Тем не менее, пока в бой не вступил Наполеон со своим новым войском, русской армии удалось многое. Меньше чем за два месяца была освобождена Польша (правда, большинство поляков называли это оккупацией), корпус Витгенштейна освободил Берлин (вот там русских, действительно, приветствовали как освободителей). А в Саксонии появление Кутузова встретили с неподдельным восторгом. Завидев Михаила Илларионовича, саксонцы кричали: «Виват Кутузов! Да здравствует великий старик!» И тут Александр проявил себя с лучшей стороны: немцы вручили ему лавровый венок, он попросил переслать венок Кутузову, заявив, что все лавры принадлежат фельдмаршалу. Красиво. И какой резонанс! Долго ещё говорили о благородстве и бескорыстии русского царя…
А Кутузов тем временем предупреждал Александра Павловича об опасности, которая назревает западнее Эльбы (скоро его опасения подтвердятся, скоро будут Лютцен и Бауцен…). Но в целом положением дел фельдмаршал был доволен. Он писал домашним: «Итак, наши войска в течение этой зимы перенеслись с берегов Оки к берегам Эльбы… Все немецкие народы за нас… Между прочим, примерное поведение нашей армии есть главная причина этого энтузиазма. Какое благонравие солдат! Как держат себя наши генералы!» Понято, почему так ценили это благонравие в Германии: наверняка были наслышаны, как вели себя их соотечественники в России…
Очень скоро Александру пришлось убедиться, как много значил Кутузов для армии. В начале апреля, по прибытии в немецкий городок Бунцлау, фельдмаршал простудился. От его постели не отходил лучший врач русской армии Яков Васильевич Виллие. Но и он оказался бессилен… 16 апреля Михаил Илларионович скончался.
Тело его забальзамировали и повезли в Петербург. От Нарвы до Сергиевой пустыни гроб несли на руках. Там семнадцать суток народ шёл проститься со спасителем Отечества. Когда пришло время везти покойного в столицу, люди выпрягли лошадей и сами повезли катафалк к Казанскому собору.
В немецком городе Бунцлау (с 1946 года он называется Болеславлец) поставили памятник с надписью по-русски и по-немецки: «До сих мест довёл князь Кутузов-Смоленский победоносные российские войска, но здесь положила смерть предел славным дням его. Он спас Отечество своё, он открыл путь к избавлению народов. Да будет благословенна память героя. Ему посвятил памятник Фридрих Вильгельм III».
Но что значит признательность монархов перед благодарностью простых людей… Когда через сто тридцать два года после кончины прославленного полководца (12 февраля 1945 года) советские войска изгнали фашистов из Бунцлау, открылось невероятное: в немецком городе после двух беспримерных по жестокости войн между немцами и русскими продолжают почитать память Кутузова и русских воинов, освободивших Германию от Наполеона.
Сто тридцать два года комнату, в которой умер полководец, сохраняли в полной неприкосновенности, всё, чего касалась его рука, хозяева дома бережно передавали из поколения в поколение. По распоряжению командующего Первым Украинским фронтом маршала Конева в доме был создан музей. Потом город перешёл к Польше. Все вещи из музея срочно эвакуировали в Ленинград, в Военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и войск связи. Но это уже другая история.
Первые крупные сражения между союзниками и французами произошли уже после смерти Кутузова. 20 апреля под Лютценом новая армия Наполеона разбила войска союзников. Это была удивительная армия – двести тысяч подростков, по большей части впервые державших в руках оружие. Этих юнцов шутливо и сочувственно прозвали «Марии Луизы»: они попали в армию по рекрутскому набору имени императрицы. И вот с такими воинами через двадцать дней – ещё одна победа: после двухдневного жестокого сражения под Бауценом союзная армия отступила. Наполеон снова доказал: достойных соперников на поле боя у него нет.
Вот что писал после Бауцена генерал Арсений Андреевич Закревский своему другу генералу Михаилу Семёновичу Воронцову (оба – герои Отечественной войны, портреты обоих – в Военной галерее Зимнего дворца): «…Уж мы успели наделать глупостей… Дело было беспутное, о котором описания делать никакого не буду, а только скажу вам, что было в оном деле семь главнокомандующих, всякий по своему умению приказывал, и после сей отличной победы, как уверяют всех сии главнокомандующие, мы уже в Бауцене и отступили от Лютцена на двадцать миль, и несчастный Дрезден уже в руках злодея… Граф Витгенштейн как главнокомандующий за дело, бывшее 20-го числа, получил Андреевскую ленту, Коновницын ранен и получил двадцать пять тысяч рублей… Государь надел на прусского короля 4-го класса Георгия, а король на нашего надел новый военный орден 3-го класса. Вот какие у нас игрушки!»
Хотя сомневаться в справедливости оценок генерала Закревского оснований никаких, напомню всё же слова Михаила Андреевича Милорадовича, сказанные за несколько мгновений до того, как пуля Каховского оборвёт его жизнь: «Солдаты! Кто из вас был со мной под Кульмом, Лютценом, Бауценом?.. Никто?.. Слава Богу! Здесь нет ни одного русского солдата! Бог мой! Благодарю тебя! Здесь нет ни одного русского офицера!» С этими словами обратился генерал Милорадович к тем, кто вышел 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь, кого он пытался вернуть в казармы – спасти от неминуемой расплаты. Он мог бы назвать Бородино, Малоярославец, Красное, Лейпциг – сражения победные. Но назвал те, что были проиграны, подчеркнув этим: и в проигранных битвах русские солдаты и офицеры сражались с беспримерным мужеством.
Поражения под Лютценом и Бауценом привели в ярость врагов Наполеона. Они полагали, что после того, что случилось в России, Бонапарт уже не тот. Чтобы выиграть время и укрепить союзные силы, Меттерних пошёл на хитрость, предложив заключить перемирие. И Наполеон сделал очередную роковую ошибку: согласился – уступил уговорам приближённых, которые не скрывали, что устали воевать, что нуждаются в отдыхе. Кроме того, во время перемирия можно было заняться обучением новобранцев…
Александр использовал перемирие куда эффективнее: завершил создание шестой антинаполеоновской коалиции. В неё помимо России и Пруссии вошли Австрия, Англия и Швеция. Первая цель русского монарха была достигнута. Оставалось, собрав воедино войска всей Европы, уничтожить императора французов и его империю.
В распоряжении коалиции оказалось до полумиллиона солдат. Их разделили на три армии. Главнокомандующим объединённым войском стал австрийский генерал Карл Шварценберг, тот самый, чьей супруге в порыве благодарности за содействие женитьбе на Марии Луизе Наполеон так опрометчиво подарил свой талисман – скарабея. Ещё недавно генерал вполне успешно воевал на стороне Наполеона против России. Общее руководство военными действиями взял на себя совет трёх монархов – Александра I, Франца I и Фридриха-Вильгельма III.
Все важные посты в союзных войсках заняли пруссаки и австрийцы – передышка позволила Австрии завершить мобилизацию и подготовиться к войне. Приготовления тестя не ускользнули от внимания Наполеона. Принимая Меттерниха, выслушивая его лицемерные речи, император взорвался: «Скажите прямо, вы что, хотите войны? Ну что же, вы её получите. Я уничтожил армию пруссаков под Лютценом, разбил русских под Бауценом, теперь вы хотите получить своё? Хорошо, я назначаю вам свидание в Вене в октябре! Люди неисправимы! Уроки им не идут впрок! Трижды восстанавливал я императора Франца на троне и обещал не нарушать мира, пока буду жив. Я женился на его дочери. Уже тогда я говорил себе, что совершаю ошибку. Но дело сделано, и теперь я об этом жалею…»
11 августа срок перемирия истек – и Австрия объявила Франции войну. Через несколько дней Наполеон разгромил союзников под Дрезденом. Расскажу только об одном эпизоде этого сражения. Александр проявил здесь незаурядную личную храбрость (может быть, он наконец избавился от комплекса, заставлявшего считать Наполеона непобедимым). Царь стоял на высоте, до которой легко долетали французские ядра. Это показалось опасным генералу Моро. Он подъехал к Александру, попросил переехать на другую высоту – недосягаемую для ядер противника. Александр согласился, но не успел ещё и тронуть коня, как ядро оторвало сидевшему в седле Моро правую ногу, пробило круп лошади и на вылете раздробило левую ногу. Раны оказались смертельными. Ходили слухи, будто из пушки стрелял сам Наполеон, узнавший в подзорную трубу своего давнего врага. Доказательства этому отсутствуют, но то, что Наполеон и Моро были непримиримыми соперниками, бесспорно.
Далеко не все знают, что во французской республиканской армии было несколько генералов, если не превосходивших Бонапарта, то ему равновеликих. Но судьба распорядилась так, что Жубер погиб при Нови, сражаясь против Суворова; Гош, не дожив до тридцати лет, умер от туберкулёза (предположительно); Дезе и Клебер, близкие друзья, погибли в один день, с разницей в несколько минут, Дезе – в битве при Маренго, когда его победа была уже очевидна; Клебер – в Египте, от ножа убийцы. Остались двое: Бонапарт и Моро.
Отношения между ними складывались крайне сложно. Говорили, Моро осуждает Бонапарта за чрезмерное властолюбие, за монархические замашки; говорили, Бонапарт завидует славе Моро. Кончилось это скверно: Жана Виктора Моро, заподозренного в заговоре, целью которого было убийство Наполеона, выслали в Соединённые Штаты, где он прожил девять лет.
Узнав о событиях в России, Моро написал первому российскому посланнику в Соединённых Штатах Андрею Яковлевичу Дашкову: «Истинное несчастье для человечества, что низкий виновник бедствий армии однако же ускользнул от гибели. Он может сделать ещё очень много зла, ибо ужас имени его придаёт ему великое влияние на слабых и злополучных французов. Я уверен, что он бежал из России, опасаясь столько же дротика казаков, сколько раздражения войск своих. Пленные французы в России должны быть в отчаянии и дышать мщением. Если значительное число сих несчастных согласится под моим предводительством выйти на берега Франции, ручаюсь, что свергну Наполеона… Я готов идти во Францию с французскими войсками, но не скрою моего отвращения вступить в мое отечество с чужестранной армией».