Однако волна превентивных репрессий прокатилась по всей стране, обрушившись на «подозрительных» в районах за тысячи километров от театра боевых действий. В Кировской области, население которой составляло чуть более 2 миллионов 200 тысяч человек, в первые дни войны было расстреляно около тысячи «потенциально опасных» граждан: от воров-рецидивистов до участников «православно-монархического подполья» (обратите внимание на эту формулировку; пройдет немного времени и власть начнет заигрывать с церковью). Летом 1941 года судами области выносилось от 12 до 17 смертных приговоров в сутки. И далее в 1941–1942 годах расстрелы «предателей, паникеров, членовредителей» были систематическими, сопоставимыми по масштабам с репрессиями 1937 года… Людей уничтожали не за конкретную вину, а в «превентивном порядке».
– Значит, вы согласны с тем, что сталинские репрессии, в совокупности с другими его же «удачными» военными решениями, предопределили крах начала войны?
– Это один из факторов. Однако были и более, я бы сказал, глубокие причины неудач Красной армии.
– Что вы считаете главным?
– Состояние страны в целом, состояние общества к началу войны. При всех достижениях в области промышленности (я не обсуждаю здесь цену этих достижений), попытках осуществить «культурную революцию» СССР оставалась бедной и малообразованной страной, большинство населения которой по-прежнему составляли крестьяне. Их накануне войны было вдвое больше, чем горожан: 114 против 56 миллионов согласно переписи 1939 года. Это во многом предопределило и уровень подготовки армии, и отношение к войне.
– Положим, Суворов побеждал с полностью крестьянской армией.
– С тех пор техническая оснащенность армии, как и требования к общему образованию и подготовке солдат и офицеров, существенно изменились. Это немцы хорошо понимали: еще в 1866 году, когда Пруссия победила Австрию, прусский профессор Оскар Пешель заметил, что народное образование играет решающую роль в войне. Это ему принадлежат слова, которые часто приписывают Бисмарку, о том, что войну выиграл прусский учитель. Слова эти не утратили своей справедливости и 75 лет спустя.
– Мы это тоже понимали: культурная революция, массовая борьба с безграмотностью…
– Следует все-таки различать лозунги и реальность. Накануне войны по официальной статистике пятая часть взрослого населения оставалась неграмотной. Правда, уровень неграмотности среди населения в возрасте 9 – 49 лет был ниже – около 11 %. Однако критерии грамотности, которыми руководствовались переписчики, были своеобразными: умение читать по слогам и подписать свою фамилию на родном или русском языке.
Если посмотреть на формальное образование, то картина была также не слишком радужной: на 1000 человек приходилось 6,4 человека с высшим образованием и 77,8 со средним, причем в число лиц со средним образованием включались и имевшие неполное среднее образование (7 классов).
Не удивительно, что и уровень образования командиров был невысок, особенно учитывая стремительный рост численности Красной армии. На 1 января 1930-го года в Вооруженных силах СССР служило около 700 тысяч человек, на 1 января 1937-го года – 1 миллион 687 тысяч, через 2 года уже 1 миллион 943 тысячи, на 1 января 1940-го года – 2 миллиона 100 тысяч. Через год – 4 миллиона 207 тысяч. За полгода до 22 июня армия выросла ещё более чем на миллион человек. Теперь прикиньте, сколько нужно командиров, чтобы этой армией руководить. И какая нужна инфраструктура, чтобы армия могла нормально воевать. И это понимали, разумеется.
К июню 1940-го у нас действовало 19 военных академий, 10 военных факультетов в гражданских вузах, 7 высших военно-морских училищ, более чем 2 сотни военных училищ, включая морские и авиационные, обеспечивающие среднее образование. Учились в них в первой половине 1940-го более 300 тысяч человек. И все-таки командиров, получивших более или менее нормальное военное образование, катастрофически не хватало. На 1 января 1941 года высшее и среднее военное образование имели соответственно 7 и 56 процентов командно-начальствующего состава.
Это была запрограммированная катастрофа. Вдобавок полученное образование далеко не всегда было качественным: не хватало квалифицированных преподавателей. Это было следствием как роста численности военно-учебных заведений, так и репрессий – не только 1937–1938 годов, но и рубежа 1920—1930-х, когда из армии «вычищали» военспецов. Потери среди командного состава в годы войны были чудовищными: погибли, умерли от ран и болезней, пропали без вести или попали в плен 35 % общего числа офицеров, служивших в Вооруженных силах СССР. В абсолютных цифрах – 1 миллион 23 тысячи 100 человек.
Сказывалась нехватка квалифицированных кадров и в военной промышленности, и чем сложнее была боевая техника, тем выше был уровень аварийности. Особенно в авиации. Сказывалась и ускоренная подготовка летчиков. За первый квартал 1941 года в ВВС РККА из-за катастроф и аварий погиб 141 человек и было разбито 138 самолетов. В среднем разбивалось 1,5 самолета в день. Выводы были сделаны традиционные: арестовали часть руководителей советской авиации и военной промышленности, большинство из них было расстреляно уже во время войны.
Однако аварийность в авиации продолжала нарастать и после этого.
В конце войны дело обстояло не лучше, чем накануне ее. Всего же за годы войны советская авиация потеряла более 88 тысяч самолетов, причем свыше 43 тысяч самолетов приходится на боевые потери; еще 45 тысяч боевых машин погибло в результате аварий и других чрезвычайных происшествий, было списано за непригодностью и так далее.
Следует иметь в виду и еще одно обстоятельство: война стала Отечественной для всех далеко не сразу. Впервые войну назвал отечественной В. М. Молотов в выступлении по радио 22 июня 1941 года.
Но с самого начала своей, отечественной война стала лишь для части горожан, прежде всего новой интеллигенции, для людей, выросших при советской власти, всем, – или многим – ей обязанных. Мы, кстати, и знаем-то историю войны по воспоминаниям преимущественно городских и образованных людей. Кто шел в добровольцы? Зайдите в любой московский вуз «с историей» – там обязательно есть памятные доски с именами погибших на фронте, пошедших воевать, как правило, добровольно.
Настроения же в деревне были очень разными, противоречивыми были они и в различных частях Советского Союза, особенно во вновь приобретенных в 1939–1940 годах. Коллективизация, ограбление деревни, голод, высылки – все это не могло не сказаться на отношении к войне. По сводкам НКВД, еще в начале 1930-х годов одним из самых распространенных слухов в деревне был слух о том, что вот придут иностранцы и распустят колхозы. Многие городские интеллигенты, работавшие, скажем, на рытье окопов в сельской местности или сталкивавшиеся с крестьянами при других обстоятельствах, с удивлением и ужасом прислушивались к разговорам, что, может, при немцах и не так плохо будет, что, может, распустят колхозы.
В октябре 1941-го, выбираясь из вяземского «котла», капитан (будущий генерал) Илларион Толконюк был неприятно удивлен тем, что крестьяне «бойцов Красной Армии… называли «ваши», а немцев – «они». Да и вообще сельское население Смоленщины и Подмосковья оказалось неприветливым и совсем не напоминало «гостеприимных советских людей». Автор рецензии на книгу воспоминаний Толконюка кандидат исторических наук Андрей Смирнов справедливо замечает: «О противнике русские солдаты говорили «он» еще в XIX веке, но чтобы русский крестьянин считал армию государства, в котором живет, чужой – до такого могла довести только власть Советов» («Родина», 2008. – № 5. – С. 31).
Два года спустя сержант Борис Комский вместе с командой выздоравливающих шел пешком из госпиталя по Орловщине и Брянщине к месту назначения. 2 октября 1943 года в Турищеве он записал в дневнике: «Люди злые, и немцев, и солдат… на каждом шагу змеями называют». Почти как в Гражданскую войну: что красные, что белые… Впрочем, змеями они называли и друг друга.
Через три дня в городе Локоть Комский делает еще более поразительную запись: «С охотой шли на партизан орловские мужички. Немцы им доверяли оружие и даже не сомневались в их верности. За «карателями» ехали их жены и грабили партизанское добро. Над семьями партизан жестоко издевались. Отвратительный народ.
Многие и теперь смотрят на нас враждебно. Партизаны ненавидят их, как врагов».
Сержант Комский, видимо, не подозревал, что Локоть был столицей «Локотской республики», центра коллаборационизма.
Бытовали и патриархальные настроения, восходящие едва ли не к средневековой психологии. Московский инженер Марк Шумелишский, ушедший добровольцем в армию, оставил заметки о крестьянском равнодушии к войне, нежелании воевать, сделанные им в 1942 году:
«Индивидуалистическая, мелкособственническая крестьянская идеология. У меня есть кусок земли, скотина, я могу прокормить себя и семью, а остальное все к черту! Война? Я ее не затевал и свою голову за кого-то класть не хочу. Немец? Он ко мне не придет, слишком далеко, и мне его бояться не следует. Меня взяли в армию, оторвали от дома, обучат и повезут туда, где смерть сильнее жизни, откуда живым я не вернусь. Так лучше сразу кончить с жизнью, не мучиться».
Это запись, сделанная под впечатление разговора с одним из сослуживцев. На слова Шумелишского о том, что если так рассуждать, то Гитлер придет в Кайский район Кировской области, откуда был родом его собеседник, быстрее, чем тот туда доедет, последовал ответ:
– Нет, наша деревня далеко, там только лес. Что Гитлеру там брать? Он и не придет.
Вот еще одна любопытная запись в дневнике Бориса Комского, этом кладезе «нефильтрованной» информации. Это все тот же октябрь 1943 года: «Странное дело: немцы не перестают болтать о жидо-большевиках, а бабы немцев называют немыми жидами». Сочетание на первый взгляд кажется нелепым, но это на первый взгляд. Налицо еще одно свидетельство архаического мышления и соответственно языка сельских обитателей Центральной России. Это – из глубины веков. Ведь смысл русского слова «немец» – человек, говорящий неясно, непонятно, как бы немой. Сочетание ненависти к немцам с идущим еще из русского Средневековья традиционным антииудаизмом (понятие антисемитизм появляется гораздо позднее) и породило удивительный на первый взгляд словесный гибрид, приведенный в дневнике сержанта Комского.