Тогда же Хейфец сообщил, что Оппенгеймер упомянул о секретном письме Альберта Эйнштейна президенту Рузвельту в 1939 году, в котором обращал его внимание на необходимость исследований для создания нового оружия в связи с угрозой фашизма.
Оппенгеймер был разочарован тем, что со стороны властей быстрой реакции на письмо Эйнштейна не последовало и что работы разворачиваются медленно.
Опытный профессионал, Хейфец прекрасно знал, как расположить к себе Оппенгеймера. Не могло быть и речи о том, чтобы предложить ему деньги, прибегнуть к угрозам или шантажу с использованием компрометирующих материалов. Благодаря личному обаянию он установил доверительные отношения с Оппенгеймером через его брата Фрэнка, обсуждая сложную ситуацию в связи с нападением японцев на Пёрл-Харбор и нависшую над миром угрозу фашизма.
Сегодня, к сожалению, ряд историков внешней разведки пренебрежительно относятся к памяти этого человека. Оперируют подтасованными, сфальсифицированными материалами о якобы его нерезультативной работе за границей. Это утверждение протащено в закрытый учебник по истории внешней разведки, с которым меня познакомили в 1991 году и который перебежчик из СВР О. Васильев переправил в США в 1994 году. Мои возражения по оценке работы Хейфеца игнорируются до сих пор. Против Хейфеца настроены, по-моему, по причине того, что он стал жертвой политических репрессий и чисток. К нему всегда были недружелюбно настроены люди в аппарате, которые уступали ему по знанию языка, общей эрудиции, сами не занимавшиеся непосредственной работой по вербовке агентуры и установлению доверительных связей.
Я не случайно привел пример Кеймана. Хейфец сохранил этого человека: американская контрразведка не смогла засудить его. Кейман продолжал работать в науке, правда, ему препятствовали в выездах за границу, но присудили в 1994 году престижнейшую в США научную премию имени Энрико Ферми.
Документы КГБ, представленные в ЦК КПСС по делу реабилитации на уволенного из внешней разведки в 1938 году, восстановленного в НКВД в 1941 году и осужденного в 1952 году по делу Еврейского антифашистского комитета и о «сионистском заговоре в МГБ» Г. Хейфеца, говорят о больших заслугах этого человека и вопиющей несправедливости к нему. За успешную и результативную работу за границей в 1944–1945 годах Г. Хейфец был награжден по представлению внешней разведки боевым орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». Боевые ордена работникам разведки в США, Англии в годы войны давали редко.
1 декабря 1944 года начальник внешней разведки П. Фитин утвердил следующую аттестацию Г. Хейфеца: «Имеет большой опыт разведывательной работы, особенно в нелегальных условиях. Имеет достаточно высокий общекультурный уровень. Успешно работал в кругах научно-технической и творческой интеллигенции за рубежом. Работает над повышением своей чекистской квалификации. В быту скромен, знает английский и немецкий языки, слабее владеет французским и итальянским».
В 1945 году подполковник госбезопасности Г. Хейфец стал заместителем начальника отделения внешней разведки. С мая 1946 года назначен начальником американского отделения отдела «С» МГБ СССР по работе с материалами по атомной бомбе.
6 марта 1947 года при переаттестации и чистке Центрального аппарата органов госбезопасности Управление кадров МГБ дало по Г. Хейфецу следующее заключение в партийные органы: «Учитывая, что Хейфец Г. М. по работе в органах характеризуется положительно и имеет большой опыт закордонной работы, полагали бы подполковника Хейфец Г М. на работе в МГБ оставить». Однако 15 апреля 1947 года, когда начал формироваться новый орган внешней разведки — Комитет информации, — министр госбезопасности В. Абакумов наложил на этом документе исчерпывающую и краткую резолюцию: «Уволить».
Вместе с другими ветеранами разведки Г. Хейфец был уволен из кадров госбезопасности с передачей на общевоинский учет. В том же году — 17 июля — он был утвержден ЦК ВКП(б) заместителем Ответственного Секретаря и членом Президиума Еврейского антифашистского комитета.
Несмотря на реабилитацию в 1954 году, Хейфец не получал пенсии КГБ по выслуге лет. Лишь по представлению ЦК КПСС ему была назначена персональная пенсия как члену партии с 1919 года и ветерану разведки Коминтерна в Германии, Латвии, Турции, Китае с 1922 года. Хейфец перешел на работу в закордонную разведку ОГПУ с 1931 года.
Таким образом, следует признать, что решающий вклад в приобретение необходимых агентурных и доверительных связей для развертывания разведывательной работы атомной бомбе внесли кадровые разведчики и спецагенты НКВД и военной разведки старшего поколения. Именно от них приняли на связь ценнейших «источников» по «урановой проблеме» в США и Англии те, возглавил научно-техническую разведку КГБ в 1950-1960-е годы.
Конечно, не все было гладко на этом трудном этапе работы. Дело в том, что разведка НКВД, военная разведка и Коминтерн несогласованно взаимодействовали с нелегальным аппаратом американской компартии. И эта несогласованность привела к тому, что, скажем, нам в НКВД и в Разведупр Красной Армии информация поступала иногда одновременно и параллельно. Причем зачастую из одного и того же источника.
Достаточно сказать, что Луиза Бранстон — сотрудница резидентуры Григория Хейфеца, с которой он поддерживал личные отношения, передавала ему информацию, а затем в 1944 году по собственной инициативе переключилась через старые каналы уже распущенного к тому времени Коминтерна на контакты с военной разведкой — Адамсом («Ахиллом»). В частности, она передала ему информацию о ядерных исследованиях из лабораторий в Беркли (Калифорния). Это, конечно, создавало непростые проблемы.
Наша разведывательная деятельность в США в то время была направлена на противодействие Германии и Японии. Хейфец, резидент в Сан-Франциско, пытался завербовать агентуру в США для последующего использования ее в Германии, но не добился существенных результатов, поскольку имел связи в основном в еврейских общинах американского Тихоокеанского побережья.
В задачи Хейфеца и Зарубина входила нейтрализация антисоветской деятельности белой эмиграции в США, представленной такими фигурами, как Керенский, бывший премьер Временного правительства, и Чернов, лидер партии эсеров, высланный из России по указу Ленина в 1922 году.
Дело в том, что мы начали получать помощь по лендлизу, и было крайне важно создать в глазах американцев самое благоприятное впечатление о нашей стране, тем более что правительство Рузвельта очень болезненно реагировало на критику его связей с Советским Союзом, раздававшуюся в Конгрессе и на страницах газет. Мы стремились выявить, в какой мере эта критика инспирирована белой эмиграцией.
Однако все это отошло на второй план, когда Хейфец и наш оперативный работник Семенов сообщили, что американские власти намерены привлечь выдающихся ученых, в том числе лауреатов Нобелевской премии, к разработкам особо секретной проблемы, и на эти цели правительство выделяет 20 процентов от общей суммы расходов на военно-технические исследования. Хейфец сообщил также, что связанный с нелегальной сетью Компартии США видный физик Оппенгеймер и его коллеги покидают Калифорнию и уезжают на новое место для проведения работ по созданию атомной бомбы.
До февраля 1942 года я занимал должность заместителя начальника зарубежной разведки и помню эти сообщения. Они содержали исключительно важную информацию, которая способствовала изменению нашего скептического отношения к атомной проблеме.
Решение американцев выделить крупные суммы на атомный проект в этот опасный для союзников период войны убедило нас, что он имеет жизненно важное значение и может быть фактически выполнен.
Первая встреча Хейфеца и Оппенгеймера произошла в декабре 1941 года в Сан-Франциско на собрании по сбору пожертвований в помощь беженцам и ветеранам гражданской войны в Испании. Хейфец посетил это собрание в качестве советского вице-консула. Еще в 30-е годы, будучи заместителем резидента в Италии, он заметил и начал первичную разработку Ферми и его молодого ученика Понтекорво, которые выделялись своими антифашистскими взглядами и могли стать источниками научно-технической информации.
Позднее в отношениях с Коминтерном возникла необходимость приведения в порядок всего агентурного аппарата. Следует признать, что в этом деле были допущены серьезные ошибки. Руководство НКВД поставило вопрос перед ЦК партии, перед Сталиным и Димитровым, чтобы активисты американской компартии отошли от активной деятельности и непосредственных связей с учеными, работавшими по атомному проекту. Пришлось даже прекратить использовать в качестве источника информации племянника генерального секретаря Компартии США Браудера, которого Оппенгеймер взял по просьбе компартии на работу в Лос-Аламос. С этим были связаны большие неприятности. И нарком госбезопасности В. Меркулов, насколько я помню, писал по этому поводу объяснительную записку в ЦК ВКП(б).
В 1943 году всемирно известный физик Нильс Бор, бежавший из оккупированной немцами Дании в Швецию, попросил находившихся там видных ученых Елизавету Мейтнер и Альфвена проинформировать советских представителей и ученых, в частности Капицу, о том, что его посетил немецкий физик Гейзенберг и сообщил: в Германии обсуждается вопрос о создании атомного оружия. Гейзенберг предложил международному научному сообществу отказаться от создания этого оружия несмотря на нажим правительств. Не помню, Мейтнер или Альфвен встретились в Гетеборге с корреспондентом ТАСС и сотрудником нашей разведки Косым и сообщили ему, что Бор озабочен возможным созданием атомного оружия в гитлеровской Германии. Аналогичную информацию от Бора, еще до его бегства из Дании, получила английская разведка. Западные ученые высоко оценивали научный потенциал советских физиков, им были хорошо известны такие крупные ученые, как Иоффе, Капица, и они искренне считали, что, предоставив информацию Советскому Союзу об атомных секретах и объединив усилия, можно обогнать немцев в создании атомной бомбы.