чудеса личной храбрости, он окончательно завоевал сердца солдат.
Это было первое настоящее сражение, выигранное им с использованием тех тактических и стратегических приёмов, которые потом он будет использовать в куда больших битвах, которые прославят его на весь мир. Но именно после Лоди он почувствовал, вернее, уже реально осознал безграничность своих сил и возможностей.
Возвращаясь на острове Святой Елены к тем незабываемым дням, он напишет в воспоминаниях: «Только вечером в Лоди я впервые понял, что я – человек, отмеченный Божьим промыслом, только в тот вечер я поверил, что действительно совершу те великие подвиги, кои до того занимали мои мысли лишь в виде честолюбивых мечтаний».
Через пять дней он вступает в Милан. В «Пармской обители» Стендаль (в миру – Мари Анри Бейль, участник наполеоновских походов, в том числе и похода в Россию) рассказывает, о чём через годы после описываемых событий с восторгом вспоминали миланцы: «Вместе с оборванными бедняками-французами в Ломбардию хлынула такая могучая волна счастья и радости, что только священники да кое-кто из дворян заметили тяжесть шестимиллионной контрибуции, за которой последовали и другие денежные взыскания. Ведь эти французские солдаты с утра до вечера смеялись и пели, все были моложе двадцати пяти лет, а их главнокомандующему недавно исполнилось двадцать семь, и он считался в армии самым старым человеком».
Ни сражения, ни победы не отвлекали его от мыслей о жене: «Счастье или несчастье человека, которого ты не любишь, пусть тебя не интересует… Это моя вина, раз природа не дала мне качеств, которые могли бы тебя очаровать…»
Зато у него были качества, очаровавшие миллионы не только его соотечественников, но и тех, кого он завоевал. Магия? Может быть… Но об этом мы ещё поговорим. А пока – о делах земных. Австрийцы, чтобы избежать полного уничтожения своей армии, запросили мира. Генерал Бонапарт подписал мир самостоятельно, не ставя в известность Париж. Любого другого за это… Впрочем, гильотины уже не было, так что любому другому грозило всего лишь отрешение от должности и тюремное заключение. Беспардонное поведение Наполеона Директория вынуждена была терпеть: он был единственным генералом, одержавшим столь блистательные победы. Знамёна разгромленных армий противника ложились к ногам восхищённой Франции, трофеи текли рекой.
Вот о трофеях рассказать просто необходимо: они говорят о личности Наполеона ничуть не меньше, чем любые его победы. Кроме тех трофеев, какие всегда достаются победителям, он собирал и отсылал в Париж (подчёркиваю, не в свой дворец, не своей любимой жене, а государству – для помещения в общедоступные музеи) картины, скульптуры, книги. В молодой республике существовал принцип: произведения искусства, принадлежавшие королям, придворным, церковным общинам, должны быть переданы народу, чтобы «укрепить и украсить правление свободы». Бонапарт следовал этому принципу неотступно. Однажды герцог Пармский Фердинанд взамен картины Корреджио «День», которую потребовал в качестве репарации Наполеон (он очень хорошо разбирался в искусстве, всегда выбирал лучшее), предложил генералу миллион. Директора в Париже были в восторге: им постоянно не хватало денег. Но Наполеон написал: «Миллион, который он предлагает, будет вскоре растрачен, а такой шедевр наверняка украсит Париж и даст повод для подражания другим гениям». Он был прав: толпы людей собирались (и собираются до сих пор) в музеях перед картинами, которые добыл для Франции Наполеон.
Конечно, итальянцам трудно было смириться с потерями национальных шедевров. Немецкий писатель Эрнст Арндт, проживший некоторое время в Милане, как раз когда там хозяйничал Наполеон, писал: «…от Граца до Болоньи люди говорят только об одном человеке. И друзья, и враги соглашаются в том, что он – великий человек, друг гуманности, защитник бедных и несчастных. Во всех рассказах он выставлен героем, ему прощают всё, кроме отправки во Францию произведений итальянского искусства». Конечно, такое трудно простить. Но не следует забывать: ни один завоеватель не относился к памятникам прошлого, как Наполеон. Он мог бы брать всё – грабить. Брал только то, что оговорено в договоре. А когда увидел, что «Тайная вечеря» Леонардо на стене монастырской трапезной в Санта Мария дела Грация находится в состоянии, явно требующем особенно бережного обхождения, то не позволил своим солдатам не то что становиться в этом помещении на постой, но даже заходить в него.
Его звали в Париж, прельщали невиданными почестями. Он отказывался. Писал директорам: «Имея слабую армию, мы должны делать всё: сдерживать германское войско, осаждать крепости, охранять тылы, угрожать Генуе, Венеции, Тоскане, Риму и Неаполю и везде должны иметь превосходство в силе. Но для этого требуется полное единство военного, политического и финансового руководства… Надеюсь, что эти мои слова вы не приписываете моему честолюбию. К сожалению, я и так чересчур засыпан почестями, а здоровье моё подорвано до такой степени, что мне, вероятно, придётся просить вас о преемнике… Всё, что у меня осталось, – это присутствие духа… Я продолжаю переговоры. Шлите подкрепления! Подкрепления! Если хотите сохранить за собой Италию».
По поводу здоровья он лукавил: оно у него было отменное. О преемнике не попросил (попробовали бы предложить!). Подкрепления ему не прислали. Италию за собой бездарные руководители республики не сохранили. Ему придётся снова её завоёвывать.
Генералиссимус Суворов
«Далеко шагает, пора унять молодца!» – услышав о победах генерала Бонапарта, сказал великий Суворов. Александр Васильевич революционеров не терпел. Горько сожалел в 1774 году, что Екатерина II слишком поздно отправила его подавлять восстание Пугачева. Без него успели. Ему осталось только доставить самозванца из Яицкого городка в Симбирск. Присмотрелся к бунтовщику, не нашёл в нём «ничего человеческого» и приказал сделать клетку, как для дикого зверя. В ней и доставил мятежника к месту суда.
Двадцать лет Россия обходилась без революций. За двадцать лет происходит смена поколений. Возможно, молодые не знали (или считали преувеличением рассказы старших), как расправляются в богоспасаемой стране с любителями бунтовать. Во всяком случае, в Польше нашлось достаточно отважных, вставших под знамёна восстания, поднятого Тадеушем Костюшко. Екатерина знала, кому доверить «навести порядок». Разумеется, Суворову. С задачей, поставленной государыней, справился он отменно. Считают, был не в меру жесток. Может быть. Но цель-то была какая! Покой империи. Так что оценивать меры, которыми пользовался полководец, следует, исходя не из общечеловеческих представлений о гуманности, а из обстоятельств времени и места. В то время императрица сочла действия Суворова для России полезными и присвоила ему чин фельдмаршала.
А уж когда случилась революция во Франции, только и молил Екатерину: «Матушка! Прикажи мне идти против французов». Екатерина ввязываться в войну не пожелала. И была права. Но «чаша сия» фельдмаршала Суворова не миновала. В 1799 году Павел I желанную возможность ему предоставил. К этому времени генерал Бонапарт отобрал у Австрии (союзницы России) всю Северную Италию. Вена вынуждена была обратиться к Петербургу с просьбой, во-первых, прислать на помощь русских солдат, во-вторых, поставить во главе союзных войск непобедимого Суворова.
Полководец в это время пребывал в опале. Пришлось императору Павлу смирить гордыню: «Теперь нам не время рассчитываться. Виноватого Бог простит. Римский император требует Вас в начальники своей армии и вручает Вам судьбу Австрии и Италию. Моё дело на то согласиться, Ваше – спасти их». В ссылке Суворов стосковался без дела и обрадованный, что не придётся служить под начальством Павла, дал согласие. Правда, с условием, чтобы никто не вмешивался в его действия. Скажу сразу: на это условие австрийцы безоговорочно согласились, но нарушать его начали с первого дня.
Суворов за четыре месяца освободил от французов (вернул Австрии) всю Северную Италию. А ведь австрийские войска, ведомые прославленными фельдмаршалами, не сумели за год боевых действий вернуть себе ни километра отнятой у них Наполеоном земли! Но Суворова-то приглашали, чтобы он уничтожил и революционную французскую армию, и её набирающего силу вождя. Он и сам хотел приструнить «зарвавшегося мальчишку». Но «мальчишка» в это время отправился покорять Египет. Узнав об этом, Суворов сетовал: «Бог в наказание за мои грехи послал Бонапарта в Египет, чтобы не дать мне славы победить его». Наполеона он ставил в один ряд с великими полководцами мира – Цезарем и Ганнибалом.
Суворову пришлось сражаться с другими генералами – соперниками Бонапарта. Их, Жана Виктора Моро, Этьена Жака Жозефа Макдональда и Бартелеми Катрина Жубера, часто называли в одном ряду с Наполеоном как равных, вызывая бешенство будущего императора. Суворов встретился со всеми – и всех разбил. Жубер в битве при Нови был убит. Непобеждённым (непобедимым!) остался один Бонапарт. Так, вопреки задуманному, Суворов помимо своей воли вёл к власти Бонапарта. Им не пришлось встретиться. Оба сожалели об этой невстрече. Суворов как-то с грустью заметил, что не встретился на поле боя с двумя самыми выдающимися своими современниками: «Для Фридриха я был молод чином, для этого мальчика – стар годами».
А если бы встретились? Кто стал бы победителем? Об этом до сих пор спорят знатоки военной науки…
А австрийские власти требовали, чтобы русский полководец согласовывал все свои шаги с австрийским гофкригсратом (придворным военным советом). Фельдмаршалу привезли проект военной кампании, ограниченный оттеснением французов за реку Адда (ту самую, преодоление которой три года назад стало первой по-настоящему великой победой Наполеона), на что Суворов только рассмеялся и приписал внизу, что переходом через Адду он только начнет эту кампанию, а завершит, где Богу будет угодно…
Он прекрасно понял замыслы союзников. Прощаясь перед отъездом на фронт с Андреем Кирилловичем Разумовским, русским послом в Вене, сказал с горечью: «Если правительство австрийское станет действовать в свою пользу более, чем в пользу общую, труды наши будут тщетны, даром прольётся русская кровь и все пожертвования России будут напрасны». Увы, фельдмаршал оказался прав…