Александр же, проникнутый гордым сознанием своего царственного величия, не мог смириться со своим второстепенным положением при Наполеоне – не мог согласиться быть всего лишь орудием осуществления замыслов императора французов. До поры он демонстрировал дружеские чувства к своему (вынужденному!) союзнику: перевоплощался легко, так как умел это делать с детства. Так же легко умел скрывать свои истинные чувства и мысли. Не случайно Адам Чарторыйский, друг, хорошо знавший Александра, писал: «Царь представлял собой странное сочетание мужских достоинств и женских слабостей». Мог ли такой человек простить того, кто посмел обвинить его в убийстве отца? С редкой для него откровенностью он признавался: «Наполеон или я, я или он, но вместе мы не можем царствовать».
Вообще-то лучший способ разрешения таких отношений – дуэль. Но дуэли между императорами как-то не приняты. Так что оставалась только война. А то, что в ней погибнут тысячи… Да кого из владык это останавливает!
Но, пожалуй, было одно обстоятельство, которое могло остановить Наполеона.
Он был суеверен. И не особенно это скрывал. 2 декабря 1804 года после коронации к новому императору явился генеральный секретарь Парижской коммуны Франсуа де Мец и вручил рукопись – копию средневекового манускрипта Филиппа Дьедонье Ноэля Оливатиуса, великого врача, прославившегося точными предсказаниями будущего. Наполеон открыл манускрипт и с первых слов был так поражён, что не слышал, как де Мец откланялся. Вот что он прочитал: «Франция и Италия произведут на свет сверхъестественное существо. Этот человек, ещё молодой, придёт с моря и усвоит язык и манеры франкских кельтов. В период своей молодости он преодолеет на своём пути тысячи препятствий, при содействии солдат, которых генералиссимусом он сделается впоследствии… Он будет в течение пяти и более лет воевать вблизи от мест своего рождения. По всем странам света он будет руководить войною с великою славой и доблестью; он возродит заново романский мир… он положит конец смутам и ужасам в кельтской Франции и будет впоследствии провозглашен не королём, как практиковалось раньше, а императором, и народ станет приветствовать его с превеликим энтузиазмом. Он в продолжение более десяти лет будет обращать в бегство принцев, герцогов и королей… Он даст народам многие земли и каждому из них дарует мир. Он придёт в великий град, создавая и осуществляя великие проекты, здания, мосты, гавани, водостоки, каналы. У него будет две жены и только один сын.
Он отправится воевать в продолжение пятидесяти пяти месяцев в страну, где скрещиваются параллели и широты. Тогда его враги сожгут огнём великий город, и он войдёт в него со своими войсками. Он покинет город, превратившийся в пепел, наступит гибель его армии. Не имея ни хлеба, ни воды, его войска подвергнутся действию такого страшного холода, что две трети его армии погибнут. А половина оставшихся в живых никогда больше не вернется под его начало. Тогда великий муж, покинутый изменившими ему друзьями, окажется в положении защищающегося и будет тесним даже в собственной стране великими европейскими народами. Вместо него будут восстановлены в своих правах короли старинной крови Капетингов. Он же, приговорённый к изгнанию, пробудет одиннадцать месяцев на том самом месте, где родился и откуда вышел; его будут окружать свита, друзья и солдаты… Через одиннадцать месяцев он и его сторонники взойдут на корабль и станут снова на землю кельтской Франции. И он вступит в большой город, где восседал король старинной крови Капетингов, который обратится в бегство, унося с собой знаки королевского достоинства. Возвратясь в свою прежнюю империю, он даст народу прекрасные законы. Тогда его снова прогонит тройной союз европейских народов, после трёх с третью лун, и снова посадят на место короля старинной крови Капетингов».
Поразительно! В нескольких строках – вся биография человека, ставшего кумиром миллионов и жертвой своей неудержимой жажды господства над миром людей…
Странно: он знал, но не остановился, не свернул с пути. Почему? Не хотел жить? Едва ли (судя по тому, что и после поражения продолжал бороться). Умнейший из его врагов, австрийский министр иностранных дел Меттерних, о причинах догадывался: «Жажда всемирного владычества заложена в природе его; можно её видоизменить, задержать, но уничтожить нельзя». И добавлял: «Мнение моё о тайных планах и замыслах Наполеона никогда не изменялось: его чудовищная цель всегда была и есть – порабощение всего континента под власть одного».
Скорее всего, так оно и было. Но для чего ему эта ничем не ограниченная власть? Думаю, он был вполне откровенен, когда признавался: «Я хотел всемирного владычества… Одной из моих величайших мыслей было собирание, соединение народов, географически единых, но разъединенных, раздробленных революцией и политикой… Я хотел сделать из каждого одно национальное тело… европейский союз народов… Как прекрасно было бы в таком шествии народов вступить в потомство, в благословение веков!.. Все реки судоходны для всех, все моря свободны… Вся Европа – одна семья, так чтобы всякий европеец, путешествуя по ней, был бы везде дома».
Разве не прекрасная мечта? Разве не к этому (хотя бы отчасти) пришла Европа? Правда, ждать пришлось без малого двести лет… Другое дело, что методы, которыми он добивался осуществления своей мечты, были жестоки и кровавы. Другое дело, что, мечтая о счастье для всего человечества в будущем, он не думал о тех миллионах, которые сегодня обрекал на смерть.
Мне кажется, такое его равнодушие к смерти других было вызвано тем, что собственной смерти он не боялся совершенно – вёл себя так, словно полностью доверял предсказаниям, словно знал, когда ему суждено умереть и до каких пор этого не может случиться. Точно так же – он был уверен – и со всеми другими людьми: время их смерти предопределено свыше и противиться этому бессмысленно и нелепо.
«Вы боитесь, что меня убьют на войне? – спросил он своих близких, отправляясь на русскую кампанию. – Я чувствую, как что-то толкает меня к цели, которую я и сам не знаю. Как только я достигну её и стану бесполезен, атома будет достаточно, чтобы меня уничтожить. Но до того все человеческие усилия ничего со мной не сделают – всё равно, в Париже или в армии».
Можно ли сомневаться, что он знал свою судьбу? Кажется, не он вёл свою армию, не российские стратеги заманивали его в глубь России – это было бы слишком просто. Кажется, само Провидение вело его, может быть, даже против его собственной воли…
От Немана до Москвы
Надменный! кто тебя подвигнул?
Кто обуял твой дивный ум?
Как сердца русских не постигнул
Ты с высоты отважных дум?
Это – Пушкин. Он написал эти строчки в 1821 году, узнав о смерти Наполеона. Никто точнее и лаконичнее не выразил недоумения и сожаления по поводу свершившегося 23 июня 1812 года.
В этот день генерал Жан Батист Эбле со своими понтонерами (разумеется, по приказу императора) меньше чем за два часа навел через реку Неман у Ковно (город уже давно называется Каунасом) три моста. По ним четыреста семьдесят пять тысяч человек под командованием опытнейших военачальников наполеоновской школы переправились на территорию Российской империи. Утром 24 июня войска услышали знаменитое воззвание: «Солдаты, вторая польская война началась. Первая окончилась в Фридланде и в Тильзите. В Тильзите Россия поклялась быть в вечном союзе с Францией и в войне с Англией; ныне она нарушает свои клятвы! Она не желает дать никакого объяснения в странных своих поступках, покуда французские орлы не отойдут за Рейн и тем не покинут своих союзников на её произвол.
Россия увлечена роком. Судьба её должна свершиться. Не думает ли она, что мы переродились? Или мы более уже не солдаты Аустерлица? Она постановляет нас между бесчестием и войной. Выбор не может быть сомнителен. Идем же вперед, перейдем Неман, внесем войну в её пределы».
Называя войну польской, Наполеон даёт понять, что не собирается завоёвывать всю Россию. Одна из провозглашённых им целей – захват литовских и части белорусских и украинских земель с целью передать их независимому польскому государству, которое он намеревается возродить (чего давно опасалась Россия).
Но главная цель не в этом. Спустя годы он признавался: «Где бы я ни воевал, я воевал с Англией». Ему не нужны были русские земли, ему нужен был послушный русский царь, который помог бы отнять у ненавистных англичан Индию, главный источник их богатства. Он надеется, поставив Александра перед реальной угрозой покорения его страны, вынудить его попросить мира и принять обязательство не только беспрепятственно пропустить французскую армию к желанной цели, но и принять участие в походе на восток.
Ещё за несколько месяцев до русской кампании он говорил: «Этот длинный путь есть в конце концов путь в Индию. Александр (Македонский), чтобы достигнуть Ганга, отправляется также издалека, как я из Москвы… С крайнего конца Европы мне нужно зайти в тыл Азии, чтобы настигнуть Англию. Это предприятие, конечно, гигантское, но возможное в XIX веке».
А примерно в это же время Александр I делился своими планами с послом Франции в России Арманом Коленкуром: «Если император Наполеон начнёт против меня войну, то возможно и даже вероятно, что он нас побьёт, если мы примем сражение, но это ещё не даст ему мира… За нас – необъятное пространство, и мы сохраним хорошо организованную армию. Если жребий оружия решит дело против меня, то я скорее отступлю на Камчатку, чем уступлю свои губернии и подпишу в своей столице договоры, которые являются только передышкой. Француз храбр, но долгие лишения и плохой климат утомляют и обескураживают его. За нас будут воевать наш климат и наша зима».
Перед отъездом на русскую кампанию Наполеон несколько раз повторял: «Огромную услугу оказал бы мне тот, кто избавил бы меня от этой войны». Такое впечатление, что какая-то не подвластная ему сила толкала его на пагубную войну…