Что же касается Польши, Наполеон был прав: она оставалась главной тревогой Александра. И поводы тревожиться были. В союзном договоре содержалось обязательство не допускать восстановления Польши. Однако французские гарнизоны по-прежнему оставались в прусских крепостях у границ герцогства Варшавского, более того, они были усилены войсками, которые, по логике событий, должны были быть отправлены в Испанию, где продолжалась ожесточенная партизанская война.
Да и польская национальная армия, созданная и обученная французами, была предана Наполеону. А число желающих воевать против России, исконного врага поляков, под его предводительством значительно превосходило регулярную армию: к началу войны 1812 года он располагал приблизительно ста тысячами польских штыков. Когда, уже ступив на русскую землю, Наполеон призвал поляков, живших на территории Российской империи, вступать в его войско, под знамёнами Великой армии собралось не менее ста двадцати тысяч человек. Они дошли до Москвы, но на обратном пути большая часть их осталась в русских снегах.
Но до начала войны ещё оставалось время, и Александр видел, какую опасность представляет для России появление у её границ враждебного герцогства Варшавского, расширявшегося и укреплявшегося стараниями Наполеона и, вполне вероятно, готового потребовать у России возвращения всех земель прежнего Польского королевства, завоеванных со времён от Иоанна Грозного до Великой Екатерины. Он знал, как отважно воевали поляки под командованием Наполеона, какие надежды с ним связывали; понимал: порвав отношения с Россией, император французов хотя бы в пику вчерашнему союзнику восстановит независимость Польши и на западной границе его страны появится непримиримый враг.
Чтобы предотвратить возрождение Польши, нужно было вынудить Наполеона подписать новое соглашение. И Александр предлагает Франции проект такого договора. Суть его такова. Польское королевство не будет восстановлено. Никогда! Слова «Польша» и «поляки» никогда не будут употребляться. Польские ордена будут уничтожены. Наполеону эти предложения показались вздорными и нелепыми. И всё же он согласился дать обязательство не оказывать «никакой помощи никакому движению, направленному к восстановлению Королевства Польского», не использовать официально ненавистных Александру слов и не раздавать польских орденов, которые таким образом, по его мнению, сами собой выйдут из употребления и исчезнут.
Александра это не успокоило, тон Бонапарта показался ему завуалированно издевательским, и он поделился с Адамом Чарторыйским идеей приобрести расположение поляков и отвратить их от Наполеона, присоединив к герцогству Варшавскому восемь считавшихся польскими губерний Российской империи. Пока он соблазнял обещаниями польскую делегацию, приглашённую в Петербург, русские войска скрытно приближались к границам герцогства…
Эти передвижения не укрылись от французов. Маршал Даву доносил императору: «Русские открыто говорят о вторжении по трём направлениям: через Пруссию, из Гродно на Варшаву и через Галицию». Наполеон не скрыл, что ему известны планы русского монарха. Князю Куракину он сказал тоном на удивление спокойным: «Я не хочу войны, но вы хотите присоединить к России герцогство Варшавское и Данциг! Пока секретные намерения вашего двора не станут открытыми, я не перестану увеличивать армию, стоящую в Германии!» При этом взгляд его не сулил ничего хорошего. Недаром Ипполит Тэн называл его глаза «очами колдуна, пронизающими голову» – страшная сила была в этих очах. В результате русские войска отошли от польской границы…
Казалось, военного конфликта удалось избежать. Тем не менее обе стороны продолжали (уже открыто) готовиться к войне. Наполеону не составило труда вынудить Пруссию и Австрию, ещё недавно – великие державы, теперь – государства, полностью от него зависимые, к союзу против России. Австрия обязалась предоставить Франции тридцать тысяч солдат, Пруссия – двадцать тысяч.
Неудача ждала Бонапарта лишь при попытке заручиться поддержкой Швеции.
За два года до описываемых событий наследным принцем Швеции был избран наполеоновский маршал Жан Батист Бернадот. Случилось это главным образом потому, что его считали кандидатом императора. На самом деле Наполеон не вполне доверял Бернадоту (их отношения были достаточно сложными: Бернадот женился на Дезире Клари, которая считалась невестой Бонапарта и тяжело переживала его отказ жениться, Бернадот – ревновал), да и не был убеждён, что тот захочет и сможет неукоснительно выполнять требования континентальной блокады. Так оно и случилось. Бернадот, перешедший в лютеранство и принявший имя Карла Иоанна, об интересах своего недавнего благодетеля больше не думал – руководствовался только интересами Швеции и своими собственными. А эти интересы требовали включения Норвегии в состав Швеции. При таком условии бывший французский маршал обещал Наполеону военную поддержку против России. Но ведь Норвегия принадлежит датчанам, верным союзникам Франции…
А вот Александр готов был обещать Карлу Иоанну не только Норвегию. Так что в апреле 1812 года (до начала войны оставалось без малого три месяца) было подписано тайное соглашение между Россией и Швецией. Бернадот стал первым наполеоновским маршалом, изменившим своему императору.
Вскоре к русско-шведскому договору, как и следовало ожидать, примкнула Англия. А меньше чем за месяц до начала войны Россия подписала с Турцией Бухарестский договор, который дал возможность бросить против Наполеона русскую Дунайскую армию. Кроме этого Александр приблизил к себе тех иностранцев, которые особенно яростно ненавидели Наполеона. Они-то и образовали военную партию, ещё более непримиримую, чем все русские, вместе взятые.
Остаётся только недоумевать, как в исторической литературе, да и в массовом сознании могло прочно укорениться мнение, будто «коварный корсиканец» неожиданно, без объявления войны напал на нашу ничего не подозревающую, ни в чём не повинную страну. Это, конечно, очень патриотично, но так далеко от истинного положения дел… Отношения, как известно, – вещь двухсторонняя.
Александр не раз, в общем-то, не имея на то никаких законных оснований, вмешивался в отношения Наполеона с немецкими монархами. До поры Бонапарт терпел. 27 апреля 1812 года императору французов был вручён ультиматум с многочисленными требованиями. Главное из них – немедленный вывод войск из Пруссии. Только в случае выполнения своих требований царь соглашался начать переговоры о компенсации за Ольденбург и об изменении русских тарифов, применяемых к французским товарам.
Эти тарифы стали ещё одной причиной разрыва между недавними союзниками.
Ввёл их Александр в декабре 1810 года, пошлины на французские товары были подняты выше всяких разумных пределов, а ввоз предметов роскоши был запрещён вовсе. Всякий французский товар, привезенный контрабандой, приказано было немедленно сжигать.
Наполеон, не сдержав гнева, повелел передать обидчику: «Император сказал, что он скорее согласился бы получить пощечину, чем видеть сожжение произведений труда и умения своих подданных». Поэтому неудивительно, что с ответом на русский ультиматум он спешить не стал, а отправился в Дрезден на встречу с европейскими монархами, его фактическими вассалами. Александр на встречу приглашён не был.
В Дрездене Наполеон в последний раз предстал перед сиятельной публикой во всём блеске своего величия. Его приветствовали с восторгом и страхом. И едва ли среди собравшихся был хоть кто-то, сомневавшийся в его скорой победе над Россией. Во время этой торжественной встречи Лейпцигский университет назвал три звезды, образующие «пояс Ориона», созвездием Наполеона.
Он повёл к российской границе невиданно огромную армию. По одним данным, шестьсот десять тысяч человек при ста восьмидесяти двух тысячах ста одиннадцати конях.
По другим данным, у границ России было сосредоточено шестьсот семьдесят восемь тысяч человек, правда, из них только триста пятьдесят шесть тысяч девятьсот тринадцать французов, остальные – союзники, на которых полагаться можно было весьма относительно. А всего (с учётом оставшихся во Франции и воевавших в Испании) армия Наполеона в середине 1812 года насчитывала один миллион сто семьдесят восемь тысяч штыков. Так что даже Ксеркс отдыхает…
В феврале 1812 года, меньше чем за полгода до начала войны, Александр Павлович обратился к Наполеону с посланием, в котором соглашался на все требования Франции, в том числе и на неукоснительное соблюдение континентальной блокады (по существу, выражал готовность выполнять обязательства, взятые в Тильзитском договоре). Он требовал только одного: не запрещать России торговых сношений с американцами и другими нейтральными народами. В этом он был непреклонен: «Я скорее готов вести войну в течение десяти лет… удалиться в Сибирь… чем принять для России те условия, в каких находятся сейчас Австрия и Пруссия». Казалось бы, позиция, достойная уважения. По поводу этого послания существует три точки зрения: одни считают, что Александр попросту струсил. Другие, что он понимал: уже поздно, Наполеон не повернёт назад, и писал только для того, чтобы переложить всю вину за военное столкновение на французов. И наконец, третьи уверены, что царь пытался предотвратить нашествие.
Но через несколько дней Наполеон заявил русскому военно-дипломатическому агенту в Париже светлейшему князю Александру Ивановичу Чернышёву: «Это скверная шутка – уверять, будто имеются американские суда… все они английские!» И добавил: «Такая война из-за пустяков!»
На самом деле любая из причин разрыва между императорами существенна, но даже все они вместе недостаточны чтобы из-за них проливать кровь. Но, как это почти всегда бывает, нужна последняя капля (всего лишь капля!), чтобы переполнить чашу. И такой каплей для обоих были личные претензии к противнику.
Наполеон с раздражением замечал, что ему не удалось покорить сердце русского царя (он ведь так надеялся…), что тот после Тильзита всё больше ускользает из-под его влияния, в отличие от других не спешит предупреждать желания своего великого союзника и даже позволяет себе его критиковать. А ведь только полное взаимопонимание и доверие могло сделать реальными мечты об индийском походе – о мировом господстве. Того, кто убивает твою мечту, невозможно любить.