«Работы прибавилось. Чувствую себя нужным Родине и ее защитникам. Аттестат вышлю, получив от тебя ответ»
Четыре почти одинаковых послания, что свидетельствует и о потрясении, и о желании, чтобы дошло хотя бы одно.
И о неизвестности, где жена, которой необходимо сообщить, что он «пока невредим». Пока жив! Чтобы не волновалась, когда узнает о страшных событиях на Осмуссааре! В этот день было написано и еще одно письмо.
«Дорогая Клавушенька!
Сегодня 10-ое сентября 1941 года. \…\
Правду надо сказать, что обстановка последнее время резко изменилась, но это даже интересней: по крайней мере теперь и я знаю, что такое война. Я живу там же, откуда ты получала от меня письма и раньше, но немцы теперь очень близко возле нас, будучи отделены от нас святой водичкой, к счастью холодной и не особо приветливой для них и не располагающей по сезону их к купанью. А в водичке есть много мин, и это не располагает немцев кататься на лодочках у нашего берега.
Будем отстаивать нашу Родину, нашу водичку и нашу землицу до последней капли крови и даже умрем здесь, но в плен не сдадимся: такова воля и такое решение нашей части. Будучи оторваны от своих и находясь по соседству с врагом, мы полны решимости биться и уничтожать врага! Мы уверены, что победа за нами, что уже недалек час бегства от нас мерзавцев фашистов! Победим!
Последнее время работы мне прибавилось, и я с радостью ощущаю свою здесь полезность пребывания. Вот и все о себе.\…\»
Удивительное письмо! Так что же было с защитниками Осмуссаара в первых числах сентября? Вернемся немного назад, к первым дням войны.
Первое, что меня поразило в воспоминаниях защитников Осмуссаара и Ханко – это твердое их утверждение, что подготовка к войне с Германием на Балтийском море началась задолго до июня 1941 года, хотя и не была завершена к 22-му числу. Вот рассказ Самуила Владимировича Тиркельтауба, призванного студентом в армию. Он оказался на Ханко сразу после окончания Финской войны, весной 1940 года.
«… второго мая \…\ нас посадили в Ораниенбауме на корабль и с помощью ледокола – в эшелоне было три корабля, – отправили на Ханко».
Итак, май 1940 года, больше чем за год до начала Великой отечественной войны. С.В. Тиркельтауб рассказывает: «На Ханко я служил \…\с первого до последнего дня существования базы Ханко. Я эвакуировался в самом последнем эшелоне». Последний эшелон – это тот, в котором на корабле «Иосиф Сталин» Тиркельтауб оказался вместе с моим отцом.
«Война на Ханко началась очень необычно. Во-первых, еще 1 июня 1941 года на Ханко приехал командующий Ленинградским военным округом Мерецков, и собрал совещание командиров…Двадцатого утром приехала полевая кухня, старшина нас покормил, и впервые раздал боевой комплект, патроны и гранаты, чего никогда раньше не делалось. Так мы**** просидели 20 и 21 июня. В ночь на 22-е, где-то вскоре после полуночи, весь полуостров был поднят по тревоге, завыли сирены, все части пошли на оборонительные позиции. \…\ Но никаких военных действий не было. Примерно в 5 часов утра пришел начальник штаба и говорит: «Ребята, война».
Мы вышли на рубеж обороны за три дня до начала войны, так что все разговорчики о том, что это было неожиданно, можно взять под очень большое сомнение».
Вот еще один рассказ – Евгения Львовича Войскунского, призванного в армию осенью 1940 года, студента-первокурсника, ставшего на Ханко военным корреспондентом:
«Полуостров Ханко на юго-западе Финляндии на карте выглядел сапожком, обсыпанным, как крупой, точками мелких островов. Он нависал над входом в Финский залив – это была стратегически важная позиция на морских подступах к Ленинграду. Теперь здесь, в тихом дачном уголке, покинутом финским населением, строилась военно-морская база Балтийского флота. Среди прибрежных скал, на островах, ставили артиллерийские батареи. Укрепляли сухопутную границу, проходившую по узкому перешейку – его называли Петровской просекой.
Петровская просека… Ну конечно, могли бы и раньше догадаться: да это же Гангут! Тот, у берегов которого двести с лишним лет назад молодой флот России разгромил шведскую эскадру/…/
Ханко, Ганге-удд, Гангут. Вот куда нас занесло…
По стратегической идее, эти пушки плюс тяжелые орудия, устанавливаемые на острове Осмуссаар близ эстонского побережья, должны были наглухо перекрывать вход в Финский залив. В западной части залива создавалась сильная минно-артиллерийская позиция».
В этой же рукописи – рассказ о строительстве укреплений и начале войны на острове Осмуссаар. Страна готовилась к войне, которая, по всеобщему убеждению, должна была начаться не раньше конца 1941, или скорее – весной 1942 года, так как немцы не любят «зимних» кампаний… Вход врагу на нашу землю, по стратегии верховного командования, был с севера наглухо закрыт батареями Ханко, Моонзундских островов и острова Осмуссаара. Стратегия оказалась ошибочной, нападение врага произошло раньше и было слишком мощным и стремительным, но мнение о полной неготовности нашей страны к войне и о слепой вере Сталина в пакт Молотова – Риббентропа – также неверно.
Итак, начало сентября 1941 года.
6 сентября немцы попытались высадить на Осмуссаар десант: остров казался незащищенным, дело – нетрудным.
«Два десятка катеров с десантниками шли к Осмуссаару – и тут заговорили его батареи. Били прямой наводкой, часть катеров потопили, часть повредили и заставили поворотить, да еще нанесли удар по огневым позициям противника на побережье», – писал Войскунский по рассказам очевидцев.
В книге «Флаг над Осмуссааром» (Таллин, 1980) полковника в отставке Ф.С. Митрофанова, непосредственного участника событий, о 6 сентября 1941 года говорится более подробно. После команды «Отбой!» обнаружили, что обстрел немцев разрушил на острове все наземные постройки, – казармы, палаточный городок, лазарет. Тогда было принято решение перенести лазарет в подземные блоки. Вот о чем говорил в своих письмах от 10 сентября отец, – не словами, а умолчаниями, между строк…
Митрофанов рассказывает: «Клещенко приказал мне подготовить для размещения раненых пустовавшие запасные снарядные погреба, а для операционной и медицинского персонала хирургического отделения отдать помещение фельдшерского пункта, хозяйственные помещения и два кубрика старшин. Клещенко особо подчеркнул, что все это «хозяйство» надо немедленно передать начальнику хирургического отделения».
Гарнизон острова, с самого начала войны оказавшийся в глубоком тылу врага, как уже было сказано, 164 дня вел неравный бой с немцами, отражал морские десанты, уничтожал вражеские суда, не пропуская их к Ленинграду. Особенно возросла роль Осмуссара после падения Таллина, оставленного нашими войсками в ночь с 27 на 28 августа. Во время обстрелов и бомбардировок гарнизон нес потери. Самоотверженность матросов и артиллеристов Осмуссаара была беспримерной, поэтому потери были, хотя и незначительные поначалу. В 20-х числах октября на остров поступили раненые с соседних островов Сааремаа и Хийумаа. После сдачи Таллина и захвата немцами этих островов продолжали сопротивляться только Ханко и Осмуссаар. Медицинский персонал на острове был невелик, хирург один, и у операционного стола иногда приходилось проводить всю ночь. В. И. Ошкадеров оперировал раненых, выхаживала их хирургическая и палатная медсестра Надя Ивашева. Уважение к медицинским работникам со стороны гарнизона Осмуссара было абсолютным.
В середине сентября 1941 года на Осмуссаар с Ханко был назначен новый начальник – Е. К. Вержбицкий, ставший командиром 205-го отдельного артиллерийского дивизиона. О буднях острова в конце октября – начале ноября Е. К. Вержбицкий рассказывает: «В двадцатых числах октября противник довел артиллерийскую группу, которая вела огонь по Осмуссаару, до двух полков (мы засекли до девятнадцати огневых позиций, действующих одновременно). С 23 октября ежесуточно следовали один за другим по три огневых налета – утром, днем и ночью. В промежутках между ними противник вел беспокоящий огонь и обстреливал замеченные на острове мелкие цели».
Вот письмо отца:
«28 / Х 41. Дорогая Клавуша!
\…\Мысли о тебе, о детях не дают покоя. То думается, что хорошо будет, если ты эшелоном поедешь к ним, то боюсь за тебя, что дорогою с тобою что-либо случится (насилие, обстрел и т. п.), и дети совершенно могут лишиться и тебя, и меня. Ну, кому они нужны будут в случае нашей с тобой гибели? \…\
Острова Даго и Эзель после ожесточенных боев заняты немцами. Теперь начались жестокие артиллерийские перестрелки между нашим островом и немцами. Ожидаем с часу на час встречи штыковой и довольно серьезно подготовились встретить десант. А встреча будет. Умрем, но остров, единственный ключ в наших руках от Финского залива, будем удерживать до последней возможности. Мощное вооружение, электричество и неприступность гранитных берегов и начинающиеся штормы – дают нам уверенность в победе. Настроение у всех бодрое, но это не означает, что мы не учитываем серьезность момента. И как ни серьезна обстановка, как ни близка опасность, мысль о детях, которым сейчас, может быть, придется эвакуироваться дальше, леденит кровь.
Не могу без ужаса думать о том, что с ними будет в дальнейшем, с наступлением холодов, без денег, без тебя. Проклятие Гитлеру, принесшему нам столько ужасов и несчастий. Я уверен, что недалек тот час, когда его, гадину, и его холопов-людоедов мы образумим, заставим восстановить все материальные убытки и уничтожим. Это будет и будет скоро!
Как жаль, что не могу послать тебе посылки: с продуктами у нас трудно, но я достал бел/ого/ материалу детям и тебе на нижнее белье, тебе и девочкам креп-де-шину на платье и тебе фасонные туфельки № 36. Буду жив – все привезу, если предоставится возможность.\…\
Все же я верю, что я вас всех еще увижу.