ДЕНЬ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ
«Все — от стратегии до тактики — было отмечено сталинской бесчеловечностью».
Судеты. 8 мая 1945 года. 8 часов утра
В Судетах дивизия заняла оборонительные позиции, выставив на путях к Праге так называемые блокпосты. Мы не сражались с противником. Этим занимались другие. После тяжелых боев в Восточной Пруссии нам было не до «догонялок».
Очень скоро батальон добрался до передового поста, чтобы укрепить его. А вообще все действия в Судетах напоминали детские игры. Навались хотя бы одна из пятидесяти дивизий противника, расположенных в западной части Чехословакии, от нас бы остались одни перышки. По последним разведданным, немецкие части начали отход на Запад еще до нашего прибытия в Судеты.
Наш мобильный батальон въезжает в предместье чешского города Сливице. Мы пока об этом не знаем. На улицах оживленно. Все спешат в центр на митинг по случаю долгожданного освобождения от оккупантов. На рассвете немцы покинули город. Пожилая чешка рассказывает, что три офицера, живших в ее доме, не успели забрать шинели. Вторая женщина советуется, как ей поступить с брошенным немцами псом. Кто-то нуждается в медицинской помощи. Паренек радостно сообщает, что на соседней улице он обнаружил склад с продуктами.
Я соскакиваю с машины, засекаю на часах время: у меня всего десять минут. Пересекаю улицу и останавливаюсь у ближайшего дома. Стучу в дверь. Открывает молодая симпатичная женщина. Прошу на немецком стакан холодной воды. Неожиданно, приятно улыбаясь, она отвечает мне на чистом русском языке: «Входите, капитан, я русская». Вхожу и сразу же попадаю в богато обставленную гостиную. На стене картины в дорогих рамах. Кажется, где-то я их видел. Не помню. Хозяйка дома приносит поднос с бокалом вина. «Думаю, — кокетливо говорит она, — вы заслужили сегодня бокал французского шампанского». Уходя, поблагодарив, я все же спросил: «Как вас зовут? Как вы сюда попали?» «Я из Крыма. Зовут меня Вера, а как я сюда попала, очевидно, мне придется рассказать в другом месте», — ответила она. На прощание Вера бросает ошеломляющую новость: «Лондонское радио передало о том, что сегодня в полночь в Потсдаме немецкие генералы подпишут с русскими «Акт о безоговорочной капитуляции». Я дружески посоветовал ей поскорее собрать вещички и собираться домой. Через несколько минут колонна машин и замыкающая их батарея двинулись дальше. Вчетвером праздновали День Победы. Об этих счастливых часах в жизни миллионов людей на планете и всех нас, фронтовиков, можно написать целый роман. И он будет, несомненно, написан.
Судеты. 8 мая 1945 года. 12 часов дня
Встреча с одним из передовых постов привела в шок. Такого бардака, с которым мы столкнулись там, никто не видел за время войны. Солдаты пьяны. Выделывают такие карусели, что казалось — земля разверзлась. Вокруг пышного костра, в саду, перед трехэтажным домом, огонь, который чуть не упирался в небо, солдаты, кто в гимнастерках, кто в нательных рубашках, кто босиком, без фуражек, ремней, плясали и выкрикивали что-то, как ошалелые. Их окружала толпа таких же дикарей. Кто-то неистово хлопал в ладоши. Вовсю гремели выстрелы, разумеется вверх. Играла гармонь в сопровождении рояля. Братья-славяне вытащили из помещения в сад огромный стол и за ним вовсю пировали. Повсюду валялись бутылки из-под вина, пива. Вперемежку с солдатами танцевали чехи и чешки, местные крестьяне в нарядных национальных одеждах. Вот примерно та картина, которая предстала перед глазами. Наш командир, подполковник, помощник начальника штаба дивизии, от всего вида этого балаганного зрелища, как ему показалось, весьма далекого от военной обстановки, сразу же взбесился. Он схватил за ворот гимнастерки командира поста и стал его трясти.
— Что у вас тут происходит? — загремел подполковник. — Вместо боевого дежурства — пьянка и гульба! Старший лейтенант, вас ждут крупные неприятности. А пока я отстраняю вас от занимаемой должности и прошу немедленно сдать оружие!
Вмиг все вокруг замолкло. Солдаты и местное население ждали, что произойдет дальше. А дальше произошло вот что…
— Иди ты! — неожиданно презрительно и громко бросил в ответ старший лейтенант. Он буквально прокричал подполковнику в лицо: — Войне-то конец! Враг повержен! Победа! А такие старые болваны, как ты, ни хрена не знают, а если и знают, то скрывают от подчиненных. Ждут указаний свыше. Безоговорочную капитуляцию немцев приняли союзники вчера в Реймсе, а сегодня, в ночь на 9-е будет подписана вторично капитуляция в Потсдаме.
Подполковник смешался, замолчал, а затем промямлил:
— Господи! Как же я пропустил такое историческое событие — Победу?
— Про себя подумал: откуда об этом стало известно молоденькому офицерику? Чехи сообщили или «солдатский телеграф»?
Без всякой команды, не сговариваясь, в едином порыве, мы, офицеры и солдаты, стоящие у прибывших машин, бросились навстречу своим товарищам, крепко обнимали их, целовали. Сколько дней и ночей все мы, участники войны, ждали этого Великого дня. Сняли пилотки, отстегнули ремни и радостно присоединились к общему ликованию. Солдаты подхватили растерянного подполковника и подбросили вверх, бережно опустили на землю. Он же во весь голос кричал: «Пляшите, ребята, пляшите! Вы заслужили этот светлый Праздник!»
Из открытых окон на верхних этажах дома на землю летели стулья, отвинченные ножки столов, этажерки, книжные полки и сами книги, дорожные чемоданы, свертки со старой одеждой, картонные коробки, кучи вешалок, настенные репродукции. Все это солдаты аккуратно подбирали и сразу же бросали в костер.
Судеты. 8 мая 1945 года. 11 часов вечера
Внезапно я услышал знакомый голос, как показалось мне: «Товарищ капитан! Товарищ капитан!» Обернулся и сразу же узнал в солдатах, стоящих передо мной, тех, с кем в Пруссии я отмечал получение моего капитанского звания.
— Вас тогда вроде бы было пятеро, сегодня трое.
— Верно, капитан! Война косила нашего брата до последнего дня. Васько — помните чернявого хлопца с Украины? — навечно оставили в прусской земле. А Нил в Кенигсберге надолго остался на госпитальной койке. Долбанули в последнем бою.
В ту первую или вторую победную ночь, честно говоря, я запутался в капитуляциях, мы вновь вместе: Павел, Иван, Кондрат и я. Мы сидели вокруг костра, зажженного в честь Победы. Долго молчали, глядя на огонь. Мне подумалось, что каждый из нас в эти минуты ведет собственные счеты с прошедшей войной, припоминая живых и мертвых. И каждый из нас считал, что именно он, а не кто-нибудь другой, добился чуда — Победы!
О чем впервые я подумал в ту ночь? Читателю может показаться парадоксальным то, что я скажу далее. Несмотря на кровавые муки и бесчисленные человеческие трагедии, немыслимые тяготы (они продолжались 1418 дней войны), все мы, ее участники, будем вспоминать прошедшее время все последующие годы, как самое значительное, яркое и честное событие в своей жизни. Так дальше оно и вышло…
Молчанка закончилась. Первым исповедовался Кондрат:
— Еще в Пруссии толканул я своей Маруське весточку. Вроде бы живым я остался. Всевышний помог! Что, вы думаете, ответила моя баба? «Не возвращайся, родной, в деревню. Ты один на 140 домов — слава богу, живехонький. Замордуют тебя и меня вдовы». Но я же родился в той Воропахе и прожил в ней почти 30 лет?
Павел выложил свой сюжет:
— Брательник мой, Яшка, вернулся с войны без обеих рук еще в сорок третьем. Дунька его, чтобы приласкать героя-инвалида, стать на колени перед ним и целовать кровавые обрубки его рук, звякнула ему в лицо: «Будь прокляты твои няньки, что больше года писали за тебя. Жди своего муженька, в аккурат «огурчик»!» Брательник не поддался стерве-бабе. Выгнал ее. Стал учиться вроде бы «яге» у китайца самостоятельно, с помощью ног, вместо рук, приступить к новой жизни. Но она злодейка, все дальше и дальше загоняла Яшку в угол (О, горе тебе, нищенка-инвалид в Советской стране — во время войны и после нее! — Б.Г.). Скоро я понял: «Мы, инвалиды, больше неугодными стали», — написал Яшка. Загрустил. И отвалил от жизни. Ей-ей, жизнь копейкой, а судьба — индейкой… Вроде издавна говорят на Руси.
У меня собственный счет к фашистам. После освобождения от оккупантов Киева мне стало известно, что в Бабьем Яру немцы и их украинские пособники убили тринадцать моих родственников, в том числе трехлетнего ребенка Вовочку.
За неделю до начала войны, я получил последнее письмо от моего двоюродного брата — Марка. Его полк, в котором он служил, стоял недалеко от границы. В первый же день войны, 22 июня 1941 года, полк был полностью уничтожен, а Марк бесследно пропал. О судьбе его я уже ранее рассказал. Но я свои переживания не выплеснул наружу в такой необыкновенный день.
Неожиданно встрепенулся Павел и заговорил:
— Верно, капитан, дело говоришь! Наступил и наш парад! Вышла всем нам радость превеликая. Так что извини меня, друг любезный, потравили души, и полегчало. Только пойми, капитан, солдата. Уж больно нашего брата покорежила война, материнскими слезами залила матушку Русь. Скажи, что не так?
Что я мог сказать в ответ этим простым и честным людям, которые, не таясь и ничего не скрывая, открыли заслонки своих сердец? А сказать надо было что-то громкое, даже патетическое, и я сказал:
— Мы — победители! И этим все сказано. Мы свой долг, мужики, перед Отечеством исправно выполнили, а теперь, уверен, Родина выполнит свой перед каждым из нас. Так должно быть!
Победители — и Павел, и Кондратий, и Иван — приняли мои слова молча. Наряду с ликованием, как мне показалось, что-то их сдерживало от участия в общем человеческом восторге. Я заметил тогда, что бывалые офицеры и солдаты вели себя более сдержанно, как мне показалось, чем молодежь.
Вот так и закончилась первая победная ночь.
Что же теребило в этот день и в эту ночь души солдат и офицеров? Дрались не зря с врагом, не щадя жизни, чтобы спасти Отечество. И спасли его! А как встретит Родина? Вот, очевидно, где сомнения… Вот главный теперь вопрос. Уж больно неестественно, с первого же дня Победы, трубачи и барабанщики воздали хвалу Верховному — это он одержал Великую Победу, а не советский солдат. Это как понимать? Все смешалось тогда в сознании людей — и превеликая радость, и превеликая трагедия, и превеликий страх.
Мы еще долго, вплоть до рассвета, сидели у костра и, глядя на принесенные яства, вспоминали горькие и самые радостные дни на войне — хватало и того, и другого. Спать неохота. Так прошла первая победная ночь. И в конечном итоге всем нам казалось тогда, что жизнь впереди нас, победителей, ждет такая же яркая, такая же желанная, радостная, как пламя костра!
Отправляясь в обратный путь, батальон вновь остановился в предместье Славице. К нам должна была присоединиться оставленная на станции одна машина. Я подхожу к знакомому дому. Дверь открывает молодой мужчина. Спрашиваю о Вере. Новый хозяин пожимает плечами. Власть подарила ему, командиру партизанского отряда, этот дом в знак благодарности за спасенный город от разрушения. Он приветливо приглашает в гости, выпить с ним в честь Победы. Мы выпили в той же гостиной, с теми же, в дорогих рамах, картинами на стенах. Вроде бы ничего не изменилось? Вдруг я заметил на одной стене два портрета: президента страны Эдуарда Бенеша и коммунистического вождя Климента Готвальда.
Партизан, перехватив мой взгляд, категорически заявил: «Придет время и мы, коммунисты, один из этих портретов уберем». Тогда я не придал значения сказанным словам, хотя подумал о том, как быстро происходят события… Прошло всего три года. Чехи действительно так поступили. Это произошло, когда, с помощью Советского Союза, чешские коммунисты под руководством своего вождя захватили власть в стране.
Первые послевоенные дни
Батальон отвели в резерв. Ждем приказа. Мощные «студебеккеры» надежно упрятаны в фабричных гаражах. Командование заняло роскошную виллу, в ней жил владелец трех текстильных фабрик. Вокруг нее — великолепный парк с красивым пятиэтажным отелем. Во время войны здесь располагался госпиталь. Сейчас там пехота и артиллерия. Садовник рассказал, что хозяин-немец с женой, детьми и служанками сбежал неделю назад.
На станции — сборный пункт. Вилла находится на возвышении, и я хорошо вижу все, что происходит на шоссе.
Тысячи немецких военнопленных — офицеры и солдаты двигаются по шоссе к Сливице.
К обеду ситуация меняется. Появляется гражданское население. Поначалу одиночки, затем маленькие группы, которые вскоре превращаются в толпы. Непрерывный живой поток беженцев заполняет шоссе. Ползут телеги с семьями, кто-то тащит за собой маленькие тележки с пожитками, одиночки на велосипедах пытаются пробиться сквозь плотную людскую массу. Большинство — пешком. Люди бредут, еле переставляя ноги, куда глаза глядят. Многие из них обуты в деревянные башмаки. Их стук усиливается, превращаясь в гул. Идут французы, датчане, русские, украинцы, поляки, бельгийцы…
Общая возбужденность возрастает. Одеты люди скверно. Бывшие узники лагерей, а их становится все больше, — в традиционном арестантском одеянии. Поражает разнообразие человеческих типов. В то же время есть одно общее. На одежде у многих нашит так называемый «опознавательный знак», и никто его не срывает. Он позволял нацистам определять, как они должны обращаться со своими рабами.
К вечеру картина на дороге меняется. Вооруженные чехи, с повязками на руках, установили на дороге, вблизи города, заграждение. Они останавливают идущих из города и отбирают у них все подряд. Ну, прямо-таки как у нас в России в семнадцатом.
На следующий день пришли к нам представители местной власти и пригласили в гости. Прямо на площади города был приготовлен роскошный стол. Пили, обнимались, клялись в вечной дружбе. После торжества нас пригласили на вечернее представление труппы французских шансонеток, застрявшей в городе. Хочется побывать, но, увы, ждем приказа.
Вернувшись в батальон, я обратил внимание на еще одну новость на шоссе.
Точно с неба свалились смершевцы, во всем новеньком, с автоматами. Они поставили на шоссе шлагбаум. Взяли под контроль безостановочное людское движение.
Их доставили, как мы узнали, на самолетах, несколько полков прямо из России. Они установили на всех дорогах в советской зоне оккупации так называемые контрольно-пропускные пункты (сокращенно КПП).
Как я заметил, их прежде всего интересовали возвращенцы с нашивкой «Ost».
Для проформы проверяли документы. У кого они тогда были? Проверяли, нет ли оружия. Ничего ни у кого не отбирали. Вежливо приглашали продолжать путь следования в машинах, которые постоянно стояли на обочине шоссе. Несколько офицеров, моих товарищей, спустились вниз и подошли к КПП.
«Куда вы везете людей?» — спросил кто-то из нас у старшего смершевца. Он спокойно ответил: «Мы ни от кого не скрываем. Американцы и англичане в своих зонах организуют лагеря для перемещенных лиц. Мы тоже занялись этим. Хотим помочь советским гражданам, угнанным в неволю, вернуться домой, на Родину».
То была правда, но не полная, о чем я расскажу позже. Очень скоро стало известно, что на огромной территории, занятой советскими войсками, буквально за несколько недель после окончания войны в советской оккупационной зоне в Германии было создано более ста так называемых фильтрационных лагерей. В них свозили тысячи мужчин и женщин, угнанных нацистами из оккупированных ими советских городов и сел на подневольный труд в Германию. Существовала сверхзадача, о которой тогда не говорили, но замысел ее стал понятен позже: не допустить массового бегства бывших советских людей на Запад.
Когда мы собирались покинуть шоссе, внезапно на наших глазах произошла сцена, о которой нельзя не рассказать. Смершевцы остановили мужчину и женщину. Они шли, держа друг друга за руки. Мужчина оказался французом лет тридцати, худым, невысоким, на голову ниже, чем его, крепко сбитая, спутница со следами былой красоты на лице. В их глазах, в которых несколько минут назад светились ослепительные огоньки, сразу же появился дикий испуг.
Ни француз, ни женщина с нашивкой на платье «Ost» не понимали, зачем их остановили, что происходит. В первые минуты француз настолько растерялся, что не смог подобрать несколько слов на русском языке, которые он знал. Потом стал отчаянно сопротивляться, не отпуская от себя женщину. Упал на колени. Обращался к богу:[71]
«Почему Всевышний оказался таким скупым на благодать?» Дал ему всего три дня счастья — быть вместе. Он говорил на французском, немецком, плакал, умолял. Но его не понимали, вернее, не желали понимать, скорее, посмеивались.
Их умело и быстро разъединили. Тогда, неожиданно для всех, француз пошел вслед за русской к машине. Его остановили и объяснили: «Ты — «West», а она — «East». Так что вам в разные стороны». Буквально потерянный, он постоял еще несколько минут, пока машины не скрылись за поворотом, а потом, пошатываясь, поплелся один в сторону Сливице. Он не мог понять, почему их разлучили, как ему одному жить дальше? Сможет ли он когда-нибудь разыскать любимую женщину? В молодости мы чаще видим лишь то, что рядом, и, к сожалению, редко задумываемся над тем, что скрывается за ним.
Всех нас взволновало увиденное. Кто-то предложил догнать француза. Когда мы встретились с Франсуа — так звали его, — вот что он рассказал. Познакомились они случайно. Он с группой французских военопленных работал в немецкой автомобильной мастерской, а Таня батрачила недалеко на ферме, у хозяина-немца. Однажды она поймала француза на хозяйском поле, когда он пытался поднять с земли пару засохших морковок. Могла, но не выдала. С тех пор на условленном месте она оставляла для него и его товарищей немного овощей. Чем бы для нее закончилась бы эта «благотворительная» деятельность — трудно представить. В идеальном случае хозяин прилично избил бы ее.
Свобода пришла неожиданно. Три дня они провели вместе в опустевшем хозяйском доме. Три самых счастливых дня в их жизни. Они мечтали о будущем. Франсуа рассказывал ей о Париже, о прелестной матери, которую он боготворил, но уже много лет не видел.
Таня не знала французского, он не владел ее родным языком. Объяснялись они в основном на немецком. А теперь они — свободные люди, и их сердца и чувства отныне принадлежат только им одним. Впрочем, в подобных случаях любовь не нуждается ни в каких грамматических правилах. Франсуа беспомощно, как ребенок, плакал. Он не успокоится, пока не найдет Таню, и обязательно напишет маршалу Сталину. Очень скоро маршал Сталин позаботится о нравственности своих подданных, издав закон, запрещающий вступать в брак с иностранными гражданами.
В те первые майские послевоенные дни 1945 года я размышлял примерно так: «Окончилась война. Наступил мир. С ним для всех нас, фронтовиков, кто чудом остался в живых, пришел конец страданиям, страху смерти, боязни за родных и близких. Все мы, вырвавшись из кровавого ада, должны стать братьями. Почему же маленький квадратик-нашивка на рубашке, придуманный злодеями для людей, переживших громадные физические и моральные страдания, должен разводить их в разные стороны? Лишать морального права свободного человеческого выбора, превращать вновь в рабов…» Наивные рассуждения, но дальше они тогда не шли.
Я вспомнил эту историю о «Ромео и Джульетте» в Судетах, когда тридцать лет спустя в Киеве увидел спектакль Валентина Зорина «Варшавская мелодия». Боевой советский офицер и польская девушка Ядвига (ее играла замечательная актриса Ада Роговцева) полюбили друг друга, но против закона не пошли.
Вскоре мы оказались в Германии, и меня, и товарищей моих захватили новые мысли, чувства и интересы.
Нередко российские граждане в разговорах и в печати в наши дни высказывают в адрес своих бывших союзников, и в первую очередь американцев, упреки за пренебрежение к общему празднику Победы.
Мне кажется, что эти упреки, особенно современной молодежи, безосновательны. Их можно скорее объяснить незнанием и непониманием американских традиций, отношением американцев к любым войнам.
Приведу несколько примечаний, объясняющих суть сказанного.
О культе Победы
В Америке нет культа Второй мировой войны. 8 мая 1945 года и 3 сентября 1945 года — День Победы над Японией — проходят почти незамеченными. Эти победные дни не указаны в календаре. Почему?!
Один журналист справедливо сказал, что для молодежи это событие значит не больше, чем Троянская война. Как свидетельстуют дети фронтовиков, вернувшихся с войны, их отцы и деды ничего им не рассказывали. Американские психологи объясняют это так: «Наше общество с трудом принимает войны. Во время войны мы требуем от наших солдат поступков, не отвечающих нашим моральным нормам, и когда они возвращаются, то не хотят об этом говорить. Не хотят еще и потому, что воспоминания слишком мучительны; потому, что чувствуют — тот, кто там не был, не способен их понять».
Стивен Спилберг решил нарушить этот заговор молчания. Он не ставил себе грандиозных задач. По его словам, «не стоит надеяться, что зритель по-настоящему «понял» холокост после «Списка Шиндлера» или глубоко прочувствует Вторую мировую войну после фильма «Спасти рядового Райана». Но, может быть, этот фильм побудит некоторых начать задавать вопросы».
Скромные ожидания режиссера более чем оправдались. Сразу после выхода фильма резко возрос интерес к документальным книгам о войне — их все труднее получить в библиотеках. Особым спросом пользуются серьезные и живо написанные труды историка Стивена Эмброза (Stephen Ambrose), основавшего музей высадки в Нормандии — он был консультантом в работе над фильмом. Книга Эмброза «Граждане солдаты» входит в список бестселлеров. Спилберг сказал: «Хорошо, что фильм помог сократить разрыв между поколениями. Случается, что прямо в кинотеатрах и на улицах после просмотра 20-летние подходят к 70-летним, чтобы выразить им свою благодарность». Газеты это подтверждают. Они печатают письма молодежи, например: «Теперь я понимаю, почему мой дед, участник высадки, никогда об этом не рассказывал».
Военные историки признали «Спасти рядового Райана» самым точным и правдивым фильмом о войне.
Фильм Спилберга установил новую «планку достоверности» в кино о войне. Жестокость картины стала для режиссера способом прорваться, достучаться до зрителя.
Не проводятся в стране в Дни Победы официальные или общественные мероприятия, если не считать давние попытки конгресса провести резолюцию с требованием к России признать незаконность «оккупации» Прибалтики в 1940–1991 годах. Российская Дума недавно превентивно приняла Постановление, осуждающее попытки «пересмотра итогов Второй мировой войны». Как представляется, обижаться на те же США за их не слишком восторженное отношение к нашему празднику не стоит. У каждого народа своя война, и пытаться «построить» весь мир под одну Победу — значит умалять ее самодостаточное значение для России. Куда разумнее постараться понять особенности отношения к последней мировой войне в других странах, принимавших в ней участие.
В связи со сказанным читателю небезынтересно будет познакомиться со статьей Николая Зимина «Неамериканская мечта».
Америка традиционно живет согласно собственным представлениям о важности исторических событий и о том, когда и что отмечать. При этом вниманием и заботой со стороны государства американские ветераны Второй мировой войны не обижены. Наша атмосфера радости «со слезами на глазах» в чем-то схожа с двумя здешними общенациональными праздниками — Днем поминовения, отмечаемым тоже в мае, в последний понедельник, и Днем ветеранов — 11 ноября. Главное же отличие американских торжеств в том, что каждый год, без оглядки на круглость дат, США чествуют живых и павших бойцов всех войн — праведных и неправедных, проигранных и выигранных. О степени толерантности коллективной исторической памяти в США лучше всего говорит тот факт, что, к примеру, День поминовения пришел в национальный праздничный календарь из южных штатов. Там его стали отмечать вскоре после Гражданской войны Севера и Юга, с 1868 года, возлагая венки на могилы погибших воинов, сражавшихся как на стороне Конфедерации, так и на стороне Союза.
Наша Гражданская война случилась куда позже американской, и тем не менее государство о ней не вспоминает, предпочитая менее противоречивые исторические события.
Американский День ветеранов появился в результате участия США в Первой мировой войне. В 1919–1953 годах он назывался «Днем примирения». Уже несколько десятилетий при Министерстве по делам ветеранов (в Америке, в отличие от России, есть такое ведомство) действует специальный комитет, занимающийся организацией памятных праздничных торжеств. А вот Дню Победы во Второй мировой войне места ни в государственной идеологии США, ни в массовом сознании как-то не нашлось. Как считают специалисты, причиной тому послужило множество разных факторов.
«Отношение американцев ко Второй мировой войне изначально противоречиво и несравнимо с отношением, бытующим в Европе, и в особенности в России, — заявил российскому журналу «Итоги» доктор исторических наук, директор российских программ Вашингтонского центра оборонной информации Николай Злобин. — Вспомним, как долго США не могли решить для себя вопрос, вступать в войну или нет. Для них она была очередной европейской разборкой, в памяти был свеж не очень удачный опыт участия в Первой мировой войне, породивший послевоенный американский изоляционизм. Администрации Рузвельта стоило больших усилий доказать конгрессу и стране необходимость такого участия. Решающим фактором стало не нападение Гитлера на СССР, а труднейшее положение и возможный крах Великобритании. К тому же Америка вскоре прошла еще через две войны — в Корее и во Вьетнаме. Как историк смею утверждать, что каждая последующая война вытесняет воспоминания о предыдущей. Именно Корея и Вьетнам остались в общественной памяти как войны американские. Их трагедии, их герои, их жертвы и рожденные ими политические проблемы ближе американскому обществу, чем все, что было до этого. Точно так же для нас Великая Отечественная война как бы закрыла войну Гражданскую».
И, пожалуй, самый главный политический нюанс. Для Америки и других западных демократий итоги войны на самом деле не во всем были утешительными. Успехи Советской Армии и героизм ее солдат способствовали распространению коммунистических режимов в Европе и Азии, утверждению коммунизма, как основной силы, противостоящей Западу. Англия, одна из держав-победительниц, в результате войны потеряла 47 % территории бывшей Британской империи и никогда больше не восстановила своего довоенного влияния. А как расценить послевоенное разделение мира и начало «холодной войны»? С точки зрения Запада эти факты трудно занести в разряд позитивных изменений.
Помимо историко-политических имеются и психологические причины того, что американцы воспринимают победу во Второй мировой войне совсем не так, как россияне. «Это факт, что американцы меньше интересуются историей и коллективной памятью, чем народы других стран, — отметил в интервью «Итогам» профессор Университета Вашингтона в Сент-Луисе Джеймс Верч. — Одна из причин — ментальность иммигрантов, которая часто подразумевает необходимость оставить прошлое позади и все начать с нуля. Возможно, в глазах других народов это выглядит странно, тем не менее это составная часть нашей национальной психологии. И я бы не рассматривал это как исключительно негативное явление. В некоторых случаях оно полезно для преодоления бремени болезненных периодов прошлого». В общем, «болевой порог» у американцев намного ниже, чем у россиян. Травмировать психику воспоминаниями о событиях самой ужасной в истории человечества войны они не стремятся. Да и поводов для этого у американцев, надо сказать, куда меньше.
«Нас бог избавил от тех испытаний, которые свалились на вас. Мы за все годы войны потеряли 291 557 человек (в России цифра потерь в той войне до сих пор не подсчитана даже приблизительно. — «Итоги») — меньше, чем погибло только в одной битве за Сталинград или в сражении на Курской дуге, — подчеркивает профессор Верч. — В историческом плане почти все серьезные исследователи в США едины: ваша страна была главным действующим лицом и главной жертвой войны в Европе».
В массовом американском сознании события и факты Второй мировой войны подчас претерпевают такие метаморфозы, что просто диву даешься. Американская культура вообще стремится к упрощению всего и вся в целях удобства массового потребления — будь то еда или история. В результате изобретаются способы проигнорировать, преуменьшить или просто «забыть» некоторые исторические факты, дабы составить удобную для восприятия массовым сознанием линию. Чтобы убедиться в этом, достаточно полистать американские школьные учебники. Писатель и публицист Дэвид Саттер, работающий над книгой о сравнительной исторической памяти американского и российского народов, вспоминает: «В свои школьные годы, лет эдак сорок назад, я про роль СССР во Второй мировой войне не знал вообще ничего…»
Прожив в США уже больше пятнадцати лет, очевидно, я имею право на свое собственное мнение о суждениях Зимина. Сказанное им в основном верно. И в то же время нельзя не сказать о некоторых возникших сомнениях. В чем они? Правда состоит не в громких словах власти, что «никто не забыт, ничто не забыто», и произносимых, как правило, в памятные дни, а в постоянном отношении к своим гражданамветеранам…
В Соединенных Штатах Америки ветераны всех войн, включая Вторую мировую войну, окружены постоянной заботой и вниманием, о чем русские ветераны могут лишь мечтать! В этой стране даже существует Министерство по делам ветеранов…
Но позвольте привести один пример. В 2008 году Бостонский университет пригласил Артема Драбкина, основателя и организатора веб-сайта в Интернете «Я помню» приехать в Америку из Москвы, встретиться с ветеранами, преподавателями и студентами.
Он принял приглашение и приехал в Провиденс. Поделился опытом издания военно-исторической литературы в России. Рассказал о своем сайте, на котором собраны биографии 500 ветеранов. Однако, увы, на его интересную лекцию пришло всего несколько студентов Славянского департамента. Когда я поинтересовался у заведующей кафедрой: «Почему студенты не пришли на лекцию?», она ответила: «Их военная тема не интересует, а у нас в стране все люди обладают правом свободы выбора».
И я за свободный выбор, одно из безусловных условий во всей демократической стране, но есть одно обстоятельство, которое американцы не должны забывать: Соединенные Штаты Америки ныне в авангарде всех демократических стран — ожесточенную и бескомпромиссную войну против исламского мира, который пытается уничтожить право всех людей на нашей планете на «свободный выбор» в жизни.
И ныне уже ясно, что это чудовище не лучше нашего нацизма. И долг в первую очередь молодого поколения состоит в том, чтобы остановить и победить его так же, как мое поколение во Второй мировой войне ценой жизни миллионов юношей и девушек уничтожило фашизм.
Меня беспокоит забывчивость многих мужчин и женщин о том, что пришлось пережить человечеству в XXI веке и во что обошлась она…
Хочу завернуть свой комментарий к статье Зимина небольшим отрывком из рецензии Петра Мережицкого, талантливого писателя и публициста, на мою книгу «Ржевская мясорубка», вышедшую в Москве в 2007 году. Вот что он пишет в публикации русскоязычной газеты в Америке: «Интересно, что, по мере того как тема Великой Отечественной войны в русскоязычной печати глохнет, она разгорается в англоязычной. Почему? Не потому ли, что самые глубокие из западных интеллектуалов понимают: война их народов за ценности цивилизации еще лишь предстоит, и они должны приготовить свои нации к мысли о цене, которую, возможно, придется уплатить, чтобы отстоять эти ценности».
«Наше сознание, — указывает автор рецензии, — движется по обкатанной траектории, так ему легче жить без привлечения новых фактов истории и действующих лиц. И это несмотря на то что история ежедневно высвечивает новые исторические факты и персонажи — лень оглянуться назад и почтить память прошлого. Что же американцев-то упрекать?»