Это ещё одно подтверждение и двуликости, и ненадёжности Александра Павловича. Он отлично знал Потёмкина (во время военных действий во Франции тот был его генерал-адъютантом), знал, как любят семёновцы своего командира, знал не понаслышке: сам был шефом первой («государевой») роты Семёновского полка. Да и вообще с семёновцами его связывали отношения совершенно особые: именно они несли караул в Михайловском замке в ночь убийства Павла I и беспрепятственно пропустили заговорщиков. Именно они первыми приветствовали в 1801 году нового государя. И тем не менее – Александр позволил Аракчееву себя уговорить… А ведь он отлично знал, что дружба и взаимопонимание, общность интересов, сложившиеся как у офицеров между собой, так и между офицерами и солдатами, делали Семёновский полк лучшим в российской армии.
Однако для Аракчеева это означало, что полк «разболтался», и он назначает на место Потёмкина своего любимца полковника Шварца. Это назначение преследовало одну цель – уничтожить в полку атмосферу, которую Аракчеев почитал для российской армии недопустимой.
Якова Александровича Потёмкина перевели в Рязань. Вроде бы – с повышением. На самом деле – подальше от столицы и от его «отравленных» духом свободы подчинённых. Но генерал упорно продолжал носить семёновскую форму. В ней он изображён и на портрете в Военной галерее Зимнего дворца…
А полковник Шварц довольно быстро выполнил задачу, которая перед ним (не официально, избави Бог!) стояла. Его жестокость, грубость, пренебрежение человеческим достоинством солдат привели к акции протеста, поименованной в те времена бунтом. За отказ повиноваться командиру полка первая рота была отправлена в Петропавловскую крепость. Восставшие не сопротивлялись – были уверены в своей правоте и надеялись, что сидеть в крепости им недолго: государь разберётся, их повелит освободить, а изверга Шварца – наказать…
А государь был разгневан. Более того – всерьёз напуган. Он подозревал, что восстание семёновцев организовали члены тайного общества. Хотя люди, трезво оценивавшие события, подозрения в заговоре (которого и в самом деле не было) решительно отвергали.
За судьбой семёновцев следила вся столица и, надо отдать должное людям из разных слоёв общества, почти все сочувствовали солдатам. И большинство, как и сами семёновцы, верили: государь разберётся по справедливости.
А решение императора было таким: из восьмисот двух привлечённых к ответственности солдат наказать шпицрутенами около шестисот человек. Каждого десятого из двухсот шестнадцати бить ещё и плетьми. Восемь солдат прогнать по шесть раз сквозь строй через батальон. Остальным присутствовать при наказании товарищей, которое на самом деле было не чем иным, как самым жестоким видом смертной казни. После этого полк раскассировать, всех солдат и офицеров разослать по разным армейским (не гвардейским) полкам. Этот приговор вызвал ужас. В справедливость и милосердие царя верить становилось всё труднее…
Понятно, что «семёновская история» не прибавила любви к императору. Вот как описывает Филипп Филиппович Вигель настроение тогдашней офицерской молодежи: «Раз случилось мне быть в одном обществе, где было много офицеров. Рассуждая между собою в особом углу, вдруг запели они на голос известной в самые ужасные дни революции песни богомерзкие слова её, переведенные надменным и жалким поэтом, полковником Катениным, по какому-то неудовольствию недавно оставившим службу Я их не затверживал, не записывал; но они меня так поразили, что остались у меня в памяти, и я передаю их здесь:
Отечество наше страдает
Под игом твоим, о, злодей!
Коль нас деспотизм угнетает,
То свергнем мы трон и царей.
Свобода, свобода!
Ты царствуй отныне над нами.
Ах, лучше смерть, чем жить рабами:
Вот клятва каждого из нас!»
А в конце октября 1820 года на дворе Преображенских казарм была найдена прокламация: «Истина: тиран тирана защищает! У многих солдат от побоев переломаны кости, а многие и померли от сего!.. Скажите, что должно ожидать от царя, разве того, чтобы он нас заставил друг с друга кожу сдирать!.. Кому вверяете себя и целое отечество и достоин ли сей человек, чтоб вручить ему силы свои, да и какая его послуга могла доказать, что он достоин звания царя?… Александр восстановлен на престол тиранами, теми, которые удавили отца его Павла… Он не спрашивает народа, что желают ли его признать царем, или не желают… Честно истребить тирана и вместо его определить человека великодушного, который бы всю силу бедности народов мог ощущать своим сердцем и доставлять средства к общему благу. Бедные воины! Посмотрите глазами на Отечество, увидите, что люди всякого сословия подавлены дворянами. В судебных местах ни малого нет правосудия для бедняка. Законы выданы для грабежа судейского, а не для соблюдения правосудия. Чудная слепота народов! Хлебопашцы угнетены податьми: многие дворяне своих крестьян гоняют на барщину шесть дней в неделю. Скажите, можно ли таких крестьян выключить из числа каторжных? Дети сих несчастных отцов остаются без науки, но оная всякому безотменно нужна; семейство терпит великие недостатки; а вы, будучи в такой великой силе, смотрите хладнокровно на подлого правителя и не спросите его, для какай выгоды дает волю дворянам торговать подобными нам людьми, разорять их и нас содержать в таком худом положении?»
Найти авторов очень старались. Не нашли.
До декабря 1825 года оставалось пять лет…
Немного найдётся современников Александра I, оставивших воспоминания о его времени, кто бы не написал о подозрительности и мстительности императора. Притом, отдавая должное его внешней привлекательности и умению казаться доброжелательным, большинство расценивало его мстительность и жестокость хуже отцовской. Павел Петрович был суров, да отходчив. Александр Павлович, похоже, прощать не умел. Это его качество в полной мере испытали на себе семёновцы.
Время всё добавляло и добавляло разочарований в когда-то искренне почитаемом императоре. Ссылка Пушкина вызвала гнев не такой уж большой группы людей, тех, кого называют интеллектуальной элитой: его имя в то время не было ещё широко известно.
Та же элита была потрясена и судьбой Петра Яковлевича Чаадаева. Блестящий молодой офицер Семёновского полка за три года до событий в этом полку был назначен адъютантом командира Гвардейского корпуса, в который входил Семёновский полк, генерал-адъютанта Иллариона Васильевича Васильчикова. Неудивительно, что именно Чаадаева командир корпуса направил в Троппау для подробного доклада царю о событиях в полку. Чаадаев поручение выполнил. Его разговор с императором длился необычно долго: больше часа. Судя по тому, что молодой офицер, которому прочили самую успешную карьеру, после этой поездки подал в отставку и был уволен от службы, разговор с государем был трудный.
Неожиданная отставка Чаадаева вызвала множество слухов. Те, кто хорошо знал Петра Яковлевича, были уверены: он не считал возможным продолжать службу после наказания близких друзей из восставшего полка. Была и ещё одна версия, с последней легко совместимая: император сказал нечто (сделал какое-то предложение), вызвавшее у Чаадаева отторжение, сделавшее службу невозможной.
Сохранилось письмо Чаадаева тётушке, с которой он был откровенен: «Я счел более забавным пренебречь этою милостию, нежели добиваться её. Мне было приятно выказать пренебрежение людям, пренебрегающим всеми… Мне ещё приятнее в этом случае видеть злобу высокомерного глупца». Здесь есть о чём призадуматься…
Должны были заставить призадуматься (на этот раз – самого государя) настроения, не просто порой возникавшие, но к концу царствования прочно укоренившиеся среди близких ко двору государственных и военных деятелей. Николай Семёнович Мордвинов, Алексей Петрович Ермолов, Павел Дмитриевич Киселёв, Арсений Андреевич Закревский – люди, известные всей России, позволяли себе открыто порицать действия Александра, которые, по их мнению, противоречили интересам России. В первую очередь это касалось внешней политики, в особенности отказа помочь единоверцам-грекам, восставшим против турецкого владычества. Неслучайно декабристы намечали включить Мордвинова, Ермолова, Киселёва в состав Временного революционного правительства.
О том, как влияло поведение уважаемых всей страной людей на настроения членов тайных обществ, рассказал в «Записках декабриста» Дмитрий Иринархович Завалишин: «Все рассказы и скандальные анекдоты, подкопавшие окончательно прежнюю популярность Александра I, выходили от лиц, нисколько не принадлежавших к разряду тех, которых называли либералами, а между тем эти “свои” не могут себе и представить, до какой степени воспламеняли они этими рассказами именно самые чистые и искренние молодые умы и сердца, до какой степени возбуждали негодование и способствовали к превращению общелиберальных стремлений в революционное движение».
Можно привести ещё немало причин, отталкивавших людей независимых и порядочных от императора. Но наверняка одной из главных был Змей. Так и в народе, и в самом избранном обществе называли царского фаворита Алексея Андреевича Аракчеева. Генерал от инфантерии Арсений Андреевич Закревский открыто именовал его «Чумой», «единственным государственным злодеем» и «вреднейшим человеком в России». Известна исчерпывающая характеристика, которую дал Аракчееву Александр Сергеевич Пушкин:
Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он – друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести
Б… грошевой солдат.
Правда, позднее, уже при Николае Павловиче, отставленный со всех постов Аракчеев вызывал у поэта если и не симпатию, то несомненный интерес. Узнав о кончине графа, Пушкин писал жене: «Об этом во всей России жалею я один – не удалось мне с ним свидеться и наговориться».
Аракчеев, двадцатитрёхлетний артиллерийский офицер, на редкость исполнительный и дисциплинированный, появился при дворе и был представлен наследнику престола ещё в екатерининские времена.