— Саша, Тимур, я ничего не понял, но разобраться с этим надо. Эту гадость я пока спрячу. Посмотрим, что будет.
— А почему гадость? — спросил Тимка.
— Потому, что гадость. Эта тряпка пропитана аурой Смерти.
Сказав это, Кирилл ударил в ладоши, и балахон исчез, а Кирилл говорит нам:
— Значит, так, пацаны, похоже, что вам грозит опасность. Надо срочно что-то делать. Давайте после завтрака вы втроём — ещё Вовчик будет — сгоняйте на проспект Гагарина. Поошивайтесь часик-другой около того магазина.
Я спросил:
— А как же школа?
— Сань, школу прогуливать нехорошо. Но есть особые обстоятельства. Например, если заболел, или ещё что-нибудь случилось. Знаешь, даже в уголовном законе есть такое понятие, как действие, совершённое в состоянии крайней необходимости. Это когда приходится защищать то, что имеет большую ценность, чем то, что ты нарушаешь. Например, спасение чьей-либо жизни имеет верх над всеми остальными положениями закона. А сейчас вы с Тимуром в смертельной опасности
— Ну хорошо, а что там нужно делать?
— Ничего не делайте. Просто ходите, а я буду за вами наблюдать. Я буду рядом, на границе между Миром Снов и Реальностью, так что не бойтесь. Если что, я этого типа мигом успокою. Да, ещё вот что. Я сейчас, ну не прямо сейчас, а часов в семь, схожу к Ангелине. Надо узнать, что ей снилось. Если то же самое, значит, ей тоже грозит опасность.
— А что потом делать? — спрашивает Тимка. — Ну, когда часик-другой пройдёт?
— Если ничего не произойдёт, возвращайтесь сюда. Походите по нашей улице, около школы, на пустыре. Ходите, где вам нравится. Я буду за вами наблюдать, где бы вы ни были. Этого типа надо обязательно выманить и разобраться с ним. Я думаю, что иначе он от вас не отстанет.
Я спросил:
— Кир, а разве он настоящий? Он же приснился.
— А эта тряпка, которая у тебя на кровати валялась? Она что, тоже приснилась?
— Нет, — говорю, — она настоящая.
— Вот и он тоже — настоящий.
Мы, делать нечего, согласились «поошиваться». Я ещё подумал: «Интересно, где Вовкин брат откапывает такие словечки? Сам, что ли, придумывает?»
Прежде чем они ушли, я рассказал про вчерашнюю передачу. Спрашиваю:
— Что же теперь будет?
Кирилл говорит:
— Не заморачивайся, ничего не будет. Мы с Вовкой отцу всё рассказали, когда смотрели новости. Он обещал разобраться, только допытывается, где мы спрятали Артёма.
— Допытывается… Ну и сказали бы…
— Да? А что сказать-то? Что он в Лукоморье у какого-то там учёного кота? Как думаешь, поверит?
— Но он же поверил, что ты волшебник и что Вовка тоже немного.
— Деваться было некуда, потому и поверил. Просто он видел кое-что, а против фактов не возразишь. Ладно, Сань, надо торопиться. Мы пойдём.
Когда Тимка с Кириллом уходили, бабушка удивилась:
— Кирилл?! А ты откуда взялся? Что-то я не помню, как ты пришёл.
Кирилл сначала растерялся, поняв свою оплошность. Но потом он колдонул, наверное, и говорит:
— Тётя Аня, как это вы не помните? Вы же, когда нам с Тимуром дверь открывали, ещё спросили, что нас в такую рань привело.
— А, ну да, ну да, конечно. Что-то я умаялась в последнее время — все в голове перемешалось.
Кирилл и Тимка ушли. Бабушка позвала дедушку и меня завтракать. Дедушка вошёл в гостиную. Как всегда, с газетой, с той самой, с вчерашней. Газету он положил на кресло около окна, и мы все уселись за стол.
Позавтракали. После завтрака я спросил у деда, знает ли он такое слово — «поошиваться». Оказалось, знает. А я-то подумал, что это слово Кирилл сам сочинил. «Ошиваться» — это, оказывается, просторечие такое. Ну, типа, где-то постоянно ходить — просто так, без дела и без цели.
Рассказав мне, что это за слово, дед поудобнее устроился в кресле и принялся читать газеты. Бабушка унесла на кухню посуду, а я сделал вид, что собираюсь в школу.
Я сложил в ранец учебники, тетради, оделся, обулся. Когда бабушка ушла на кухню, я быстро запихал ранец под кровать и вышел из дома. Вовка и Тимка уже ждали меня у подъезда.
Я сразу заметил, что Вовка какой-то странный. Нет, он и раньше казался немного грустным, но раньше только казался, а теперь, похоже, не только казался. Он был даже не грустным, а… как бы это сказать… Короче, я где-то слышал, как про такое говорили «убитое настроение». Вот Вовка, похоже, и пребывал в таком убитом настроении.
Кстати, и Тимка тоже был какой-то не такой, не как всегда, но по Вовке было заметнее. У меня, как говорят в таких случаях, «кошки на сердце заскребли». Я почувствовал, что что-то случилось. Короче, я спрашиваю Вовку:
— Вов, что-то случилось, что ли?
А он:
— С чего ты взял?
— Вид, — говорю, — у тебя какой-то не такой.
— Какой ещё не такой? Что ты выдумал? Вид как вид, ничего особенного.
Я всё равно чувствовал, что Вовка что-то скрывает, но не стал его больше расспрашивать.
Мы сразу двинулись в сторону проспекта Гагарина. Лужи от ночного ливня были огромные. Около нашего уличного стадиона, на пустыре, разлилось целое море.
Проходя мимо жэковского хозблока, пристроенного к крайнему дому улицы, я увидел, что с крыши хозблока сорван рубероид. Вот от него-то кусок ночью об окно видимо и шлёпнулся. А я-то перепугался… Хотя Кирилл говорил, я правильно сделал, что ушёл в другую комнату.
К проспекту Гагарина мы всё-таки пролезли, хоть и с трудом. Я чуть не хлебнул сапогами воды. Лужи были и на самом проспекте. Проезжая часть вообще превратилась в реку. Машины двигались по шоссе еле-еле, потому что их колёса были почти полностью в воде. Казалось даже, что они не едут, а плывут, как по реке.
Мы остановились около магазина. Народа было немного. Шли по улице редкие прохожие, в магазин иногда заходили покупатели, то есть всё было как обычно в это время дня.
Того тревожного чувства, которое преследовало меня в последнее время, не было. Значит, Кирилл был прав, когда говорил о светлой ауре, о добрых мыслях. В общем, той тревоги больше не существовало, вот только Вовка мне не нравился. А Вовка говорит:
— Чувствуете? Никакой энергии Страха тут не осталось.
— Ага, — отвечаю, — наша работа.
А он:
— В основном твоя.
Я удивился. Спрашиваю:
— Почему это в основном моя? А Геля? Разве это не считается? До Дубёнок всё от энергии Страха очистилось?
— Считается, конечно, — сказал Вовка дрогнувшим почему-то голосом и, повернувшись к нам спиной, затих. Потом говорит:
— Но ты, Сань… там, в трамвае… В общем… в общем… Ну, ты сам видел, что у тебя получилось.
Вовка это как-то странно произнёс. Казалось, что он то ли заикается, то ли захлёбывается. Он ещё как-то странно вздрагивал при этом. Вовка замолчал ненадолго, потом сказал:
— Саша… — и снова замолк, как-то странно дыша. Он продолжал стоять к нам спиной, ссутулившись. Я спрашиваю:
— Что?
А Вовка:
— Ладно, потом… Кирюха не велел… не велел пока тебе рассказывать. Потом… всё узнаешь.
— Почему потом? С Артёмом что-то? Да?
— Нет, с ним всё в порядке. Там его никто не достанет, а кто попытается достать, того Котофей в клочья порвёт. В общем, в обиду не дадут.
Ну, я как-то не привык разговаривать, стоя позади собеседника. Я и зашёл к Вовке спереди… Нет, я не поверил своим глазам. Я никогда раньше не видел, чтобы Вовка плакал, а тут у него всё лицо было в слезах. Я его спрашиваю:
— Ты чего?! — а он сразу отвернулся к стене магазина и, уткнувшись в неё лицом, заревел, будто ему три годика, а не десять с лишним лет. Я вообще растерялся.
Тимка ко мне подходит. Говорит:
— Сань, оставь его, — а у самого тоже глаза блестят, будто тоже вот-вот разревётся. Нет, я это чувствую, только Тимка держится.
Я уже чуть не кричу:
— Тим, ну что случилось-то?! Вы что мне не говорите ничего?!
Тимка отвечает:
— Сань, ничего… Есть кое-что, но это поправимо. Позже узнаешь. Ну что делать, если Кирилл не велел рассказывать.
Тут из магазина выходят покупатели — мужчина и женщина. Ну, и застают они эту сцену. Останавливаются. Мужчина смотрит сначала на Вовку, потом на нас, потом у Вовки спрашивает:
— Мальчик, что случилось? Эти двое, что ли, обидели? Деньги отняли?
Ага, отнимешь у него… как же. Колдонёт — мало не покажется. Видел уже, что он позавчера с нариками вытворял. Его ведь даже Самосвал с дружками до смерти боится. В общем, Вовка, сквозь слёзы:
— Ничего… не… не отняли! Отстаньте вы от меня… все!
А покупатели ещё подходят. Мало их, но всё равно начинает собираться толпа. Я разозлился даже. То все проходят мимо и делают вид, что ничего не видят, когда кого-нибудь убивают, а тут… столпились — не запылились. Короче, Тимка говорит:
— Вован, ну кончай, что ли! Вон народу уже сколько собрал! Что ты как маленький? Пошли, надо идти к школе.
Вовка, продолжая всхлипывать, вытирает лицо рукавом куртки — бесполезно, только грязь по лицу размазал — и говорит нам:
— Ладно, идёмте. Только… Сань… не спрашивай больше ничего про это. Потом расскажем. Я говорю:
— Ладно, не буду, — а сам понимаю, что неспроста всё это.
Мы пошли прочь от магазина. Люди, собравшиеся у входа, проводили нас непонимающими взглядами и стали расходиться. Если честно, то от нехорошего предчувствия настроение у меня упало «ниже плинтуса».
Неожиданно у нас на пути возник Кирилл.
— Ребята, давайте быстро к пустырю! — чуть не кричал он. — Он должен там появиться с минуты на минуту!
— Кто? — не понял я.
— Тот чёрный человек, который тебе приснился! Ребята, давайте скорее! Тут такое дело… Короче, балахон пропал! Не понимаю, как он его нашёл, но нашёл и забрал!
— А как мы к школе успеем-то за минуту? — спрашиваю Кирилла.
— Легко! Вовчик умеет телепортироваться! Тимура он с собой прихватит, а тебя, Саня, я переправлю.
— Кирилл, я не смогу сейчас, — сказал Вовка, снова всхлипнув.
— Вован, кончай нюни распускать! — прикрикнул на него брат. — Держи себя в руках! Давай! Живо!