Я то ли успела заметить, то ли почувствовала, что сестра Елизавета только что вела Наташу под руку. Но теперь Наташа стояла прямо, как копьё, без всякой поддержки.
Стремительным, молодым, летящим шагом она прошла через палату к одру. Достало одного ее жеста – и сестра, сидевшая рядом с Романом, торопливо поднялась.
– Я поздно узнала. Боялись сказать, полагая меня больной. – Наташа, с миной легкого недовольства, села. Волосы ее, поднятые на затылок, были заколоты небольшим черепаховым гребнем. Не отрывая глаз от лица Романа, Наташа вытащила гребень, тряхнула освобожденными прядями. На одно мгновение ее русые волосы показались мне черными как уголь. Она смотрела на Романа, только на Романа – и в глазах ее словно постепенно разгорались две маленькие черные свечи.
– Ну-ка, ну ка… Кто тут надумал глупостями заниматься?
Все застыли, как дети, играющие в «морскую фигуру»: Синицын, Ник, две младших сестры – стоя, младший врач за своим пультом – сидя.
Наташа размяла пальцы, а затем, очень осторожно, вложила бессильные ладони Романа в свои.
– Я здесь, мышь… Я здесь, а ты не уйдешь отсюда… Еще рано трогать ветер руками… Не уходи… Держись… держись за мой голос… Держись за голос, мышь, ты же слышишь меня… Мы на улице Неглинной… в магазине купим «Блинном»… Гуньке – сушки с апельсином… Нате – кошку из резины… А Роману – таракана! Мы такие взрослые теперь, мы подпираем троны… У Романа нос холодный… У Романа плащ негодный… Потому, что у Романа… Нету на плаще кармана… Лена здесь… Ты ведь не бросишь ее потому, что она у нас такая глупенькая?.. Лена здесь… Ты здесь… Ты здесь… Только держись за голос. В старину колючий ёж92… на ежа был не похож… Не росли не нем иголки… а росли они на ёлке… Ёжик летом… и зимой…
– …бегал… в шубке… меховой… – Это был не голос Романа, это была бесплотная тень его голоса. Невыразительный – однотонный – шелест. – Не бойся, Ната. Я не умру.
Мне показалось, что умираю я, сейчас… Я не проживу больше и минуты… Сердце трещит, разрывается, бешено колотясь от безнадежности к надежде, от надежды к безнадежности.
Как же страшно – надеяться.
Роман не засыпает больше этим жутким сном под названием «кома»?! Роман – очнулся?
– Э, я пока не верю… Мыши, они глупые, глупее Лены… Ну-ка, поработаем… Поработаем, мышь… Вспоминай… Для малютки… для такого… Велики рога коровы… И копыта велики… И медведевы клыки… Если взять у пчелки жало…
– Тоже будет… толку… мало…
Показалось ли мне, что голос Романа сделался еще слабее?! Нет, нет, ведь он же отвечает!
– Молодцом, мышь… Ну же, работай! Дед Игнат в избе своей… Отыскал морковный клей… Из бутылки половинку…
– Вылил… ёжику… на спинку… Ната, я здесь.
– Работай. Говори. Вспоминай. – Огоньки в глазах Наташи колыхались, словно свечи под дуновением ветра. – Видишь, ёжик, возле ёлки…
– На земле… лежат… иголки… Охрану… усилили?
– А, вот как мы запели… Эдак я впрямь скоро поверю, что живой…
– Усилили… Усилили охрану, будь покоен! – Не выдержал Ник, сделав шаг вперед. – Ну, хочешь, я из комнаты в комнату стану под охраной переходить? Ты только…
– Боюсь, Ваше Величество, он вас пока не слышит, – проговорила Наташа обыкновенным голосом. – Сейчас кое-что проверим… Нелли, подойдите…
Я в мановение ока оказалась у изголовья ложа.
– Ну же… Еще капельку, Роман… Постарайся еще немного. Я прошу тебя… Лена здесь… Но ты должен услышать ее…
– Здесь?.. – Роман попытался обвести глазами помещение. Получалось плохо. – Ната… Кто здесь… еще?
Наташа кинула мне взгляд.
– Здесь я… – Я тихонько коснулась рукой холодного края плоской и маленькой подушки. – Роман… Ну хочешь… Хочешь, я больше не стану курить? Ведь тебе не нравится.
По его синеватым губам пробежала знакомая усмешка.
– Хорошо… – Глаза Наташи рассмеялись. – Ну, покажи мне, что слышишь Лену… Говорите, Нелли. Как я – на продолжение.
– Глаза орлиные глядели, – первым мне пришел в голову деньрожденьский разговор, – куда-то в сердца глубину… Он мне сказал… На той неделе…
– …я возвращаюсь… на войну93…
Голос оставался столь же слаб, но что-то изменилось. Исчезло, я ощущала это всеми струнками, чувство, будто Роман говорит издалека.
– С военных птиц ширококрылых
Мы будем молнии метать…
– Пусть я ходить …уже… не в силах…
Зато могу… еще… летать…
– Очень хорошо. Так что же, доктор? Что показывают высокоумные приборы?
– Показания выравниваются… – хрипло выдохнул Синицын. – Уже выровнялись… Думаю, теперь можно дать ему отдохнуть. Теперь это восстановит силы.
– А он не… – Я побоялась договорить.
– Опасности погружения в кому больше нет. – Врач меня, разумеется, понял.
– А теперь спи, мышь. Ночь же на дворе. – Наташа бережно выпустила руки Романа, правую, ту, в локоть которой не уходила игла, поднесла к лицу и поцеловала в середину ладони, как целуют детей. Тихо поднялась со стула. – Все будет хорошо. Спи.
– Не понимаю… – Синицын отер взмокшее лицо платком. – Что вы сделали? Что вы сделали и как?
– Если можно… доктор… немножко нашатырного спирта. – Наташа схватилась рукой за поручень медицинской каталки.
Но стекло уже хрустело – в руках сестры Елизаветы, моментально извлекшей ампулу из своей монашеской сумочки-кармана. Едкий запах не показался лишним и мне.
– Ах… – Наташа с жадностью поднесла стекляшку к лицу – в обеих ладонях, словно пила из них воду. – Благодарю.
Мы покинули палату: Ник, я, Наташа, сестра Елизавета, хирурги. Сестра, чье место занимала Наташа, вернулась к изголовью Романа.
Я бросила в дверях взгляд на лицо, поднятое неудобной подушкой. Оно уже не пугало, хотя так же глубоко запавшими казались глаза, так же резко проступали все черты.
Я спокойно шагнула за порог. Сегодня мне еще разрешат сюда возвращаться. Я вернусь совсем скоро. Я буду стеречь его сон.
– Ее надо срочно уложить, – деловито обратилась к Синицыну сестра Елизавета. – Уложить, дать и вколоть все, что полагается обычно… донорам.
– Я сразу поняла… что вы еще догадливее… чем кажетесь… сестра… – как-то беспомощно улыбнулась Наташа. Голос ее теперь прерывался так же, как только что – голос Романа.
– Вы все слышали, – Синицын кивнул двум младшим сестрам. – Быстрее!
Теперь Наташу подхватили уже под обе руки, увлекая по коридору. Мне показалось со спины, что на ней слишком просторна одежда.
– Что с ней?
– Недавно было тяжелое обострение арахноидита. Ей еще не позволено нарушать постельный режим.
– Боже… – Хирург обернулся к молодому коллеге. – Василий Степанович, вы сейчас возьмете все под свой контроль. Вызовите ее домашнего врача. Если понадобится – пусть займутся госпитализацией. На пульте вас пусть сменит Корнелюк.
– Да, Ваше Превосходительство.
– Леночка…
Сестра Елизавета провела рукой по моим волосам – от затылка к плечам. Она, только она, увидела сейчас, что я больше не держу себя в руках, что я вот-вот зарыдаю.
– Леночка… Вы еще не поняли, но все злое отступило. Подумайте… Все не зряшно. Государь невредим, и очевидно сейчас раздумывает, где бы сыскать уголок уединиться, не смущая сестер и не нарушая стерильности, с папиросой. И где бы эту папиросу среди ночи раздобыть.
– Истинная правда, сестра. – Ник улыбнулся, так же бледно, как Наташа. Ник снова был собой, Роман, еще недавно «вселившийся» в него, чтобы направлять – безжалостно и холодно – Роман из него «вышел». Ник снова был собой – открытым и великодушным. И, в первый раз в жизни, я видела слезы, стоявшие в его глазах. Слезы, крупные-крупные, только длинные «девчоночьи» ресницы еще мешали им покатиться по щекам. Но сию секунду сморгнет – и все лицо сделается мокрым.
Ник позволяет себе слабость. Значит – все плохое в самом деле отступило.
– Государь благополучен, Леночка. Роман Александрович будет жить. Да, Наталия Всеволодовна себе навредила немного, но с ней тоже не случится непоправимого. Вы ее знаете. Сами ответьте, почему она сейчас быстро придет в себя?
– Она не позволит, чтобы Роман жил с чувством вины, – уверенно ответила я. – Она выздоровеет.
– Вот видите… Вы в самом деле ее знаете. А я сейчас вас оставлю – пойду в больничную часовню, хоть помолюсь по-человечески. Радуйтесь. Все хорошо.
Вслед вышедшей на лестницу сестре Елизавете Синицын с ухарством махнул рукой, а затем извлек из карманов халата коробку лафермовых сигарет и армейскую зажигалку.
– Угощайтесь, Ваше Величество. С меня старшая сестра голову снимет, а и пусть. Сегодня – где хотим, там и курим.
Мне, конечно, никто ничего не предложил. Впрочем, я ведь, кажется, дала некое обещание?
– Уфф… – Ник с наслаждением затянулся чужой сигаретой – крепкой и короткой. – Еще немного – и я к этому выпрошу полпробирки медицинского спирта.
– Чем богаты, с нашим удовольствием.
Мужчины рассмеялись.
Лицо Ника вдруг вновь сделалось собранным. Он словно бы прислушивался к чему-то. Хотя прислушиваться было решительно не к чему. В больничных коридорах царила предутренняя тишина, разве что на стене, немного дальше от нас по коридору, тихо застрекотала миниатюрная панелька, передавая первый, самый ранний, выпуск новостей. Видимо, ее просто в суматохе забыли отключить на ночь.
– Уж сколько раз хотел запретить… Вовсе не место этим жужелицам в больнице, только сестер отвлекать, так ведь и пациенты просят, чтоб были… – недовольно начал хирург, но Ник предупреждающе вскинул свободную руку.
– … Еще не оглашены предварительные итоги результатов американского референдума, но, по данным социологических опросов, победа претендента Иоанна Кеннеди представляется очевидной. К изумлению экспертов, стихийные проявления народной поддержки Кеннеди наблюдаются не только, как и ожидалось, среди консервативных и преимущественно католических «дикси», но, лишь немногим в меньшей мере, и у «янки». Эту загадочную неожиданность некоторые склонны объяснять…