Тяжелые поражения привели к возможному прорыву немецких войск и захвату Москвы. На этом фоне 15 октября было принято постановление об эвакуации столицы. Постановление предусматривало эвакуацию правительства и Сталина. По городу поползли слухи о сдаче Москвы немцам.
Утром 16 октября не открылось метро, так как велась подготовка к его уничтожению. Этот день стал единственным в истории днем, когда московское метро не работало.
Паника прекратилась на четвертый день, когда был издан приказ применять к трусам, паникерам, мародерам любые меры вплоть до расстрела. В эти дни многие жители Москвы покинули город. Но зачастую семьи разделялись. Кто-то отправлялся в эвакуацию, а кто-то оставался в Москве.
«Я хорошо помню 16 октября. Моя сестра работала в Управлении по снабжению горючим при Наркомате обороны. 16 октября их управление эвакуировали в Куйбышев. В этот день стояла плохая погода, шел дождь со снегом. А сам город весь «гудел». Казалось, будто все вертится. Кто-то что-то бросал, кто-то что-то сжигал. Кто-то наложил в детскую коляску какие-то вещи, которые считал нужным увезти.
Я провожала сестру, до вокзала их должен был довезти автобус. Когда раздалась команда «Немедленно садитесь в автобусы», мы с ней обнялись и попрощались.
Она уехала, а я шла домой, плача и крича от горя. Но меня не было слышно, потому что вся Москва будто стонала. Страшный день был».
Тем людям, которые остались в Москве, пришлось столкнуться с различными трудностями военного времени, в том числе и с нехваткой продуктов питания.
Уже 17 июля 1941 года в Москве была введена карточная система. Отныне хлеб, муку, крупы, макароны, сахар, мясо, рыбу выдавали только по карточкам. С ноября были введены и карточки на овощи.
Если с поставками хлеба особых проблем не возникало, то за остальными продуктами с раннего утра выстраивались очереди. При этом стоять сутками в бесконечных очередях могли далеко не все жители столицы. Опоздать на работу было куда страшнее, чем остаться без сахара или крупы. Поэтому многие, отстояв очередь, с раннего утра уходили на работу, так и не дождавшись своей очереди. Осенью 1941 года в московских очередях распространился неписаный закон: кто во время тревоги убегает в бомбоубежище, того обратно в очередь не пускать. В пик немецких налетов, в октябре-ноябре 1941 года, это правило стоило жизней десяткам москвичей.
Вместе с отцом осталась в Москве и Вера Васильева.
«Когда началась война, моя старшая сестра закончила медицинский институт и ее отправили работать в Киргизию. Вторая моя сестра была эвакуирована в Куйбышев. А младшего брата с мамой отправили в деревню в Башкирии.
Я же осталась в Москве вместе с папой, так как его предприятие не эвакуировали.
Жить было нелегко. Особенно трудно было с едой. Поэтому я оставила дневную школу и поступила к папе на завод ученицей-фрезеровщицей. За работу я получала рабочую карточку. Иногда папа обменивал продукты, которые мы получали по карточке, на что-нибудь другое. Например, кусок мыла на картошку.
Однажды папа поехал по работе в Подмосковье и купил там гусенка в каком-то селе.
Он привез его и сказал: «Ну, Верочка, вот мы голодаем-голодаем, а я купил гусенка. Откормим его, зажарим и наедимся». И мы стали его кормить. Он жил у нас под столом. Папа отгородил его какими-то проволочками, чтобы он не бегал по квартире. Мы его очень полюбили.
Прошло месяца два. Гусенок вырос и стал жирным. И папа говорит: «Мы можем уже его съесть». Мы друг на друга посмотрели, и я говорю: «Не смогу». Папа говорит: «И я не смогу». «А что делать?» – с грустью спросила я. Папа ответил: «А ты знаешь, Верушка, я поеду в ту деревню, где я его купил, и поменяю на картошку. Он там будет жить, останется живой. А мы получим картошки».
Так папа и сделал. Мы были рады, что гусенка своего не убили, не съели, а отдали в ту деревню, где он родился».
Начало мая 1945 года ознаменовалось ожиданием скорой победы в войне, длившейся долгие 4 года и унесшей так много жизней солдат и мирных жителей. Уже реяло Знамя Победы над куполом Рейхстага, последние армии и дивизии немцев либо складывали оружие, либо отчаянно сопротивлялись. Покончил с собой Гитлер. Наконец, 8 мая в 22 часа 43 минуты по берлинскому времени Германия подписала акт о безоговорочной капитуляции. В 2 часа 10 минут по московскому времени Юрий Левитан в эфире радио сообщил о подписании акта и победе в Великой Отечественной войне.
Несмотря на поздний час, эта новость быстро разлетелась по Москве. Уже к трем часам ночи улицы Москвы были заполнены людьми.
Они поздравляли друг друга, пели, танцевали и качали всех военнослужащих, которые встречались им на пути.
«9 мая 1945 года я помню очень четко. Первым делом я пошла на Чистые пруды. И кого бы мы там ни видели, особенно если хотя бы один военный появлялся, то вокруг него тут же собиралась куча людей, они целовали его, друг друга. Счастливы были необыкновенно. Иногда плакали от счастья. На любого человека в военной форме бросались, целовали и говорили: «Спасибо! Вы, герои! Вы молодцы!» Любые слова, какие только рождались у каждого человека. Это было невероятное счастье и абсолютное ощущение многомиллионной семьи».
Подготовила Наталия Лескова.
Юлий ШкробДиректор из райкома
Это не историческое исследование, основанное на документах, а свидетельство участника и очевидца описанных событий. Воспоминания о пережитом в коллективе строителей лучших советских истребителей Отечественной войны.
Не только мы, школьники, еще не поняли, что свалилось на нас 22 июня 1941 года: приказ дирекции туполевского опытного завода, где работала моя мама, – немедленно собирать пожитки для эвакуации неизвестно куда – показался нелепым. Мы же привыкли к мысли о скорой и полной победе над любым врагом, если он посягнет на нашу Родину. «С песней родной мы по земле чужой пронесем наше гордое знамя», – пели на марше красноармейцы, по радио – солисты, ансамбли, хоры. А тут вдруг – эвакуация из Москвы?! Но приказ есть приказ.
Выгрузились на окраине Омска в чистом поле. Невдалеке – недостроенные заводские корпуса. Это и был наш новый авиазавод. Не успели там разместиться, приказ: перебазироваться на строительство автосборочного завода. Рядом. Мы, школьники, ходили туда чуть ли не каждый день то землю копать (экскаваторов не было), то кирпичи переносить. Заодно слушать разговоры взрослых. Они обычно сводились к выяснению, кто главнее. На каждой ступеньке иерархической лестницы от директора до бригадира оказалось по три начальника. Если один приказал нести кирпичи (доски, цемент, ящики) влево, другой командовал тащить вправо, а третий – бросить все и бегом – разгружать вагоны. Причина неразберихи простая: в одно предприятие слили опытный завод Туполева (на нем заканчивали разработку лучшего пикирующего бомбардировщика Второй мировой войны Ту-2), серийный Тушинский, строивший новейшие высотные истребители МиГ-3, и только зарождавшийся для серийного производства Ту-2, Омский.
Шли дни, фронт требовал оружие, но не было не только продукции, но и завода. Пока не последовало очередное искривление линии партии: теперь признаком верности ей стала не сверхбдительность (стукачество), а результативность практической работы. Первыми это изменение восприняли директора заводов. Двое из них безоговорочно подчинились туполевскому – А. В. Ляпидевскому, участнику челюскинской эпопеи, одному из семи первых Героев Советского Союза. Бессмысленная нервотрепка стала заменяться производительной работой. Завод рос как на дрожжах, хотя дефицит был всеобщий – помещений, станков, электроэнергии, тепла (в морозной Сибири!), а главное – людей. Эту проблему решали просто: мобилизовали школьников, домохозяек, колхозниц – профанов в технике. Научить их строить самолеты следовало на ходу. Каждый квалифицированный работник готовил себе помощников из неумех. Понемногу налаживался порядок, но Ляпидевский отбыл на фронт. Склока вспыхнула с удвоенным накалом. Тогда сам Сталин назначил директором завода бывшего секретаря райкома комсомола в оккупированном врагом Харькове – Леонида Петровича Соколова.
Руководить он начал еще из Москвы – телеграммой предложил созвать ко дню своего прибытия партийно-хозяйственный актив предприятия. Установки в этой телеграмме были непривычно ясные, конкретные, точно адресованные. Но это мы (меня по окончании восьмого класса тоже мобилизовали и сразу практически назначили членом комсомольского руководства) узнали потом. А сначала коллектив запаниковал: вместо квалифицированных руководителей свалился на наши головы невежда-оратор. Будет теперь навалом мартышкина труда, репрессий и прочих прелестей дурацкого руководства. И никакой еды, тепла, крыши над головой, не говоря уже о производительной работе.
Речь нового директора на активе поразила всех: спортивного вида молодой человек спокойно вышел на трибуну, внимательно оглядел аудиторию, дождался полной тишины и негромко, но напористо, без обычных «ээээ», «значит» и прочего словесного мусора, языком не митингового оратора, а профессора, изложил задачи каждого руководителя. Неимоверно трудные, так что сразу всем стало ясно: время выяснения отношений миновало. Пора, засучив рукава, работать. Никаких лозунгов, заклинаний, проклятий врагу. Только конкретные задачи. С удивительным для нового на заводе человека знанием дела. Лейтмотив выступления был по понятиям старого руководства крамольным: улучшение быта работников. Под демагогическим лозунгом «все для фронта, все для победы» нерадивые и вороватые прежние руководители не создали для людей, вырванных из привычных условий жизни, потерявших почти все имущество (в дорогу разрешено было взять по пятьдесят килограммов багажа на человека), элементарные услов