В караване РQ-15, например, погибло три судна. РQ-16 недосчитался семи. А в печально знаменитом PQ-17 из тридцати пяти судов погибло двадцать четыре. Караван этот, как подсчитали историки, доставил в Архангельск 87 самолетов, 164 танка, 897 автомашин и тягачей. А на дно ушло тогда 210 самолетов, 430 танков, 3350 автомашин и тягачей. Ужасающие цифры, конечно.
Лето 1942 года было предельно тяжелым для нашей страны. Оккупированы Украина, Белоруссия, Прибалтика. Враг был отброшен от Москвы, но по-прежнему стоял у стен Ленинграда. Фашисты рвались на восток – к Сталинграду, к Волге, к нефти Закавказья. Фронт требовал – дайте танки, самолеты, дайте автоматическое оружие, снаряды, патроны. Но советская промышленность, спешно эвакуированная за Урал из европейской части страны, только- только начинала давать нужную продукцию.
Военная техника союзников – машины, танки, самолеты – именно тогда была, как воздух, необходима нашей стране. Но английское Адмиралтейство как раз в это время решило до осени прекратить конвойные операции в Арктике – «Слишком велики потери».
И тогда без конвоя – в одиночку или парами, на свой страх и риск – пошли в Архангельск и Мурманск почти беззащитные советские транспортные суда. Шли «в зоне молчания», не смея выйти в эфир, чтобы не обнаружить себя. Нередко так и погибали – не сообщив ни слова.
«Декабрист» к тому времени уже дважды пересек Атлантику в составе караванов. Но третий переход – одиночный – стал для него роковым.
Успел дать «О» судовой радист, успел сообщить координаты: широта 75°30′, долгота восточная 27°10′. На арктических полярных станциях расслышали обрывки радиограмм: «торпедированы, погружаемся…», «судно тонет, собираемся высаживаться на шлюпки…».
Только после войны станут известны обстоятельства гибели «Декабриста». И только через много лет расскажет Надежда Наталич о судьбе своей – героической и трагической. А в то же время – типичной.
Миллионы советских людей беззаветно служили Родине. Но Родина-мать обернулась для них злобной, коварной мачехой…
После войны в советских газетах и книгах о конвойных операциях предпочитали умалчивать. Начиналась уже новая война – «холодная». С одной стороны – Советский Союз, с другой – Западная Европа, Канада, США. Сталин не любил вспоминать о помощи бывших союзников. Словно и не было ее.
Первая публикация о «Декабристе» появилась в 1959 году. Евгений Матвеевич Сузюмов – автор той первой публикации – кое-что рассказывал мне. Но многого он и сам не знал. Потом кинорежиссер сделал документальный фильм о конвоях – «Огненные рейсы». А ко мне попали рукописные страницы воспоминаний Надежды Наталич. Позже и я сам познакомился с нею, часами слушал поразительную историю ее жизни.
Не хочется подправлять записанный на магнитофон рассказ, литературно обрабатывать его. Первый раз, наверное, она вот так, не спеша, выговаривалась…
«На море трудная война – не дай Бог. На суше – упадешь на землю, хотя бы в канаву спрячешься. А на пароходе – куда побежишь? Кругом море, да мачты. Мне-то нельзя и прятаться, я ведь медик – понимаешь? Там, где люди, должна всегда быть…
«Декабрист» наш тогда одним из лучших считался. Восемь тысяч тонн на борт брали, а скорость – двенадцать узлов.
В тот раз мы без охраны пошли. Понимаем – надо! Сорок второй год, Сталинград. На скорость свою надеялись, на погоду. Чем хуже погода-то – для нас тем лучше. Уже ноябрь начинался, зима. Из Галифакса мы как раз 31 октября вышли. А на третьи сутки к самому опасному месту приблизились – район Шпицбергена, остров Медвежий. Здесь всегда фрицы караулили.
Мы, конечно, наблюдаем – и за воздухом, и за морем. Погода стояла тихая, спокойная. Прошли уже оконечность Шпицбергена, слева – остров Надежды. И тут радист слышит – английский пароход атакован немцами. Он за полсуток до нас из Галифакса вышел. Тоже без охраны.
Тогда «Декабрист» сразу изменяет курс. Идем на север – в темноте полярной ночи укрыться. Но не удалось. Появились вначале три самолета и – на нас. Открыли мы огонь из всех орудий и пулеметов. Два самолета окружают, а третий – атакует. Сбросил торпеду – мимо. Но тут еще самолеты появились, торпеды идут одна за другой. А сверху – бомбы. Мы уклоняемся, как можем. Грохот стоит – ничего не слышно, пароход от взрывов содрогается.
Бой длился очень долго – так всегда, наверное, кажется. Побросали немцы бомбы и торпеды и ушли в сторону Норвегии. Но одна торпеда все же попала в машинное отделение. Первый трюм вода заполнила. Начали откачивать – все равно прибывает, стала уже кочегарку заливать. Команда из сил выбивается, боцман с матросами по грудь в ледяной воде заделывают пробоину пластырем. Но вода продолжает поступать, не успевают откачивать. Того и гляди котлы взорвутся.
Крен все увеличивался, котлы пришлось погасить. Пароход замер… 4 ноября в двадцать три часа капитан дал приказ покинуть пароход – положение его было уже безнадежное.
Погода стала ухудшаться, развел ветер волну. С трудом приготовили шлюпки к спуску.
Я забежала в свою каюту, забрала свою любимую кошку. В каюте уже по колено воды было, кошка моя кричала. Жалко же оставлять живое существо на мертвом пароходе.
Команда разделилась по расписанию – восемьдесят человек на четыре шлюпки. Когда все было сказано, капитан ровным спокойным голосом говорит: «Прощайте, товарищи». Но команда не двигалась с места. Я сказала: «Если Вы не сойдете, мы тоже не сойдем. Вместе будем погибать, с Вами».
Все на пароходе любили капитана, справедливый он был, со всеми по-человечески, зла не таил долго. В общем, уговорили капитана, сели в свои шлюпки, на борту не осталось никого. Капитан сказал – давайте не расходиться, до утра возле парохода останемся. Но за ночь все же снесло нас ветром на юг – мили на две. Пароход еще держался над водой, видно было – труба торчит, да мачты. А на утро прилетели самолеты – добивать мертвое судно. Сбросили бомбы, большой водяной столб поднялся вверх. Пароход раскололся на три части и пошел ко дну.
Страшное было зрелище… Команда вся обнажила головы, у каждого из нас оторвалось сердце как будто. Пароход для нас был кусочком советской земли и родным домом. А Баренцево море – оно ведь равнодушно к горю людей.
Капитан скомандовал шлюпкам держаться вместе, следовать курсом на Мурманск. Но не удалось. Усиливаться стал шторм, разбросало шлюпки.
В нашей – первой – было девятнадцать человек: матросы, кочегары, комсостав во главе с капитаном. Выбросили плавучий якорь, волны злятся, грохочут. Тащут шлюпку на самый хребет, а потом бросают вниз. Несколько человек сели на весла, а другие отливали воду. Тут разве отольешь? Шлюпку носило по волнам, бросало как щепку. Идем и сами не знаем куда – полярная ночь, темнота. И плюс к тому, что каждую минуту грозила смерть, компас наш вышел из строя.
Правду сказать – выпили компас. Как полагается, спиртом он был залит. Вот трое товарищей наших спирт и выпили. Капитан на них: «Что вы делаете?». – «А, пошел ты…»
С водой с самого начало плохо было. А когда запивали спирт – разлили аварийный анкерок. Не столько выпили, сколько разлили. Сначала-то выдавали воды по сто граммов, потом сократили – по пятьдесят. Мучила жажда, холод. Потом стали пить по пять граммов – смочить только губы и язык. Язык не ворочался, растрескался – трудно говорить. Обезвоживание организма началось, слюна перестала выделяться.
Когда пошел снег, растянули парус. И каждый лизал хотя бы солоноватый снег – смешался он с морской водой. О смерти из нас никто не думал в тот момент. Думали только о воде. Кошка моя мяукала все время – тоже пить хотела. Капитан хотел зарезать ее, а я отказала. Когда меня не будет, говорю, тогда что хотите, то и делайте… И тут вспоминаю я слова отца своего, что жажду можно утолить мочой. Капитан предложил мне первой попробовать, а потом стали и другие. Да, правда, хотя и неприятно пить, но она утоляет жажду…
На девятые сутки встретили мы шлюпку третьего помощника. Там к тому времени уже лежали все – полумертвецы. Несколько часов держались мы вместе, но шторм унес их снова неизвестно куда. Ветер достигал одиннадцати баллов, шлюпку заливало. Видно по всему – ждет нас неминуемая смерть.
Только на четырнадцатые сутки открылся вдруг остров. Все закричали – берег, берег. Увидели снеговую сопку, и откуда силы взялись – скорей бы добраться до снега, жажду утолить. Но там, где глубина позволяет подойти, – там высокие скалы. А у низкого берега – мелко. Хорошо, что заштормило снова – накат большой. Волна шлюпку подняла и вынесла на берег. Люди переваливались через борт – пошатываются, идут к снегу. Падали в забытьи, вставали и снова падали. Пригоршнями хватали снег.
Состояние капитана было очень плохое – чем тут поможешь? Мы расположились, развели костер, натянули палатку из парусов. Взяли из шлюпки топор, лопату, багор, взяли ведро, которым отливали воду. Но самое главное не успели взять – консервы и сухари, а тут шлюпку накатом снова унесло в море. Трудно сказать, сколько времени прошло. Палатку сорвало. Капитан сказал, что надо искать убежище. Четверо на юг пошли, трое – на север. Остальные – слабые – так и лежали у костра. А когда завьюжило снова, забрались под паруса. Пурга началась, метель, снег.
Меня метелью отбросило на несколько шагов, шаль мою унесло неизвестно куда. Замотала я уши волосами и легла с кошкой. Первое время ноги мерзли и руки. Стала шевелить пальцами – ноги примерзли уже к резиновым сапогам. Снегом меня заносить стало, помню только, что кошка все время царапала лицо, снег разрывала… На третий день, когда пришли матросы из северной части острова, только два холмика увидели. Которые легли под парусами – одиннадцать человек – те замерзли все. Прижались один к другому и замерзли. Все вместе смерзлись. А отдельно – из другого холмика – шел все-таки пар. Бородин стал звать меня, но я под снегом крепко спала – не слышу. Кошка моя услышала, стала мяукать. Вот и откопали меня – благодаря кошке. На третий день откопали. А кошка, как вылезла, убежала неизвестно куда…