– Я пойду, только доложу комиссару полка, что ты издеваешься над коммунистами.
На гражданке Максимов был заведующим областной конторой по заготовке утильсырья. У него у одного в нашей землянке были карманные часы, и его часто будили, когда он спал: спрашивали время. Еще он был портной и шил начальству кителя или штаны починит. Уйдет от нас по вызову и живет где-то дня три-четыре.
Придя в штаб, Максимов, как он сам рассказывал, доложил о моем приказе комиссару полка Афонину (нарушив субординацию).
Пришли замполит и сержант Шунайлов. Замполит приказал Морковскому собрать красноармейцев, кто был свободен. Устроили товарищеский суд.
– Обвиняемый – Еланцев Григорий Петрович, – так объявил замполит.
– Товарищ Еланцев обвиняется за грубое отношение к красноармейцу: ругается матом и злоупотребляет служебным положением, не соблюдает очередности, посылая в наряд. Кто, товарищи, будет говорить?
Выступил Максимов:
– Товарищи, меня Еланцев утром послал в штаб посыльным, а вечером снова приказал идти посыльным. Я отказался, сказал, что плохая дорога, что порой приходится идти с палкой, чтобы не попасть в воронку. Еланцев приказал повторить приказание и выполнять. Я так и сделал и доложил комиссару (он не сказал, какому комиссару!) Комиссар приказал разобраться в этом деле.
Так я отстранен был от командования отделением и разжалован в рядовые «за нетактичное отношение к бойцам».
На другой день Морковский посылает меня часовым к землянке штаба дивизиона. Стою с винтовкой. Вышел начальник штаба старший лейтенант Откидыч.
– Неправильно с тобой поступили, товарищ Еланцев!
Я ответил, что мне так будет лучше: я буду выполнять, что прикажут, и никто на мне не будет срывать злобу.
– На том КП, под Лесопунктом, хватил меня Баленок, а здесь вот Максимов.
– Можешь подавать на обжалование выше.
Я отказался.
Стою часовым у штабной землянки, идут пехотинцы с винтовками на ремне. Спрашиваю, нет ли земляков. Слышу в ответ:
– Я Юргамышского района, кипельский, вернее, из Луговой.
Назвал фамилию, имя, отчество. Попросил меня:
– Если останешься живой, скажи моей семье, что я ушел на верную смерть.
Часов с десяти опять стреляют по вырубке. Тяжелые снаряды рвутся со страшным треском. Режет уши, и шлепают осколки. Укрыться негде.
Хожу по дорожке взад и вперед маленькими шагами. Шагнул правой ногой, и в полушаге что-то, как воробей, засвистело возле виска и, ударившись в землю, зашипело. Вот она, моя смерть: просчиталась немного. Сделай я полный шаг к моменту падения осколка, остался бы без ноги, а то и голову бы разорвало.
Потом один двухмоторный самолет подбили наши зенитки. Самолет пошел на снижение, выпрыгнули и повисли на парашютах четыре фашиста. Парашютисты медленно двигались на нашу территорию. Выбежали мы с другом с винтовками. Бежим и стреляем, бежим и стреляем. Лес ожил: до этого никого не было видно, а тут кругом народ.
Я чуть в азарте не набежал на генерала. Он даже пригнулся, как я выстрелил у него под головой из винтовки. Побежал адъютант, кричит:
– Товарищ генерал!
Генерал распрямился.
– Да, бывает, – молвил он. Я остолбенел, стою. Надо было отойти, дать ему дорогу – испугавшись, я даже не извинился. Генерал обошел меня, как чурку, улыбаясь, ушел в срубик.
Вскоре все четыре парашютиста были направлены в штаб.
Выходящие из окружения сообщали, что «мешок» разрезан по частям и войска или истребляются, или берутся в плен.
Днем соберут нас человек десять и под командой помкомвзвода Морковского отправляют на передовую.
Сначала было страшновато, когда пришли первый раз. Здесь был когда-то прекрасный ельник, высокие ели поднимались ввысь. Сейчас остались одни обломанные и расщепленные снарядами, минами и авиабомбами обломки.
В нашу сторону была вырубка, вся изрытая воронками, в которых стояла желтая вода. Над водой в некоторых воронках был настлан бревенчатый пол, на который ставились зенитные пулеметы.
Трупы убитых, наполовину заваленных солдат, испускали приторный запах.
Вот откуда началась гибель второй ударной армии. Пройдя «мешком» 80 километров и не дойдя трех километров до Ленинградского фронта, большинство людей сложили головы. Вот почему значащийся на карте местный бор солдатами назван Мясным бором.
Каргашин и Коваленко сменили свою огневую позицию и при переходе подорвались на противопехотных минах, расставленных нашими же саперами. Сегодня были их похороны.
Ребята где-то нашли слепую кобылу, застрелили ее, освежевали, принесли на КП дивизиона и стали варить в ведрах. Командир дивизиона приказал мясо отобрать и закопать. Зачинщикам затеи дал по суткам ареста каждому.
Кто-то в топку кухни засунул ручную гранату. Рабочий затопил – и взрыв! Никого не повредило, а кухню разворотило. Выдали солдатам сухой паек: муки немного и жиров. Мука пахла бензином.
Я зачислен в 9-ю батарею 3-го дивизиона в качестве связиста, что вполне меня устраивает.
Из лесу посыпались пули. Того и гляди немцы пойдут в атаку! Гунько приказал командирам батарей влезть на березы. Никого не было видно, а пули еще чаще засвистели. Порвали кабель – я побежал по линии к огневым. Наши обозы и хозчасти, сминая друг друга, бегут назад.
Смотрю, сидит в снежном окопчике маленький, худенький солдат, перед ним – мой провод, завязанный по изоляции, а петля, которую мы делали, перестригнута! Меня взорвало.
– Ты портишь связь, подлец!
Он съежился.
– Убирайся к черту отсюда!
Пришел на НП. Командиры батарей слезли с берез, там сейчас уже сидели разведчики.
Отдыхаем у дедушки Варлама. Ребята спрашивают деда:
– Как жилось при немце?
Дед неохотно отвечает:
– Немцев тут не было: что им тут делать, если взять нечего? А вы вот хуже немцев: нагрянули, растащили мою картошку. Чем я питаться буду?
– А где семья?
– Где: немцы угнали!
И не знаем, правду дед говорит или нет.
Перешли бывшую эстонскую границу. Наши огневые – километра три-четыре от передовой, то есть от реки Нарва.
Как только оборудовали огневые! Копать землянки нельзя: болото, как копнем, сразу же заливает ямку водой.
– Надо заявить о себе, – говорит Гунько. Задрали стволы высоко-высоко и наугад стали пулять: первое орудие, второе и т. д. Редкий разрыв был слышен: снаряды не рвались, погружаясь в болото.
Потянули связь. Пошли по азимуту, на пути – болото, кочки, снег глубокий. Раскручиваем немецкий провод – такие неудобные катушки! Шунайлов потерял ручку от катушки. Насилу размотали, дотянули до огневых.
20 легких истребителей «Фокке-Вульф» бомбили наши огневые. Первый самолет сбросил бомбу на стоявшую разгруженную автомашину.
Машину разнесло, выгруженные и лежавшие в штабеле снаряды загорелись. Несмотря на бомбежку, огневики потушили огонь – снаряды не пострадали, матчасть не пострадала.
19 человек ранено, 3 человека убиты.
Получил медаль «За отвагу», прицепил к гимнастерке и носил ее, пока не потерял. Осталась одна колодочка и удостоверение на медаль.
Связь на НП от контрольной шла лесом возле дороги. Не стало связи – днем бегу до НП. Смотрю: моя линия порвана и кабеля нет. Я оборвал чью-то линию, привязал к своему кабелю, пошел дальше. Вот и другой конец обрыва. Обрезал наставленный кабель, соединил со своим. Отошел метров так тридцать, бежит молоденький солдат с карабином – и ко мне с ножом:
– Вот кто портит нашу связь! – и ножом замахнулся на меня. Я огрызнулся словесно и автомат наставил. Парень отступил.
– У меня у самого вырезали и утащили кусок кабеля! – кричал я.
Жили здесь долго, спокойно. Справа где-то держал оборону на болоте женский батальон. К ним «охотников» никто не пускал.
С НП мы иногда переплывали на огневые за продуктами или в пятую батарею – помыться в бане.
Один раз мне пришлось идти в баню последним. Пошел один. Отошел метров двести от НП, слышу сзади взрыв снаряда. Земля еще не успела осесть – второй снаряд разорвался, немного на недолете. Третий сделал перелет через НП, но недолет до меня. Следующий шлепнулся у меня на пути: перелет метров 50. Иду, вижу: змея-медянка, потревоженная последним снарядом, быстро мчится по мху прямо на меня. Только успел снять автомат (а он у меня был за спиной), змея уж тут. Снял с предохранителя и, не допустив змею с метр, дал очередь. Змея исчезла в мох и не появлялась.
Помылся в бане – сижу, отдыхаю. Вдали показались самолеты противника «Фокке-Вульф». Мы насчитали 30 штук. Вот они зашли почти над нашими головами, повернули и стали пикировать куда-то на передовую. Заиграл баян. Думаю: с чего веселиться? Спрашиваю рабочих в бане:
– Кто это у вас тут играет?
– Это нам послали нового комбата. Как только налетают немцы, он берет баян, играет: ему немцы нипочем!
Вскоре этого комбата убрали. Ходили слухи, что у него в баяне был передатчик.
Здесь была окружена крупная группировка противника. Много воронок от снарядов, много и убитых солдат Гитлера валяются по полям и лесам Белоруссии. Почему-то их никто не подбирал, не зарывал на месте. Трупы побелели, и открытая часть кожи шуршала, как пергамент.
Огневики обучали свое пополнение около орудий. Были молодые способные парни. Например, красноармеец по фамилии Козел так и пошел из лагеря воевать наводчиком.