Белая дверь отворилась. Так, верно, распахивается перед парашютистом зияющий высотой люк.
Хирург, высокий и крупный мужчина лет пятидесяти, предупреждающе вскинул руку, опережая наши вопросы. Россыпь пятен зияла и на белизне его халата. Только они были яркими, совсем яркими.
Я выдохнула. Эта протянутая к нам, сухая от постоянной дезинфекции, разработанная рука с крепкими пальцами и очень коротко подстриженными ногтями – нет, она не говорила о смерти.
– Как прошла операция? – Ник поднялся хирургу навстречу. – Она ведь завершена?
– Да, Ваше Величество. С вашего позволения – лучше присядем.
– Прошу прощения. Конечно.
– Благодарю. – Врач тяжело опустился в кресло. – Ну что же, Ваше Величество. Что я могу сказать на сей момент…
Что бы хирург ни намеревался сказать, но пока что он медлил. Медлил – и метнул Нику перехваченный мною взгляд в мою сторону.
– Все, как есть, – просто ответил Ник.
– Пулю-то извлечь – не самое важное. Тут все прошло благополучно. Однако – скверная это штука, проникающие ранения из мелкого калибра. Похоже, двадцать второй… «Оружие садиста», так мы это называем.
– Семидесятая «беретта», – вскользь вставил Ник.
– Останавливающая сила – слабенькая. Особенно, если раненый сильно мотивирован.
Я невольно подумала о том, как долго Роман продержался на ногах. А я сочла ранение неопасным… Господи, как же я глупа!
– Тогда что плохо?
– Такие раны чреваты внутренним кровоизлиянием. Оно бывает очень… Как бы это сказать… Непослушное. Вы знаете, поражена грудная клетка. Сейчас его уже перевезли в реанимацию. Нет, нет, повидать нельзя, да и незачем. Он к тому же под наркозом, как вы понимаете. Сейчас подключили всю аппаратуру, будем наблюдать. Пока я не решусь дать прогноз. Понадеемся на то, что организм чрезвычайно крепок. Физические данные – в самом деле выше всяких похвал. Ваше Величество, я еще долгие часы ничего не смогу доложить определенно. Сейчас поглядим, как отойдет наркоз… Но вам и молодой особе нужно отдохнуть.
– Нет. – Ник даже не взглянул на меня, настолько ясны были ему и мои намеренья. – Мы останемся рядом с ним.
– Но не здесь же в коридоре, – хирург взглянул на Ника с усталостью и отеческой любовью. – Тем паче, раненого уже и вывезли из операционной. Я могу предоставить в ваше распоряжение хотя бы ординаторскую рядом с реанимацией.
– Боюсь, я больше злоупотреблю любезностью. Мне нужно также место, куда смогут входить жандармы и прочие. И тоже поблизости, чтобы при малейшем намеке на изменение состояния графа в любую сторону я мог быть при нем.
– Разве что мой кабинет, Ваше Величество. Конечно, вы можете его занять.
– Я не прошу извинения. Необходимость.
– Я понимаю. Сударыня, – блекло-голубые глаза врача, в добрых лучиках морщинок, внимательно глянули мне в лицо. – Вам нужна в помощь сестра? Кто-нибудь из наших инокинь может позаботиться о вас. Как вы себя чувствуете?
– Благодарю, я справляюсь. Не нужно никого на меня отвлекать.
Я в самом деле не ощущала больше ни слабости, ни дурноты, ни даже страха.
Я взглянула на Ника. Мы оба были сейчас одинаковы: очень спокойные и сухие, как прошлогодняя листва. Мы не вправе терзать себя, не вправе изводиться тревогой. Важно только одно – быть поближе к Роману.
– Знаешь, Нелли, пойду-ка я всех отпущу, – сказал Ник, когда хирург нас покинул. Кстати, неловко: сестра ведь называла нам имя хирурга. Но у меня тут же вылетело из головы. Я даже не знаю, что это за больница? В центре города, это понятно. Но я не заметила, в какую же сторону мы ехали – пробиваясь за каретой скорой помощи. – Никому легче не будет просидеть до утра. Андрей Андреевич уже отбыл, у него дел по горло. Надо срочно отследить круг знакомств террориста, кое-кого, возможно, придется покуда взять под стражу. Но остальные пусть отдохнут немного. Нас Брюсу вполне довольно.
– А жандармы-то тебе здесь зачем? – спросила я, дождавшись возвращения Ника. – Ты думаешь, возможно еще одно… покушение? Но ведь больница наверняка в оцеплении полиции.
– Полиции довольно для моей безопасности. Да и жандармы у входа есть. И в городе объявлено чрезвычайное положение. Но пока мы ждем, пустят ли нас к Брюсу, надо и мне тоже заняться делом.
– Каким? – не поняла я.
– Я должен допросить мерзавца.
– Ник… – Я взглянула на Государя в оторопи. Сейчас, когда врачи борются за жизнь Романа… Зачем это? Зачем – сейчас?
– Уверяю тебя, Брюс на моем месте поступил бы точно так же. – Ник ответил мне серьезным взглядом. – Я рядом, я с ним. Но время не ждет.
– Итак, ты хочешь, чтобы этого… – Язык мой не хотел выговаривать имя Костера-Кострикова. – Чтобы его допросили при тебе?
– Ты не совсем поняла, – ответил Ник. – Допрос буду вести я. Я лично.
– Ты?! – Я изготовилась спорить. – Ник, мы оба сейчас балансируем на грани. Мы способны на глупости. Но мои глупости – это всего лишь глупости человека. В отличие от твоих. Ты не должен совершать ошибок. Тебе ли – соприкасаться с революционной нечистью самому? Это невместно.
– Ты всегда меня понимала, Нелли, поймешь и сейчас. В эти несколько проклятых часов, что нам сейчас предстоят, я ничем не могу помочь Брюсу. Молиться за него? За Брюса молятся сейчас по всей России. Но я мужчина и я его друг. Я хочу сейчас занять его место – как он занял мое. Гражданская война дотянулась до нас. Я вижу, что окоп неполной профили, где стоял Брюс, сейчас пуст. Туда я и должен встать. Расследование я начну сам. И я никому этого не уступлю.
Ладно, в конце концов, полный его тезка тоже сам разбирался с другими негодяями, с декабристами.
Хорошо хоть – не гонит меня. И не прогонит дальше. Я вправе быть с ним рядом. Гражданская война дотянулась до нас троих.
Отполированная дощечка сообщила, что хирурга, а точнее – главу хирургического отделения – зовут Сергеем Ивановичем Синицыным. Мы прошли внутрь просторной комнаты, с письменным столом, несколькими стульями у стен, диваном и стеклянными шкафами, в которых поблескивали всевозможные сувениры из жизни медицинского сообщества.
Вдруг мне вспомнилась другая комната, сто лет назад, в «Лаборатории натуральных смол». Тогда допрос собирался вести Роман. Что-то в самом деле происходило с Ником… Он сейчас больше походил на Романа, чем на самого себя. Я никогда не видала Ника таким… Каким же? Недобрым. Опасным. Обычное его непринужденное, естественное как дыхание величие сменилось жесткой, цепкой властностью.
– Сядь, Нелли. Только куда-нибудь подальше, лучше у меня за спиной.
Я огляделась, намереваясь выполнить его распоряжение. На сей раз мне не понадобится изображать стенографистку.
– Хотя… Нет, постой, у меня появилась другая мысль. – Ник как-то странно усмехнулся. – Для моих задач, пожалуй, в этом здании найдется место получше. Подожди пока здесь, я распоряжусь.
Минуты повторного отсутствия Ника длились очень долго. Нервы мои были спокойны, но вот ноги, ноги не желали стоять на месте. Я побродила туда-сюда по кабинету, подошла, наконец, к окну.
Окно блеснуло темнотой. Глухая ночь, непонятно, когда и наступившая. Снаружи, в подсвеченных фонарями чернилах, шелестели листья тополей. Двор. Окно выходит во двор. Где же мы, все-таки?
Я коснулась ладонью холодного стекла. На пальце сверкнул тяжелый алмаз. Несколько часов назад я еще веселилась, ловя косые взгляды старух, приметивших неположенное мне украшение. Зачем он мне сейчас? Писать на стекле, разве что.
Стекло было очень чистым, как и водится в больницах.
«Tu oublieras Henriette88» – камень поскрипывал, совсем тихо.
Еще раз… «Tu oublieras Henriette»…
И уж в третий, два – число неуклюжее.
«Tu oublieras Henriette».
В этом не было никакого смысла. Ровным счетом никакого. Зачем я, собственно, порчу казенное имущество? Когда он отойдет, этот наркоз?
– Нелли…
Ник смотрел на меня с каким-то незнакомым выражением.
– Да?
– Все-таки я должен тебя спросить. Мы не знаем, чем кончится эта ночь. Но готова ли ты пройти ее – до конца? У тебя достанет решимости – на все?
– Да.
Даже если ночь никогда не кончится, добавила я мысленно, дотронувшись до бурого пятна на своем рукаве.
– Тогда пойдем.
Следуя за санитаром, курносым юношей лет двадцати, очевидно смущенным присутствием Государя, мы прошли к большому лифту.
– Прошу вас. – Санитар нажал на кнопку отрицательного уровня.
Мы вышли в выложенный белой кафельной плиткой длинный коридор, видимо соединяющий основное здание с другим.
– Это достаточно близко? – спросил Ник.
– Полторы минуты от реанимационного отделения, Ваше Величество. – Молодой человек замялся было, но решился договорить. – Мгновенных изменений состояния больного можно не опасаться. Даже в случае ухудшения.
– Хорошо.
Санитар отпер широкую железную дверь. Потянуло холодом.
– Ник, но это же…
– Да.
Мы прошли в просторное помещение покойницкой, немного расплющенное из-за низкого потолка. Три белые стены, черный пол, блики ламп на том и другом. Два ряда оцинкованных столов. Вся четвертая стена состояла из металлических пронумерованных дверец – вроде тех, что бывают иногда при спортивных залах, только значительно большего размера.
Ничего страшного, это всего лишь покойницкая, а не ад. Ад я сегодня уже видела. В аду не может быть Ника, а здесь он есть, и он твердой рукой поддержал меня под локоть.
Санитар ушел. Мы остались – чего-то ожидая.
– Почему ты надумал допрашивать его здесь?
– Брюсу это понравится, ручаюсь. – Ник сел за небольшой стол, на котором громоздились кипы подшитых в папки бумаг.
Послышались шаги, железная дверь отворилась. Несколько жандармов ввели Костера.
Я впилась глазами в лицо врага. Как же оно изменилось, или всегда было таким – да только я не умела заметить? Какой он американец? В Вятской губернии полным-полно таких типажей. Эта обыкновенность опять показалась странней всего. В архивных моих штудиях я обращала внимание на иные портреты. Лица Троцкого, Ленина, Свердлова, Джугашвили, Петерса или Дзержинского несут ощутимые следы дегенерации.