Интересна эта психология атаки – контратаки. И у немцев, и у нас – то же самое.
Сбивали нас к реке раз по семь в день. Все перемешано. Орудия прямой наводкой бьют. И грязь страшенная! На сапогах – пуды.
Бои на Наревском плацдарме были несколько недель. Жуткие бои. После все вернулось в исходное положение. Битые танки на поле – и наши, и немецкие. Помню спуск к реке. У нашей «тридцатьчетверки» разворотило весь перед. Катки отлетели. Рядом лежал могучий обгоревший танкист. И вокруг, метрах на четырехстах, штук пятнадцать наших танков. От Первого Донского танкового корпуса ничего не осталось. Его растрепали в дым. По всему плацдарму торчали сгоревшие «тридцатьчетверки».
Сравнивая немецкие танковые дивизии Курской дуги и Наревского плацдарма, видишь разницу. На Курской дивизии были на сто процентов укомплектованы, здесь не было комплекта. И были уже не те экипажи, без прежней настойчивости.
У немцев очень хороший одиночный боец. Лучший одиночный боец – финн. Наш солдат тоже очень неплохой. Хороша пехота, даже трепаная. Даже лучше, если трепаная. Вспоминаю сибиряков сорок первого года из дивизии Березина – первоклассные были солдаты…
На Наревском плацдарме меня ранило. К этому времени немцы уже выдохлись. Утро было чудное. Я пристреливал репера для переноса огня. У меня был шикарный десятикратный «Цейс». Вообще-то от бинокля очень устаешь, но у меня накопился уже такой опыт, что я поднимал бинокль в момент разрыва и смотрел сразу в ту точку, куда падал мой снаряд. При любой артподготовке я слышал свой снаряд и даже промах влево – вправо определял по звуку.
Так вот, поднял я бинокль, и тут по шее у меня поползла букашка. Я отнял руку от бинокля и – хлоп ее. В этот момент в бинокль ударил осколок и перерубил его. Мне повезло: если бы не отнял руку – отрубило бы пальцы, если бы не бинокль – со святыми упокой.
На миг потерял сознание. Очнулся – все красное. Мне разбило лоб, переносицу, под глазом. Это место, оказывается, очень кровяное.
Меня отвезли в госпиталь, зашили. Госпиталь был в Вышкуве, в имении Соловьева, бывшего царского посла в Испании. Роскошный дворец в три этажа. Шикарные панно. Там я лежал с месяц.
Потом бригада должна была уйти, и комбриг Вальченко забрал меня из госпиталя. Сказал мне:
– Ты больной. Живи здесь.
Дал мне две комнаты при штабе бригады. Но ко мне повадилась штабная молодежь. Тогда Вальченко рассудил так: «Раз ты так веселишься, поезжай в свой дивизион».
Перед началом Висло-Одерского наступления мы были на Магнушевском плацдарме, южнее Варшавы. Дни стояли сперва кислые, а перед самым наступлением ударил мороз.
Здесь мой дивизион понес большие потери. С одной из огневых позиций мы дали залп по узлам сопротивления. Собирались дать второй. Сзади нас стояли 160-миллиметровые минометы. У них неполное сгорание зарядов, и при стрельбе они осыпали нас фонтанами огненных брызг. Этих минометчиков засекли, и по ним издалека ударила 210-миллиметровая батарея. Все шло с большим недолетом и в основном досталось нам. Я потерял восемнадцать человек, самых хороших ребят. Они первыми повыскакивали из укрытия перезарядиться для второго залпа – их и накрыло. Я был на КП в восьмистах метрах и все видел.
Наступление началось 14 января 1945 года. Еще затемно – мощная артподготовка. Когда рассвело, пошла пехота вместе с танками прорыва. Фронт был прорван. Под прикрытием нашего огня в прорыв двинулась первая танковая армия, махина в восемьсот – тысячу танков, колоннами по шоссе на запад. Немцы уже не стреляли. Танки проскочили линию фронта, поле и километра через полтора напоролись на вторую линию обороны. Танки стали рассредоточиваться по полю. Командующий восьмой гвардейской армией В. И. Чуйков приказал: «Дайте огня всеми дивизионами». Мы в открытую развернулись на поле. Немцам было не до нас. Снег, грязища… Установки были уже заряжены. Дали залп по лесу, по обе стороны шоссе.
Это был единственный случай, когда я видел залп всей бригады. Один наш разрыв с двухэтажный дом, воронка – метра два глубиной и пять-шесть метров в диаметре. В залпе дивизиона сто сорок снарядов, а здесь стреляло четыре дивизиона. Один дивизион стрелял через меня. В таких случаях, если некуда укрыться, народ прячется под машины. Мало приятного. Я стоял между машинами, и меня здорово отлупасило камнями размером с яйцо.
Немцы по сторонам шоссе были растрепаны этим залпом вчистую. Мимо нас двинулись по полю танки. Совсем рядом – триста-четыреста машин. Страшная гарь от солярки. У танка две выхлопные трубы. Как жахнет – дышать нечем.
Нам повезло – выскочили на шоссе впереди танков, и нас не зажали.
Они шли колонной, впритык друг к другу. Мой дивизион был придан танковой бригаде. Был приказ: «Вперед, и все!»
Гнали весь день по шоссе на запад без боев. Сначала был со своей танковой бригадой. Потом практически ее потерял. Впереди оказались только две танковые роты. Я шел за ними впереди своего дивизиона на «виллисе». За мной – «Додж-3/4» с охраной. Немцев не видел. Наверное, они уходили от шоссе. Мы гнали на Познань.
Сильно похолодало. Шоссе покрылось льдом. Думаю: придет полдивизиона. Я прозяб до синевы: не надел ватные штаны. Они ехали сзади, в штабной машине. Когда стало совсем невмоготу, сказал шоферу:
– Сворачивай к первому же жилью.
На окраине городка, километрах за тридцать до Познани, свернули к дому. У крыльца дома осветились фарами мотоцикл и два немца. Солдат возится с мотоциклом, рядом стоит офицер – руки в карманах. Я выскочил из «виллиса» с парабеллумом. Они подняли руки. Заходим в дом: коридор, дверь, открытая в комнату. Там пылает кафельная печь. Я сел в кресло спиной к кафелю, отогреваюсь. Офицер стоит передо мной. Я пытаюсь говорить с ним. Вдруг он бьет ногой по креслу, подцепил кресло ногой и опрокинул меня вместе с ним. Я – головой об кафель, он – в коридор. Я выскочил за ним и метров с пяти из парабеллума – раз его. (Игорь Сергеевич хлопнул себя по затылку).
Я так и не привык стрелять по человеку. Всегда остается осадок.
Прибежали хлопцы, обыскали его. Нашли «вальтер», штук шесть золотых часов и целую связку золотых колец на проволоке. «Ах, ты», – думаю. Смотрю на золото. Что с ним делать?
– Евсеев, – спрашиваю, – сколько у тебя детей?
– Трое.
Даю ему три кольца… Так раздал все.
Был у нас в дивизионе стукач. Перед этим докладывал начальству, что я раздал солдатам пятьдесят тысяч офицерской премии «за сохранение тары». С согласия офицеров, разумеется. И про это золото опять настучал. Меня вызывает командир бригады. Оказывается, был приказ: золото – сдавать. Я говорю комбригу:
– Так что, мне золото отбирать у солдат назад?
Тем дело и кончилось. Я добавил комбригу:
– Уберите стукача от меня, а то погибнет он смертью храбрых.
Через неделю его у меня не было.
Спустя полчаса после истории с офицером подошел мой дивизион. Мне так и не пришлось надеть ватные штаны. Они отстали вместе со штабной машиной.
Двинулись дальше. Минут через сорок под самой Познанью наткнулись на аэродром. Небо уже немного стало сереть. По аэродрому бегают фонарики. Видны силуэты самолетов. Некоторые уже рулят. Командиры моих танковых рот, лейтенанты, говорят: «Сейчас мы их!» А на фоне неба были уже видны зенитные батареи вокруг аэродрома. Я показал лейтенантам на них:
– Ребята, видите зенитки. Сунетесь – от вас только катки полетят.
Развернул дивизион и жахнул по этим батареям. На аэродроме началась такая паника! Один самолет пошел на взлет метрах в ста пятидесяти – двухстах от нас. Моторы на предельном форсаже, из патрубков бьет зеленое пламя. Одна «тридцатьчетверка» ударила по нему, попала в бомболюк. Был страшный взрыв. Рядом со мной упал громадный кусок металла. Больше стрелять не пришлось. Вся охрана аэродрома разбежалась.
Мои орлы, лейтенанты-танкисты, говорят:
– Сейчас пойдем на Познань.
Я урезонил их:
– Куда вы, вас сразу же пожгут.
И сели мы на аэродроме. Немцы боялись нас и не высылали из Познани даже разведку. Мы боялись их и тоже ничего не разведывали.
Я был чином выше танкистов. Держал себя уверенно, стал распоряжаться:
– Два танка поставить к дороге на Познань. Послать туда командира взвода.
Три танка поставили у офицерского казино, где мы расположились.
Мы сели в казино за стойкой и сидели так, пока не подошла танковая бригада. Набор закусок и напитков был бесподобный: из Франции, из Италии… Все солдаты ходили под газами.
Я больше всего боялся: перепьются, а там полно официанток и всякой женской обслуги… Всех этих баб, человек восемьдесят, велел загнать в казино и выставил свою охрану. Немки сначала очень перепугались, плакали, потом успокоились: видят – их не трогают. Мы для них были существами другой породы.
Комротам – танкистам я сразу сказал:
– Если ваши ребята начнут кобениться – смотрите сами…
Один командир роты, худенький, интеллигентный, быстренько забалдел. Второй был хваткий, цепкий такой, но меня побаивался. Танков было пятнадцать, их против нас было мало. В своих я был уверен полностью.
Аэродром мог принести большие неприятности. А теперь наши летчики имели аэродром, даже с бензином. Пикировщик «Пе-2» взлетал с аэродрома, даже не убирал шасси, высыпал на немцев бомбы с двухсот – трехсот метров и шел назад. И так – карусель целый день.
События в Германии начала сорок пятого года развивались столь же динамично, как у нас в сорок первом. После окружения Познани основная часть наших войск пошла вперед, на Одер. Наш дивизион оставили на блокаде Познани. Пехоты у нас было раза в три меньше, чем у немцев, но было подавляющее превосходство в артиллерии. Мы огнем пресекали попытки прорыва немцев из окружения.
Тут немцы внезапным ударом вдоль Одера из Померании попытались отрезать наши части, идущие на Берлин. Нашу бригаду бросили на встречный контрудар. Эта угроза была ликвидирована.
Весна сорок пятого застала меня на Одере.