еону. Вполне можно предположить, что сделал он это по указанию Бурбонов: им необходимо было иметь своего человека в окружении врага. Разумеется, это только предположения. Но то, что убийца – граф де Монтолон (независимо от мотивов), сомнений уже не вызывает.
Но кто бы ни направлял руку убийцы, англичане или Бурбоны, слова Наполеона, сказанные за несколько дней до смерти, обращены и к тем, и к другим: «Я оставляю в наследство всем царствующим домам ужас и позор последних дней моей жизни!»
Елизавета Алексеевна. Императрица. Жена
Российский император Александр Павлович был ослепительным красавцем, умевшим быть (когда хотел) покоряюще обаятельным. Он легко пленял женские сердца. Среди его возлюбленных были дамы, как известно, весьма достойные. Он расставался с ними легко и отдавался новому увлечению. Казалось, он старается доказать, что неотразим. Кому доказывал? Думается, себе.
Усомниться в своей мужской привлекательности его заставила красавица, которую он не сумел завоевать, – его собственная законная жена. Её девичья влюбленность в юного великого князя быстро сменилась чувством дружеским, нежным, но лишенным страсти и того любовного преклонения, без которого нет счастливого брака. Его сердце было уязвлено навсегда. И чем больше он искал утешения на стороне, тем холоднее, насмешливее становилась неприступная красавица. Хотя, судя по тому, как будут развиваться события дальше, она мечтала вернуть прошлое. Но, гордая, таила от всех, прежде всего от него, эту мечту.
Их отношения развивались причудливо и странно. О том, как они начинались, я уже рассказывала. Потом, после смерти Екатерины, началось время всевластия Павла Петровича – время всеобщей подозрительности. Но именно это самое мрачное по внешним обстоятельствам время стало самым счастливым в отношениях между Елизаветой и Александром. В мае 1798 года Елизавета родила дочь. Назвали Марией.
В честь бабушки. Отец настоял? Или юная мать попыталась наладить отношения со свекровью?
О том, что случилось вскоре, рассказала графиня Варвара Николаевна Головина, бывшая любимая фрейлина Екатерины Великой, преданный друг Елизаветы: «В Павловске императрица приказала Елисавете прислать ребёнка ей, хотя девочке было всего три месяца, а от дома великого князя до дворца было довольно далеко…
Граф Растопчин и Кушелев находились рядом с кабинетом государя, когда мимо них прошла императрица с маленькой великой княжной на руках. Она сказала им: “Не правда ли, какой прелестный ребёнок?” – и прошла в кабинет государя. Через четверть часа она вышла оттуда скорым шагом, а затем Кутайсов от имени государя позвал Ростопчина в кабинет, говоря ему по-русски: “Господи, и зачем только эта несчастная женщина ходит расстраивать его своими сплетнями!”
Ростопчин вошел к государю и застал его в состоянии полного бешенства: “Идите, сударь, и немедленно напишите приказ о ссылке Чарторыйского в Сибирский полк. Жена сейчас раскрыла мне глаза на мнимого ребёнка моего сына!” Императрица обратила внимание императора на то, что малютка великая княжна была темноволосой, в то время как Александр и Елисавета были блондинами».
Темноволосым был Адам Чарторыйский (о том, что у него роман с великой княгиней, во дворе не говорил только ленивый, но самые скрупулёзные исторические исследования великого князя Николая Михайловича убедительно доказали: да, он любил её, да, она относилась к нему с нежностью, но ни она мужу, ни он не изменяли). Тем не менее пан Адам поплатился. Похоже, исключительно за цвет своих волос. Правда, Фёдор Васильевич Растопчин, человек не робкого десятка, отказался писать приказ, защищая честь великой княгини. Благодаря заступничеству графа Чарторыйский оказался не в Сибири, а при дворе короля Сардинии. В качестве российского посланника.
Пройдёт много лет, и они встретятся на Венском конгрессе, том самом, где на долю русской императрицы выпало столько унижений. Пан Адам записал в дневнике: «Здесь я вижу её, сильно изменившуюся, но для меня всё ту же, и всё те же и её и мои чувства (они утратили прежний пыл, но всё ещё сильны, и мысль, что я не могу видеть её, причиняет мучительную боль). До сих пор я только один раз видел её. Был принят плохо и весь день несчастен… Снова чувство долга вынуждает нас… Она, как всегда, истинный ангел… Она моя первая и по-прежнему единственная любовь… Трагический исход её единственной неверности оскорбил некоторые самые деликатные чувства. Но это меня не оправдывает, ибо я простил от всего сердца, а она не прощения, но любви, понимания и обожания достойна».
А она пишет матери, с которой всегда была откровенна: «Принести в жертву официальному положению счастье всей своей жизни, расставаясь с человеком, в котором в течение лучших четырнадцати лет жизни привыкла видеть своё второе я…» Эти строчки многое объясняют в их отношениях. Он прямо пишет о любви, она признаёт, что долгие годы видела в нём самого близкого человека. Наверное, оба гнали от себя мысль о физической близости, которая была так желанна и – невозможна. Тогда, в те счастливые четырнадцать лет она не могла предать мужа, он – друга. Теперь – поздно. А если заглянуть в будущее, которое нам-то известно, то можно допустить, что для неё существовала ещё одна преграда: она продолжал любить своего неверного, своего странного, неуловимого мужа.
Но до этого ещё шестнадцать лет, а тогда, после выходки Марии Фёдоровны, Павел несколько остыл и усомнился в обвинениях, выдвинутых супругой (он-то её хорошо знал!). Он спросил графиню Шарлотту Карловну Ливен, может ли у родителей-блондинов появиться темноволосый ребёнок, мудрая фрейлина успокоила монарха: «Господь всемогущ».
Как просто было бы сейчас доказать отцовство Александра, в котором он, кстати, и не сомневался. Сомневалась ли на самом деле Мария Фёдоровна или ей во что бы то ни стало нужно было заронить недоверие к жене в душу старшего сына? Она знала Александра: он от природы подозрителен.
Когда Машенька (мать называла её Мышонком) неожиданно умерла, не прожив и года, Елизавета была в отчаянии. Свекор искренне сочувствовал. Свекровь не скрывала равнодушия. Александр переживал, но находил утешение в романах с многочисленными светскими красавицами.
О донжуанских похождениях Александра Павловича я уже рассказывала. Теперь – о его отношениях с женой, отношениях, сложившихся так трагически-нелепо, что именно в них, мне кажется, скрыт источник преследовавшей его душевной дисгармонии, выход из которой он пытался найти в мистических исканиях. А выход был рядом – благородная душа, способная его понять. Он пришёл к этому слишком поздно…
После смерти императора Павла юной императрице казалось: ещё немного – и её вторая родина станет такой же свободной, как Баденское княжество. Её муж, её император уже сделал так много!
Но на третьем году царствования Александр вернул ко двору генерала Аракчеева. Елизавета Аракчеева презирала, не понимала, что может быть общего у её утонченного супруга с этим грубым, жестоким мужланом. Но мнение жены уже ничего не значило для Александра: их отношения окончательно разладились. Её активное участие в политике закончилось. Теперь она была просто свидетельницей того, что происходило с Россией. Делала для страны, что могла (о её помощи армии и пострадавшим от войны 1812 года речь впереди).
Когда Аракчеев начнет организовывать военные поселения, она попытается выступить против, вразумить Александра. Ведь военные поселения образуют в итоге особую касту, которая, не имея с народом почти ничего общего, может сделаться орудием его жестокого угнетения. Напрасно она будет подыскивать самые убедительные слова, взывать к состраданию. Откроется неожиданное и страшное: Аракчеев – всего лишь старательный исполнитель, автор – император. Более того, окажется, что Аракчеев на коленях умолял царя отказаться от распространения поселений. Александр был непреклонен: военные поселения «будут во что бы то ни стало, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова». Это больше ста километров…
Елизавета потрясена. Ей казалось, она знает своего мужа. Да, он лукав, но ведь добр, благороден…
Но военные поселения – это уже после возвращения из Заграничного похода, после победы над Наполеоном. Причиной первого их конфликта на политической почве стал не кто иной, как Адам Чарторыйский. Вернув князя Адама в Петербург, Александр сразу назначит его министром иностранных дел. Елизавета будет против: сложные отношения с Польшей не дают возможности быть уверенными, что польский патриот будет безоговорочно стоять на страже интересов России. Удивительно, но она – более русская, чем Александр. Он окружает себя теми, кто, как ему кажется, предан лично ему (как часто это повторялось и до, и после!). Она хочет видеть во власти тех, кто предан России.
Последнюю надежду на семейное счастье разрушило увлечение Александра Марией Антоновной Нарышкиной. Об этой женщине я уже рассказывала. По мнению двух фрейлин, хорошо знавших отношения при дворе, Елизавета легко могла вернуть любовь мужа. Если бы захотела.
Кто знает, может быть, и сам Александр надеялся, что жена попытается отвоевать его у соперницы, забудет о гордости. Но от гордости, если она есть, отказаться невозможно. Легче отступить с видом холодной независимости. А уж что там на сердце, никому не должно узнать.
Когда началась война с Наполеоном, Елизавета отдала на нужды армии все свои драгоценности, все личные сбережения. Помогала увечным, семьям, потерявшим на войне кормильцев. В Центральном государственном историческом архиве хранится фонд канцелярии императрицы Елизаветы Алексеевны. По сравнению с фондом свекрови – крошечный, всего пятьдесят одна единица хранения. Но это – не солидные, скрупулезные финансовые отчеты, как в фонде Марии Фёдоровны. Это личные просьбы о помощи, обращённые к женщине, на которую – последняя надежда. Это письма пострадавших во время войны 1812 года, во время наводнения 1824 года. Благотворила она втайне, её добрым делам только Бог был свидетелем. Для неё, человека истинно православного, благотворительность напоказ была невозможна. Она отдавала не лишнее, а последнее, не чужое – своё.