Нужна была связь с полком, нужна была помощь артиллерии – прицельная, а не беспорядочная стрельба по площади. Отправляя с очередной партией раненых командира отделения санитарного взвода Ивана Шумакова, я приказал ему найти штаб и доложить командиру полка обстановку. Прошел час, уже основной состав 2‐й и 3‐й рот оказался на берегу в окопах, как появился Шумаков с приказом об отходе. Роты сразу начали переправляться: кто – вплавь, кто – на подручных средствах, кто – по веревке, перебирая ее руками. Вскоре без потерь все были за дамбой на том берегу. 1‐я рота, оставив прикрытие, начала переправу. Теперь работали и пулеметы, установленные на том берегу. Будучи не в состоянии переправить 45‐миллиметровые пушки, артиллеристы сняли с них замки, а повозки опрокинули в воду. Настала очередь нашей переправы, быстро разделись, одежду над головой, кто по веревке, кто по проводу. А вода холодная, ледышки плывут. Апрель месяц! Как оказалось, мы последними плыли. Поэтому несколько очередей немецких пулеметов прошлись по нам, но ничего, всё обошлось. Надо сказать, станковые пулеметчики хорошо своим огнем нас прикрывали, не давая врагу вести прицельный огонь, – немцы боялись подходить к берегу реки.
Когда оказались в окопах за дамбой, быстро оделись, начали греться у костра. Тут ко мне подошел ординарец, протянул кружку: «Пейте, товарищ майор, а то заболеете». Я выпил до дна, а это был спирт, и вскоре я выключился. Через час меня попытались разбудить, но ничего не вышло. (Говорят, мычал.) А еще через час сам проснулся. Привел себя в порядок и пошел в штаб полка. Там была получена новая задача – отдыхать, восстанавливать силы. Началась пауза в нашем наступлении перед Берлинской операцией, к которой, среди прочих, готовился и наш 1‐й Украинский фронт.
Подготовка к публикации В. Харичев
Игорь Косов, Игорь НовожиловГром Победы
У войны много лиц. Есть война Светланы Алексиевич, война Константина Симонова, Василя Быкова и Виктора Астафьева. Сейчас мы знакомимся с войной Игоря Сергеевича Косова. Его война была разной. Вот сумасшедший монтаж войны сорок первого года. Мелькание кадров, клочья ленты.
…Первого немца увидел 22 июня. Я успел выстрелить первым. Он долго мне снился. Тут помогает нехитрая солдатская философия: либо ты его, либо он тебя.
…Белой ночью мою группу бросили с «Дугласа». Попали в болото. Нахлебался ряски. Дул в манок, пока за ушами не заболело. Из семи мостов охранялся только один.
…Немцы в караулке играли в карты. Мелькнуло: во что? – Вист! И я от пояса дал длинную очередь.
…Ведут нас по городу. Мальчишки бегут, кричат: «Смотри, какие шпионские штаны!» Поставили лицом к стенке. Чуть пошевелишься – штыком в зад. Больно.
…Мы возвращались с наблюдательного пункта. Вдруг слышу – в ручье брякнул камень. По ту сторону вала шла немецкая разведгруппа.
…Я слышу свист снаряда. Как был – голый и в мыле, прыгнул за печку. Когда дым осел, вылез – весь в паутине. Смеху было!
…Мы выкатились из-под автобуса. Я его взял на прием джиу-джитсу. Это был обер-лейтенант с медалью за Крит.
…А меня прижали к берегу. Прыгнул с обрыва. Ночь. Ноябрь. По Волге уже шло сало. Думал – все!
Его убивают несчетное число раз. Он поражает врага из автомата, из гаубицы Шнейдера, из своих ракетных установок, ножом, кулаком, арматурным железом.
Двадцатилетний лейтенант Игорь Косов с ватагой своих разведчиков бесстрашен, беспечен и бессмертен.
Одна умная женщина, прочитав его воспоминания сорок первого года, сказала:
– Да это какая-то мушкетерская война.
Игорь Сергеевич не любил вспоминать о своей позиционной войне – на Волховском фронте, на Курской дуге, под Речицей. В его рассказах линяли краски, пропадал азарт. Это был изнурительный профессиональный труд артиллериста, постоянно нависающая опасность, тяжкая ответственность за дело и за свой дивизион – махину в сотню машин и полтысячи человек.
Опять вскипела кровь капитана Косова, когда война повернула на запад. В этой войне он был на лихом «виллисе» впереди своей грозной дружины. В глубоком рейде, далеко от начальства, под свист ветра и гром своих гвардейских минометных установок.
Об этом победном фазисе своей войны с Гитлером дальше будет рассказывать он сам.
Летом сорок четвертого года, после разгрома немцев в Белоруссии, наш Первый Белорусский фронт наносил левым флангом удар на Холм – Люблин – Вислу.
В рейде взаимодействуешь чаще всего с танковыми соединениями. Перед Бугом мне понадобилось приехать в штаб второй танковой армии. Про командующего армией Богданова говорили, что он скор на руку. Я ему это прощал: ведь он до войны сидел. Начальник штаба Радзиевский говорит мне:
– Сейчас лучше не суйся. Он страшно зол.
Идем по лесу. Сумерки. Впереди Богданов, за ним свита, я плетусь в конце. Вдруг Богданов запнулся об какого-то младшего лейтенанта, сапера. Тот сидел на корточках и в чем-то ковырялся. Богданов со злости – хлоп его по спине палкой. Он выпрямился, оказался большущим мужиком лет сорока, и раз – командующего смаху по физиономии. Тот как стоял, так и сел. Сапер, узрев, отчеканил: «Виноват, товарищ генерал!» Богданов поднялся, сделал несколько шагов, крепко выругался и пошел дальше. Сапер стоял во фрунт. Свита почтительно огибала его в полном молчании. Два дня армия только об этом и говорила.
На подходе к Варшаве я двигался на Радзимин вместе с танковой бригадой. Шли перекатами. Первый шаг делают танки. Мы выходим к ним на высотку, занимаем место, смотрим. Танки с этого гребня идут на следующий.
На одном гребне я прошелся вбок и увидел сверху шесть «пантер», в кустах, примерно в километре. Я ударил по ним. Две «пантеры» сразу загорелись, одной срезало катки, а три ушли. Командир танковой бригады не понял, почему я стрелял, прибежал отлаять. Увидел в чем дело, ему стало все ясно.
«Пантеру» немцы пытались скопировать с нашей «тридцатьчетверки». Я за войну повидал всяких танков. На Волховском – английские «Валентайн», «Матильда»; «Черчилль» – очень неплохой танк. Видел американский «шерман» – ходячая мишень. Про немецкие и говорить нечего – насмотрелся. Наш «Т-34» был лучше всех. Он очень много взял от предшественника – «БТ», тоже очень интересной машины.
В своем «Ледоколе» Виктор Суворов – трепло и предатель по натуре, объясняет узкие гусеницы у «БТ» тем, что это был танк-агрессор для автострад Западной Европы. Это такая ерунда! Для «БТ» и не нужны были широкие гусеницы: он весил всего тринадцать тонн. Широкие гусеницы появились у «Т-34» потому, что у него вес превышал тридцать тонн.
Игорь Сергеевич воспринял книги Резуна-Суворова с негодованием и брезгливостью. С основательностью историка и редактора стал собирать передергивания в ссылках и цитатах. Фыркал на нелепости в профессионально-военных рассуждениях. Хотел писать что-то вроде рецензии, но не успел.
Тем временем течение рассказа о сорок четвертом военном годе замедлилось под Люблином – немецким лагерем смерти Майданек. Игорь Сергеевич долго молчал. Потом произнес: «Жуть…». Добавил: «Когда после этого нам повстречались власовцы…».
Игорь Сергеевич рубанул рукой. Я взглянул ему в лицо и отвел глаза. Страшный почерневший лик. Мелькнуло: «Как у Горгоны…». Это был единственный раз, когда мне приоткрылось, каким он мог быть на войне.
Вспоминаю не записанный сразу эпизод. Не помню, когда это было и где.
В блиндаже допрашивают пленного немца. Он молчит. Тут входит Игорь Сергеевич – «усталый, обледеневший, злой, как черт». Немец взглянул на него и торопливо заговорил.
На Вислу наши войска пришли сильно обескровленными. В стрелковых ротах оставалось по пятнадцать-двадцать человек. На Висле были жестокие бои за плацдармы. То мы сбивали немцев в реку, то они нас.
Особенно тяжело было на Наревском плацдарме, в октябре. Мы там оборонялись с любимой нашей армией Батова. Немцы пытались сбить нас в Вислу. Бросили много танков.
Они начинали с артподготовки, потом шли танки. Моей задачей было ставить заградогонь. У меня там был шикарный НП, с которого все прекрасно проглядывалось.
Приходит ко мне авиационный полковник, командир авиационной штурмовой дивизии:
– Капитан, пусти меня к себе. У меня ведь нет солдат, как у тебя: рыть окопы некому.
– Пожалуйста, – говорю.
Получилось очень хорошо. Я накрываю огнем танки. Он видит, что я делаю, и добивает остатки. Над полем всегда висело десять – двенадцать, а то и больше штурмовиков в группах. Они выстраиваются пеленгом, заходят на танки… Видишь, как они сыпят, сыпят, буквально засыпают танки ПАБами – противотанковыми авиационными бомбами. Каждый штурмовик – по 600 килограммов полугора-двухкилограммовых кумулятивных бомб. А потом заходят снова и добивают из пушек. Штурмовики – это страшная вещь!
У меня был приятель, Павлик Ферапонтов, командир эскадрильи штурмовиков. Он говорил, что летчик переживает в среднем пять самолетов. Павлик садился и на мелколесье. Рассказывал, что когда начинают ломаться деревья, бросаешь управление и упираешься в приборную доску, «чтобы не испортить благородный профиль».
Штурмовики крутились под траекториями снарядов. Я раз видел, 152- миллиметровый снаряд взорвался на крыле штурмовика.
На этом Наревском плацдарме нам здорово досталось. Немецкие танки проскакивали поверху. Тут, если дождешься пехоты, все, кто в траншее, – погиб. Начинаешь отходить. Я – со своей командой: пятнадцать разведчиков, шесть связистов, четыре радиста. Они все следят за мной, команда не рассыпается. Если надо – отстреливаются. Хлопцы удивительно дисциплинированы в этот момент, как в окружении. Что кому ни скажи, сразу выполняет, морды недовольной не сделает.
Когда прижмут к реке – народ звереет. Никто уже ничего не боится. А немцы – выдохлись. Им бы надо перекурить, а времени нет. Офицеры, и те уже отключаются.
А у нас у самой воды всегда находится офицер, который поднимает в контратаку. Все рванут за ним, и… – немцы бегут. Бегут до своих траншей, отстреливаются…