Солдатские песни Булата Окуджавы
9 мая мы отмечаем не только годовщину Великой Победы, но и день рождения Булата Шалвовича Окуджавы, участника Великой Отечественной войны, Гвардии рядового и прекрасного поэта, барда, прозаика, сценариста, композитора.
Окуджава родился 9 мая 1924 года в Москве. С апреля 1942-го Булат Окуджава добивался досрочного призыва в армию. Его призвали в августе 1942-го. Был ранен 16 декабря 1942 года под Моздоком. С января 1943 года служил в 124-м стрелковом запасном полку в Батуми, а позже – радистом в 126-й гаубичной артиллерийской бригаде большой мощности Закавказского фронта. Демобилизован в марте 1944 года. Награжден медалями «За оборону Кавказа» и «За победу над Германией», орденом Отечественной войны I степени.
Булат Окуджава, 1943 год
ХХ век прошел под знаком мировых войн, омрачивших горизонт человечества. В их предощущении, в их разгаре, в их последствиях – они стали для многих писателей едва ли не главной литературной темой. Магнетически военный опыт организовывал и мир прозы и поэзии Булата Окуджавы, в ранней молодости ушедшего добровольцем на фронт Великой Отечественной, едва не погибшего (случайно выжившего, как ему часто потом казалось), заново понявшего на фронте устройство жизни и переоценившего приоритеты существования.
Но в отечественной литературе у фронтовика Окуджавы особое место. В чем его суть, если отвлечься от ситуативных частностей?
Война была пережита им глазами, ушами, всеми органами восприятия, всей душой, пережита на своей шкуре – в первую очередь как экзистенциальное событие, а уж потом как социальный факт. Пережита не в политическом и уж тем более не в геополитическом ракурсе, а в измерении гуманистическом.
Бытовали у адептов идейного официоза в те далекие дни, когда Окуджава начинал (да и продолжал) свое литературное дело, такие выражения: «буржуазный гуманизм», «гнилой гуманизм», «интеллигентщина». Так вот, это оно самое и есть. Практическая гуманность, я бы уточнил.
То, чего нам не хватало тогда. То, чего нам недостает и сегодня.
Военный опыт был выражен Окуджавой почти исповедально много лет спустя после того, как он вернулся с фронта. В одной из своих литературных ипостасей он принадлежит к славной отечественной «лейтенантской прозе», часто лирико-исповедальной, прозе окопной правды и морального выбора между достоинством и честью (подчас самоубийственными) – и низостью, предательством (вроде как помогающими выжить). Виктор Некрасов, Григорий Бакланов, Юрий Бондарев, Василь Быков, Борис Балтер, Виктор Астафьев, Алесь Адамович… Окуджава близок к ним.
Эту связь мы легко угадываем сначала в его ранней повести для детей «Фронт приходит к нам» (опубликованной лет десять спустя после написания), потом в повести «Будь здоров, школяр» (1960–1961).
Однако в общем хоре у Окуджавы был свой, особый голос, и его услышали сразу его читатели, его критики. Война воспринята им неидеологически, «неконцептуально», взглядом, очищенным от едва ли не любой идейной предзаданности. Окуджава не принимает государственные, религиозные, философские, любые и всякие аргументы в пользу войны. Акцент в военной прозе Окуджавы был сделан на бесчеловечность войны, на ее невыносимую способность расчеловечивать, на ее антиромантическую «подлость» (этим эпитетом он однозначно наделит войну, определит ее суть в своей песне конца 1958 года «До свидания, мальчики»).
Эта редукция иногда воспринимается даже как избыточная. Говорил ли Окуджава напрямик о победе – в планетарном масштабе – свободы над несвободой как главном итоге Второй мировой? О спасении свободы и демократии в тоталитарном пекле ХХ века? Не факт.
Он прошел по грани бытия и небытия, остро ее почувствовав. Его военный опыт – это опыт зыбкости, хрупкости жизни. Эфемерности ее. Уязвимости. Непоправимости беды и смерти.
О связанном с этим опытом лирическом неприятии войны много сказано у Дмитрия Быкова: «мальчик с арбатского двора никак не может примириться с тем, что он смертен и более того – обречен»…
В «Школяре» мальчик, добровольцем пошедший на войну, оказавшись на фронте, попадает в мир каких-то запредельно-иррациональных сил; его захватывает, как выразился упомянутый биограф Окуджавы, «великая иррациональность войны». Ему открывается, что его собственная жизнь больше от него не зависит, что смерть в этом мире – наиболее вероятная повседневность. Война живет по собственным законам.
«Я познакомился с тобой, война <…>. Ты желаешь отучить меня от всего, к чему я привык? Ты хочешь научить меня подчиняться тебе беспрекословно?»
Быков утверждает, что «Школяр» – повесть «об онтологической неспособности примириться с тем, что чудо человека расходуется так глупо, так бездарно, так ни для чего…»… А как же другие-то примиряются, спросим мы. А другие – кто как. У кого-то нервы крепче. Сильнее работает вытеснение и замещение. Алкоголь. Наркотики.
…Избавляясь от иллюзий, изживая штампованно-патетическое представление о войне, сложившееся вдали от нее, юный герой находится в той ситуации, когда фатальность обстоятельств ему нужно почти постоянно соотносить и с простым желанием выжить, и с попыткой найти и реализовать ту свободу поступка, для которой, кажется, нет никакого места. Это свобода стоического исполнения воинского долга и свобода жертвовать шкурным интересом, поступать этически чисто.
Ободряющий заголовок повести «Будь здоров, школяр» адресован персонажу-рассказчику, которым автор давно не является, с которым ощущает душевную связь, но свободную от лирической непосредственности и позволяющую смотреть на героя со снисходительной любовью. Это особая исповедальность: уже не по горячим следам, а по итогу обдуманного и прочувствованного в связи с этим опытом и жизнью в целом. Заложенное в названии повести пожелание – не аванс, не индульгенция, а некий призыв. К чему? К тому, чтоб просто выжить и «не кашлять»? Да. Но и к духовной гигиене и, что, пожалуй, самое главное, – к тому, чтобы найти в себе готовность к испытаниям и устоять в них, не сломиться, не сдаться. Задача писателя и самому себе.
Дальнейшая его жизнь показала, что с этой задачей он справился.
Писатели-лейтенанты пошли разными путями в 60‐х годах и позже. Своя тропа была и у Окуджавы.
В его зрелой прозе (роман «Свидание с Бонапартом», 1985) герои снова вброшены в войну, и она, скажем прямо, застает их врасплох, сколько бы они к ней ни готовились. Это уже совсем иная война, 1812‐го года, но для автора важны не столько различия, сколько сходства. Любая война ломает человека, что-то меняет в его составе, и писатель совсем не уверен, что это к лучшему. Скорее, он уверен в обратном. И историческая дистанция лишь акцентирует несовместимость войны и тонких энергий души, войны и жизни.
Да, война – лекарство от иллюзий. Но слишком суровое. Да, фронт кристаллизует моральные ценности и учит свободе «от противного». Но не у всех – и не только же он. Такова диалектика развития темы у Окуджавы.
И это нужно добавить к верной в целом формулировке критика (тоже с фронтовым, окопным опытом) Лазаря Лазарева, сказавшего про Окуджаву так: «На фронте сформировались его представления о добре и зле, о чести и бесчестии, оттуда он вынес неостывающую ненависть к кровопролитию, жестокости, милитаристской романтике, демагогии и казенной лжи, там, под огнем, научился по-настоящему ценить жизнь, проникся уважением к правде – той, о которой, видимо, не зря говорят, что она горька».
Это все так. Война – точка отсчета в смысле появления сложившихся на фронте и оказавшихся универсальными моральных критериев и ценностей. Но это нисколько ее не оправдывает у Окуджавы (да и у Лазарева тоже), это не прибавляет ей ни на копейку позитивной цены.
Кстати, тот же Лазарев замечал парадокс массового восприятия: Окуджава для широкой публики прежде всего «бард», автор своих песен, в одном ряду с Александром Галичем и Владимиром Высоцким. Это «невольная ошибка», ревниво писал критик, он же на самом деле – из военного поколения, «из пехоты» (тоже цитата из песни Окуджавы), вместе с «солдатами и лейтенантами переднего края, «окопниками».
Замечательное соображение. Но суть дела, мне кажется, не в зафиксированной принадлежности к той или иной обойме (вот тоже военное словцо, Окуджава бы поморщился). Суть в проекции собственного опыта на жизнь, на ее понимание и проживание.
Да, война изменила Окуджаву. Но военная тема у Окуджавы не просто затянувшееся воспоминание по поводу юношеской травмы, оказавшейся пожизненной, давшей резонанс на всю жизнь. И война уж точно не сделала его блюстителем морали и идейности, оракулом непреложных истин, правоверным ветераном, потрясающим своим костылем и судящим юношество с высоты своих заслуг (как позиционировал себя, к примеру, оппонент Окуджавы, советский поэт-ортодокс Николай Грибачев, автор нашумевшего в свое время стихотворения «Нет, мальчики!» – риторической отповеди не нюхавшему пороха молодняку, интересующемуся чужими, «не нашими» идеями и моделями существования).
Война для Окуджавы не архивный опыт и не право на почет. Она скорее дала Окуджаве уверенность в себе, позволявшую свободно выбирать судьбу в целом и связь с той или иной литературной плеядой в частности. Идти своим путем.
Отторжение от «милитаристского догматизма», как говорит Лазарев, – это само собой. Но в этом своем движении писатель универсализировал, если можно так выразиться, личный опыт войны. Иначе говоря, представил войну как неизбежность, касающуюся каждого. И отвечать на нее приходится каждому, хотим мы того или не хотим.
В его понимании война – по крайней мере, в ХХ веке, а, впрочем, и всегда – константа человеческого бытия. Это, знаете ли, специфическая историософия, не осмыслив которую, мы не поймем до конца Окуджаву. У него личный опыт обобщен до опыта человека как такового, человека в его естественной норме. И война пережита Окуджавой как извечная неизбежность, как перманентная агония цивилизации, от которой никуда не деться. ХХ век – частность, хотя симптоматичная (и вторая половина ХХ века – это все та же, но к