Но слушать о человеколюбивых подвигах Костера мне не представилось особенно увлекательным.
– Где же вторая виновница торжества? – подтолкнула я разговор ближе к существу дела.
– Ой, скорее уж первая. Дает интервью в моем кабинетике. Успех огромный, ты видела, какое внимание к картине?
– Я еще и самой картины не видела. Я же только что приехала. Кстати, и до сих пор не вижу.
– Так не в первом же зале выставлять «гвоздик»! – возмутилась Бетси. – Проходи дальше, впрочем, нет, сначала ты посмотри новые работы Марины Марза. Пять штук уже продано, в первые полчаса! У твоей сестры тоже три улетели. Но «Гвиневеру» я сегодня придержу. Ну, все, бегу, тут еще надо нескольких художников с журналистами свести! Кстати, скажи Вере, я обижена. У меня тоже Глеб кашляет, но я же здесь.
– Уволь, сама говори.
Но Бетси меня уже не слышала – только каблуки простучали дальше.
– Николай, рада вас видеть. Что сестра пишет? Она мне такую книгу прекрасную прислала на день рождения, «Histoire populaire de la chouannerie», в двух томах. Положим, если это populaire, что тогда научное.
– Сестра на меня дуется, – весело отозвался невысокий сухощавый Маслов, прихлебывая шампанское. – Хотела, чтоб я к ним летом приехал да писал вересковые пустоши. Ну а я все ж под Тарусу. И ей говорю, бери детишек, да к нам. Даром что маленькие, а пора и вторую родину показать. А то так и Жана уговори, давно ведь не был. Вы сегодня очаровательны.
Да, я знала, что выбранный мною образ мне к лицу, что я сегодня хороша, что я еще много раз за вечер о том услышу – и это не будет данью вежливости.
– Успехов сегодня, Николай!
А слева по стене первого зала, кажется, идут «Новые талашкинцы», они ж «Новые тенишевцы», разнобой в самоназваньи не у меня, а у самих. Не определились. Это я буду глядеть особо, люблю.
– А израильтяне что, присоединятся к экономической поддержке новой монархии. С одной стороны наши европейские ценности им непонятны, но ведь есть и другая сторона. Евреи народ прагматический, они очень хорошо понимают, что такое огромный очаг нестабильности. Земля – планета не такая уж большая. А у них под боком дикие племена, безопасные только до тех пор, пока никто не начал снабжать их современным оружием.
Ах, вот и Роман. Пока я разговаривала с Масловым, он успел нарушить одиночество Великого Князя. Надеюсь, не раньше, чем в голове Андрея Андреевича созрело решение украсить Вериной работой резиденцию в Ильинском.
В руке Романа не флюте, а зеленый стеклянный стакан, в каких подают воду Перье. Стало быть, все ж решил, что пора себя и ограничить по части алкогольных напитков. Вот и хорошо.
– Гляжу я на вас, племя молодое, и в самом деле исполняюсь уверенности, что могу на покое безмятежно резать камеи. – Великий Князь пригубил шампанского. – Ладно сработали, молодцы.
– Ваша похвала нам честь, Ваше Императорское Высочество. – Роман вдруг показался мне очень молодым, каков он на самом деле и есть. Но почему мне все время кажется, будто он старше меня? А ведь он даже и младше, на целых четыре месяца. – Дай только Господь все успешно завершить.
Я отошла подальше, чтобы их не отвлекать.
– Нелли! Тебя-то я и хотел видеть.
Темноволосый и тонкокостный, как Бетси, Филипп Орлов почему-то даже не улыбнулся вслед своим словам. Он казался очень серьезен в этой толпе, оживленной уже оттого, что, как ни прекрасно лето, а отрадно и съехаться в столицы, увидеть знакомые и новые лица, поделиться впечатлениями минувших трех месяцев. Это настроение держится обычно в обществе до конца сентября, поэтому сентябрь в светской жизни – самый веселый.
– Здравствуй, Филипп.
– Можно с тобой перемолвиться парой слов? Не вполне к теме дня, прости.
– Тогда сядем в уголок – и поухаживай за мной. Я тоже хочу глоточек брюта.
Мы расположились на обитой черным бархатом танкетке. «Уголки», впрочем, уже оказались заняты иными любителями разговоров tête à tête. Но нашлось где сесть посреди зала.
Филипп жестом подозвал лакея, предлагавшего гостям шампанское и неизбежную клубнику.
– Знаю, что своей постной миной порчу Бетси праздник. – Пошел на опережение Орлов. – Но…
– Астрахань?
– Я знал, что ты поймешь. – Он казался смущенным. – Нелли, я не ждал… Я же не гимназистка, я мужчина, взрослый человек. Но я даже задумался, правильно ли избрал поприще. Пойми, я не думал, что быть историком… это так… больно. Во всяком случае, если это история нашего века, если касается твоих прямых предков.
– Не обольщайся, дело не в эпохе. Знаешь, я на втором курсе неделю бредила княжной Машенькой Старицкой, Марией Владимировной84. Может статься, я о ней еще повесть напишу. Девятилетний ребенок, пьющий чашу с ядом… Зная, что это яд. Я думаю, она не плакала и пощады не просила. История это здание, сложенное из людской боли, Фил. Потом вырабатывается профессиональное бесчувствие, как у медиков. Без этого ничего не сделать, включается естественная самозащита.
– У тебя это бесчувствие выработалось? – Орлов кривовато улыбнулся.
– Нет. – Я отпила шампанского, немного помолчала. – Потому я и ухожу в литературу. Но у меня оно изначально было острее. Ведь ты же читал про Астраханские Нуайяды85, про княгиню Туманову, про рабочий мятеж… Но ожило все это для тебя лишь когда ты сам прошелся по тем улицам, сам возложил цветы к памятникам жертв… Мне же довольно и печатной строки.
– То есть – из меня историк еще получится, ты считаешь? – Шутка Филиппа была не совсем шуткой.
– Думаю, да. – Играя пронзенной шпажкой яркой ягодой, я исподволь вглядывалась в лицо Филиппа. Надо дать ему немножко выговориться, а затем отвлечь. Чтоб со мной, эгоисткой, было, если б Наташа не учила меня обращаться с чужими чувствами? Ну да есть же у меня Наташа, что о том. – Ты видел крест на месте, где убили епископа Митрофана?
– Да, я там помолился. Я не знал даже… Ведь когда Владыку вывели на расстрел, он простил и благословил солдат. И те отказались стрелять. Тогда кинулись убивать чекисты. А уж сами утопления… Все было, и раздевали, связывали попарно мужчин с женщинами, матерей с детьми… А в особенности нравилось Кирову…
Филипп вздрогнул и замолчал.
– Что с тобой?
– Бред со мной, Нелли… Слишком увлекся Астраханью, мне уже мерещится всякая чушь.
– Тогда знаешь что? – Я решительно поднялась. – Если уж мерещится, то поверь, самое время вспомнить, где мы и чего ради здесь собрались. Пойдем! Я еще не видела главной сегодняшней картины во всем блеске. Негоже обижать дебютантку. Подойдет спросить, а мы де были слишком заняты разговором.
Лера, конечно, не подошла бы ко мне. Вне сомнения, вокруг нее сейчас куча народа. Но предлог сработал.
Мы с Филиппом прошли во второй зал.
«Гвиневера», выставленная на отдельном станке посреди зала, в самом деле привлекала всеобщее внимание.
Лера, прехорошенькая в палевом платьице из органди на жестком полотняном чехле, в трех шагах от картины говорила разом в два микрофона. За пару дней, что мы не видались, счастье проступило в ее лице, как переводная картинка. Она даже разрумянилась, что с ней не часто бывает. А уж глаза так и светились. Надо полагать, успела не раз перемолвиться словечком через Океан со своим Ланселотом.
Ланселот же картинный, как и картинная Гвиневера, в отличие от своих живых оригиналов оставались печальны, пронзая душу вечно трогающим сплавом молодости и страдания.
– Потрясающе… – выдохнул Орлов.
Бетси, вынырнувшая из толпы, деловито, по-хозяйски, вмешалась в ход интервью, что было видно даже на расстоянии. Невзирая на якобы озабоченный вид, заметно было, что она на седьмом небе. Вспышки фотоаппаратов так и щелкали вокруг.
– Талант… Несомненный талант… – произнесла рядом со мной тощая строгая дама в очках, обращаясь к своей внушительной комплекции приятельнице тех же лет.
– Техника еще… Гмм… Вы же знаете, дорогая, этих талантливых, над ними вечно надо с палкой стоять. Но…
Эти толстая и тонкая, несомненно, преподаватели Академии Художеств.
Я заметила Романа, уже одного, и было хотела обратить на себя его внимание. Но тут по толпе пронесся характерный шелест, всегда предваряющий появление самого высокого гостя.
Давно ж я не видела Ника не в новостях, а вживе. И еще давнее не видела его в цивильном платье. Пожалуй, с того самого пикника, где он был попросту в зюйд-вестке и чёртовой коже. А все ж мундир ему больше к лицу, чем белая манишка и атласные лацканы.
– Я горжусь тобой, дорогая. – Ник поцеловал сестре руку. Судя по тому, как ярко Валерия вспыхнула, впервые в жизни. Все, признал строгий брат, что больше уж она не девчонка, взрослая дама. Да и то – без пяти минут королева, как тут не признать. – Поздравляю с успехом. Кстати, я намерен повести с Елизаветой Андреевной речь о покупке твоей работы для Готической библиотеки86. Подходящее для нее место. Если, конечно, не найдется лучшего покупателя. С господином Абрикосовым мне тягаться трудно.
Ник, как всегда невозможно обаятельный, улыбнулся польщенному Абрикосову, стоявшему поблизости.
– Ваше Величество, не скрою, собирался тоже затеять разговор, но отступлюсь. Эта картина должна висеть в исторических стенах. Если же госпожа Бегичева спросит чрезмерную для вас цену, мы, в Собрании, будем почтительнейше просить позволения преподнести картину Вашему Величеству по подписке.
Ну да, ну да, а еще в раме из якутских алмазов. Я проглотила смешок. Успех. Великолепный, безусловный успех.
– Как все трогательно, не правда ли?
У меня сложилось впечатление, что Костер излишне приложился к шампанскому – очень уж взбудораженный был у американца вид. Или просто царей никогда не видал вживе? Нам-то не привыкать стать, мы Высочайшим вниманием избалованы не только в столицах. Ник на подъем легок.