«Окопчик был неглубоким. Мы присели. Но головы оставались над землей. Один из снарядов разорвался над нами в десятке шагов. Мне показалось, что я ранен, но это была всего лишь контузия. А Гурьев (комдив, который за минуту до этого повеселел. – Н. Р.) приподнялся и проговорил:
– Товарищ командующий, я, кажется, убит, – и уронил голову мне на плечо.
Да, он был убит. На моей гимнастерке и фуражке осталась его кровь».
При обращении к мемуарам представителей немецкого командования следует отметить книгу Л. Штейдле «От Волги до Веймара. Мемуары немецкого полковника, командира 6-й армии Паулюса». (В немецком издании воспоминания опубликованы под названием «Решение на Волге»). Данные мемуары обладают сильными выразительными средствами; исполненные глубокого драматизма главы, посвященные Сталинградской битве, могут сравниться с описанием гибели французской Шалонской армии в битве при Седане в романе Э. Золя «Разгром».
Одна из главных характеристик военной прозы – создание пограничных ситуаций, в которой, например, очутились главные герои повести Василя Быкова «Сотников». О характерном эпизоде повествует в своих мемуарах маршал И. С. Конев: «Когда мы подъезжали к переправе, наступила ночь. Темнота и непролазная грязь заставили пренебречь светомаскировкой и включить фары. Мы подверглись налету вражеской авиации. Я сидел в «эмке» на переднем сиденье, рядом с водителем. В кузове – постель и подушка. Рев наших моторов заглушал все, и мы не слышали шума самолетов. Неожиданно все вокруг озарилось пламенем, раздались взрывы бомб и свист осколков. Я приказал шоферу выключить свет фар. Самолетов в ночном небе уже не было слышно. Осмотрев машины, мы увидели, что у моей «эмки» пробиты мелкими осколками два ветровых стекла. В крыше тоже несколько пробоин, одна значительных размеров. «На память» в кузове машины оказался большой осколок бомбы около 500 граммов, который ударился о подушку и одеяло и застрял. Подушка и одеяло спасли меня от осколка, который мог бы угодить в позвоночник. Все уцелели. Конечно, случайно». Автор резюмирует: «всякое бывает на войне». Другой фрагмент воспоминаний маршала Конева отмечен чертами эпопейного мышления, где почти с кинематографической точностью передано описание дорог, ведущих в данном случае, не «в Рим», а в Берлин:
«По танковым колеям, обходя минированные участки дорог, шли освобожденные из неволи люди. Шел целый интернационал – наши, французские, английские, американские, итальянские, норвежские военнопленные. Шли угнанные и теперь освобожденные нами женщины, девушки, подростки. Шли со своими наспех сделанными национальными флагами, тащили свои немудреные пожитки – вручную, на тележках, на велосипедах, на детских колясках, изредка на лошадях. Они радостно приветствовали советских солдат, встречные машины, кричали что-то каждый на своем языке. … В конце апреля здесь сравнительно тепло, но утром холод все-таки пробирает, и немудреная одежонка, а сплошь и рядом просто лохмотья, слабо защищали от него. Все дороги к Берлину были буквально забиты людьми. Поднимались они со своих временных ночлегов и отправлялись в путь с рассветом. Как бы рано ты ни выехал, они уже шли тебе навстречу по дорогам… Больше всего, как я заметил, они шли по танковым следам – тут уж наверняка мин нет…».
В критике неоднократно дискутировался вопрос: допустимо ли говорить об авторе как о конкретном герое произведения, если он представлен в виде биографического «я»? Некоторые моменты могут быть переданы в выгодном для повествователя свете, играет роль также личный взгляд на описываемое. Однако образ автора – не персонаж, созданный художественным воображением, не точное жизнеописание реально существовавшего когда-то человека, а результат синтеза, в котором наряду с воплощением сугубо индивидуальных качеств и переживаний присутствует и элемент обобщения.
Чувство авторского «я» в мемуарах – главное условие того, что воспоминания являются не только документами эпохи, но и эмоционально окрашенными произведениями. В литературных мемуарах на первое место, как правило, выдвигается личность, в военных – событие. Даже детство разворачивается не на фоне исторических событий, а как бы вторым планом за ними. В этом – принципиальное отличие военных воспоминаний от литературных. Весьма показательная деталь – отсутствие образов родителей.
Воспоминания двух фронтовиков 1923 года рождения – искусствоведа Н. Никулина «Воспоминания о войне» (написана в 1975, издана в 2007) и художника Л. Рабичева «Война все спишет» (2008), вызвали немало критических отзывов, в первую очередь, со стороны тех, кто тоже воевал. Обращает внимание образ автора, прорисованный идентично у обоих при наличии крайне негативных обстоятельств (речь идет о насилии над немецкими женщинами). Так, Рабичев, вступив в связь с молодой немкой, готов на ней жениться, а Никулин даже отказывается от близости с девушкой Эрикой, охраняя ее от посягательств.
В последние годы появилось немало мемуарных произведений, ранее не публиковавшихся, заслуживающих самого пристального внимания, как историков, так и литературоведов. Среди них – воспоминания, сделанные по дневниковым записям марта – мая 1945 года в Германии. Автор – рядовой В. Оленев пишет: «Луна мутнеет над горизонтом. Вокруг темно, серая мгла, видна только спина впереди идущего, и больше ничего. Дорога в Берлин – дорога домой, говорят офицеры… Мертвый фриц лежит на спине, без штанов и белья – кто-то снял. Начали привыкать, подходить к трупам, разглядывать. И наконец, до того привыкли, что один солдат даже сел рядом с трупом, положив на него свое оружие и вещи. Как быстро привыкает человек к лицу смерти. А день исключительный: теплый, солнечный…». Другая запись: «Двое суток непрерывного боя. Разбросанные внутренности и куски окровавленных ребер. Устал, опустошен. Все безразлично… На груде сигар, печенья, шоколада раскинул руки убитый немецкий солдат, кровь залила все… 8 мая 1945. Война кончена, услыхал эту новость от немцев. Не могу ничего писать. Сообщили нашим. Никто не верит».
В военных мемуарах, написанных женщинами, представляет интерес специфика женского восприятия, поведенческая и вербальная реакция на ситуацию. В 2003 году в сборнике «Скрытые лики войны» опубликованы воспоминания Лидии Аветисян, где автор создает не лакировочный, но и не практикующийся ныне излишне фривольный образ: «Война и женщина. Это несовместимо. Но «слабым полом» на фронте нас не называли. Я не помню, чтобы кто-нибудь из нас болел. Никаких простуд, никаких насморков! Ничего не прошло даром и отозвалось после войны в организме тяжелыми недугами. Но главное для женщины на фронте – ее статус как женщины, находящейся постоянно в окружении мужчин, очень разных по воспитанию, образованию и взглядам. И во многом отношение к ней диктовалось поведением самой женщины…»
Воевавших женщин тоже почти не осталось, либо они в очень преклонном возрасте. Но есть еще те, кто в «сороковые, роковые» были детьми. Ю. И. Недопекин стал инженером-физиком, участвовал в испытаниях водородного оружия на Новой Земле, объездил полмира, работая во Внешторге. Но этого могло и не быть. Юрий Иванович встретил войну десятилетним мальчиком. В книге воспоминаний «Георгий пятый» он рассказывает, как на его глазах погибла мать, да и сам он уцелел чудом:
«Подняв меня, мама пошла вперед, пытаясь в последний раз заслонить свое чадо от врагов. Бедная, она до последнего вздоха рисковала собой ради меня! Навстречу мне шел офицер в пенсне. Он целился из пистолета мне прямо в лицо… В этот момент через мозг проносится мгновенно вся прожитая жизнь (еще такая короткая!). Сознание цепляется за любую возможность, только бы выжить. Дальше, в том же направлении, бросилась в глаза такая сцена: немец толкает автоматом в спину нашего бойца к яме (по-видимому, хотел уложить его в этой яме). Вдруг наш боец (по-видимому, он был хорошим спортсменом) в прыжке с оборотом вырывает у немца автомат, сражает его и стреляет по остальной цепи эсэсовцев. Немцы залегли. В этот момент я почувствовал удар в ногу и упал. Это целившийся в меня гад, падая на землю, все же успел выстрелить в меня, но уже бесприцельно, что и спасло мне жизнь. Закрыл глаза, прикинувшись мертвым (чтобы не добили!). Слышу, как мимо меня, тяжело дыша, ползут немцы в сторону стрелявшего бойца. Он продолжал стрелять из своего укрытия – из той же канавы, которая оказалась роковой для его неудавшегося палача.
Вдруг стрельба прекратилась (возможно, закончились патроны). По раздавшемуся крику немцев и установившейся затем тишине было ясно, что моего спасителя-бойца убили. Так в неравном бою погиб неизвестный герой, которому я обязан своей жизнью».
Полководцы и рядовые Второй мировой сошли с исторической арены, в большинстве своем не дожив до эпохи гласности. Они не успели сказать о многом, с их уходом почти утрачено понимание сущности войны как явления космического масштаба.
Суд читателей-современников непременно пристрастен, однако в этой пристрастности есть своя закономерность и причинность. К категории читателей военных мемуаров относятся, с одной стороны, представители старшего поколения, которые, обогащаясь неизвестными фактами, приобретают способность понимания фактов известных, но не получивших по разным причинам некоторого концептуального толкования. С другой стороны, эта литература обращена к «племени младому, незнакомому» – к тем, для кого далекие события не являются жизненным опытом, и призывает осмыслить историю Отечества в трудный период его бытия.
«ЗС» 05/2019
Ирина Владимирова«Много писать мне мешали бои…»
Бытование песни на фронтах Великой Отечественной войны
Война – событие чрезвычайное, она ломает сложившуюся повседневность. Но когда она длится четыре года (или, как известно из истории, лет тридцать, а то и сто), обрастает своей повседневностью. Повседневность эта очень специфическая, тоже своего рода чрезвычайная, поскольку простирается она – с письмами, сохнущими портянками, сочащимися стенами землянок и уколами медсестер в госпитале – непосредственно и буквально между жизнью и смертью.