как же, не бывает… Просто я не знала, что любимый человек может причинить такую боль.
– Такую – только любимый и может. – Но я не хотела сейчас печалиться параллелями, я продолжала веселиться. – Ты еще, впрочем, подумай хорошенько. Ты ведь, может статься, рискуешь оказаться не королевой, а всего лишь супругой претендента в изгнании. Не самая блестящая партия. Если учесть, сколько замечательных наследных принцев в Священном Союзе только и грезят, что о прекрасной русской царевне… Есть даже и короли еще холостые, взять хоть Болеслава… Впрочем, не будем брать Болеслава, зачем нам католик, одни хлопоты решать, как детей крестить, то да сё… Православные найдутся, с ними вовсе никаких забот.
– Не нужны они мне со всем их отсутствием забот! – Лера гневно вскочила. – Мне только Джон нужен! Пусть лучше в изгнании!
Тут она поглядела на меня – и мы расхохотались уже вместе.
– Ну ты и вредная, Нелли!
– Я полезная.
– Но если всерьез, ты ведь знаешь, Нелли, мне безразлично, хоть изгнание. Я в детстве читала романы о Карле Втором… Как он в дупле ночевал, и все такое. – Глаза Леры потихоньку начинали сиять.
– Положим, в дупле вам едва ли приведется ночевать. И сидеть впроголодь – тоже.
Показалось ли мне, что в Лерином взгляде промелькнуло легкое сожаление?
– Еще попрошу тебя. От упреков удержаться трудно, я понимаю. Но отложи их хоть до конца референдума. Сейчас, когда тебе все известно, он будет рад твоей поддержке. Ты же сама понимаешь, что твое ободрение для Джона – не пустяк. Именно сейчас, когда все на чаше весов.
– Ты права, Нелли. Сейчас я ничего ему не скажу. Не могу обещать, что сдержусь совсем, но сейчас – обещаю. Вот теперь я скажу ему, что буду за него молиться.
– Вот и прекрасно. Пойдем-ка, знаешь ли, успокоим Дашу. Она ж ничего не знает, и чуть с ума не сошла от тревоги. Честное слово, если б меня обязали в жизни выбором: шифр при тебе или мытье полов в фабричном цехе – я предпочла бы мыть полы, хотя терпеть не могу, как шумят моющие машины. И еще почитала бы, что легко отделалась.
Глава XXXVIII Девичьи хлопоты
– Еще не сезон кисеи и муслина,
Медузы зонтов над толпой не плывут…
– Немого кино говорящей картиной,
Затем ли Вы носите аглицкий съют?
Не жарко ль?
– Прабабушкам не было жарко.
Скамейки июньские в черной тени…
Пройдемте, пожалуй, под купами парка,
Где так же, как я, проходили они.
– И так же легко по-французски болтали…
И так же чужой нарушали покой?
И так же понятья легко тасовали
В перчатку затянутой легкой рукой?
– Французский язык – ядовитое жало.
– Сей яд я губами не прочь бы испить.
– Под этим каштаном присядем, пожалуй:
Сегодня не хочется даже язвить.
– А хочется?
– Ехать в открытом моторе.
Вуаль приподняв…
Теплый ветер и пыль.
– Не лучше ль в Италию, к миртам, на море?
– Пустое, – сказала б прабабушка, – гиль!
Не то, что б я против изящной интриги,
Но много хлопот… Я ужасно стара.
К чему этот взгляд? Сумрак кельи и книги…
Но мы не затронули сплетен двора.
– Вы, кажется, нынче язвить не желали?
– Нельзя так дословно меня понимать.
Вы тростью сейчас на песке написали…
Как зыбок песок! Не могу разобрать.
Стихотворение, конечно, пустяковое, а уж повод к его написанию был вовсе ерундой – в нынешнем мае. Я тогда заказала себе уличный костюм по наимоднейшей моде 1911 года, нарочно выпросила модный журнал из Исторической библиотеки. Костюм же потянул за собой не менее старомодную шляпку, шляпка – туфли, пошив каковых заставил моего обычного обувщика, почтенного ассирийца Атру Нвиевича78, изрядно поломать голову: я хотела туфельки «новенькие-старенькие». Словом – бабка за дедку, дедка за репку, наряд мой вызвал еще немалое количество обновок, в том числе и не называемых вслух. Кстати, из-за последних я потом и забросила свое баловство: затягиваться-то быстро надоело. Так что вернулась я к сьюту самому обычному, с короткой, до середины икры, юбкой и человеческой талией. Но из баловства случайно и стихотворение вышло. Стихотворение – из нового костюма и легкого флирта.
Но стоит ли оно читательского внимания? Проще говоря, а куда класть этот листок – направо или налево?
А, пожалуй, все-таки направо. Но у него даже и названия нету… Впрочем… «Болтовня». Да-да, именно «Болтовня». Принято.
Я ощущала себя на седьмом небе. Предложение издательства «Αθηνά» издать отдельным сборником мои стихи, доселе разбросанные по журналам, застало меня немножко врасплох.
Но почаще бы в этот самый расплох так попадать! Все последние два дня я перекладывала листочки то так, то эдак… То выстраивала стихотворения по хронологии, то, презрев хронологию, переставляла по тематике. Потом, конечно, надо будет показать Наташе.
Кстати, противный американец так и не появился с обещанным переводом. Но, с другой стороны, верно, появится после выставки.
Выставка… Я вздохнула и оторвалась от так приятно занесенного бумажным сугробом стола. Полдень. Вот-вот прибудет Ненила.
Парикмахера я вызываю на дом только в самых торжественных оказиях. В последний раз – перед «космическим» большим приемом в Кремле дело было. Но сейчас тоже не отделаешься моей обычной «официальной» прической, которую я устраиваю за минуту, поднимая немного волосы с помощью двух зажимов. Тут уж придется завивать локоны, каждый по-отдельности, с моими волосами – удовольствие на полтора часа ровно.
По газетам судя, открытие галереи будет главным событием осеннего сезона. Что же, следовало ожидать.
Девятнадцатилетняя Ненилка появилась минута в минуту: в мотоциклетном шлеме, штанах с кожаными вшивами и мальчишеской куртке. Как ни забавно, а русые волосы юной мастерицы почти всегда заплетены в самую простую косу. Хотя на чужих головах она творит невообразимые фантазии.
Ненилка мне очень симпатична. Год тому, как она с двумя подругами рискнула взять ссуду на собственное предприятие. Говорили девчонкам вездесущие доброжелатели, что никто им ссуды не даст, не угадали. Дали им ссуду. (Впрочем, и немудрено: было ведь особое совещание, где Ник лично обсуждал с главами ведущих банков необходимость поддерживать молодежное предпринимательство). Говорили еще, что дело де не пойдет, что никто их всерьез не примет, надо бы лучше тихонько набираться ума при опытных мастерах. А ничего, справляются. Парикмахерская у них пока небольшая, на два кресла, но дело-то идет ходко. В свободное время Нелилка изучает историю прически, поэтому ее иногда занос