Анатолий СтепановПОБЕДИТЕЛЬ(повесть)
Анатолий Яковлевич Степанов – известный писатель и киносценарист, по произведениям которого поставлены десятки кинофильмов, в том числе такие широко известные как «Победитель», «Привал странников». «Футболист». Герои произведений А. Степанова – яркие, неординарные личности, ведущие бескомпромисную борьбу против преступного мира, коррумпированных чиновничьих структур власти.
Как во сне – беззвучно и медленно – явился взрыв. Всадника оторвало от стремян, подняло над конем, раскрутило и шмякнуло. Взметнулась тьма.
Разъезд не спешил. Впереди серой солдатни и гнедых лошадей шел, брезгливо и осторожно выбирая путь меж ям и воронок, белый конь под стройным высоким офицером. У той воронки офицер остановил коня.
– Красный Андрей Болконский! – догадался офицер и обернулся к своим поделиться сей новостью. Тут же подъехал предупредительный фельдфебель.
– Комиссар! – обрадовался фельдфебель. – Красиво лежит!
Он и, правда, лежал красиво: небольшой, аккуратный, в щегольской гимнастерке под двойной портупеей, в начищенных сапогах со шпорами, разбросал он руки по земле и слегка был засыпан землей.
– Действительно, не Болконский, а, действительно, комиссар, с сожалением согласился офицер. – Кстати, и я – не Бонапарт. Я – не Бонапарт, Сергеич?
– Никак нет, ваше благородие.
Комиссар внезапно открыл глаза, и конь под офицером нервно отпрянул. Офицер слегка похлопал коня по шее:
– Ты его не бойся. Он теперь нестрашный.
Комиссар бессмысленно и неподвижно глядел на офицера.
– Возьмите его, Сергеич.
Офицер мокрым полотенцем стер с лица остатки мыльной пены, налил в ладонь одеколона, резко провел рукой по щекам и шее, содрогнулся и сладострастно ахнул. В чистой просторной избе было зеркало – он с интересом и любовью осмотрел себя, а потом кулаком ударил в дощатую перегородку.
– Служба! Комиссар где?
Мягко ступая, проник в помещение фельдфебель.
– В баньке, Георгий Евгеньевич. При двоих часовых.
– Что так? – удивился Георгий Евгеньевич.
– Из старых служащих, многозначительно произнес Сергеевич и положил на стол сверток в свежей тряпице. Офицер не спеша, на четыре стороны раскинул тряпку и присвистнул. Среди бумажек и книжек лежали четыре креста на черно-желтых лентах.
– А точно его?
– Его, его, Георгий Евгеньевич. Кавалера сразу же видать.
– Ну что ж. Давай сюда кавалера.
Голова и шея у комиссара не двигались, а потому он противоестественно сильно повращал глазами – осмотрелся.
Порывшись в бумагах и книжечках, Георгий Евгеньевич почитал кое-что и сказал благодушно:
– Что имеете мне сообщить, Спиридонов… Яков Павлович? Комиссар помигал и сказал рвано и хрипло, удивляясь тому, что не слышно и его голоса:
– Громче говори. Ни хрена не слышу.
Повторять криком полуернический вопрос было неприлично и поэтому Георгий Евгеньевич проорал бессмысленно:
– Кто такой?!
Спиридонов понял и усмехнулся.
– Ты про меня все в бумажках прочитал. Чего ж спрашиваешь? Фельдфебель стоял здесь же, у дверей, слышал все, и офицер разозлился. И закричал уже по-настоящему:
– Часть? Потери? Куда отходите?
– Вот этого я тебе не скажу, – серьезно ответил Спиридонов.
– Не скажет, Георгий Евгеньевич, – деликатно встрял, в разговор фельдфебель. Офицер помолчал, подумал.
– Черт с ним. Мне не скажет – в контрразведке скажет.
– И в контрразведке не скажет, – с готовностью возразил Сергеевич.
– Ты-то чему радуешься? А не скажет им, так это их дело. Разговор был окончен, и офицер встал.
– Шлепнешь меня? – грустно поинтересовался Спиридонов.
– Я тебя шлепать не буду, – раздельно и громко произнес офицер. А в контрразведке допросят и шлепнут – это уже как положено.
– Страшно помирать? – ликующе спросил фельдфебель.
– А ты что, тоже готовишься, шкура? – незлобным вопросом ответил на вопрос Спиридонов.
– Не забыл казарму, служивый? – искренне обрадовался фельдфебель.
– Сергеич, будь добр, выйди на минутку. Мне с ним с глазу на глаз поговорить хочется.
– Так вы, Георгий Евгеньевич, кричать будете – я за перегородкой все равно услышу.
– Во дворе погуляй. Воздухом подыши.
С патриархальными отношениями было покончено. Фельдфебель понял это и вытянулся.
– Слушаю, ваше благородие.
Когда замолкли его шаги, офицер сел за стол и предложил Спиридонову.
– Садись.
Спиридонов долго устраивался на стуле так, чтобы меньше болели руки – ноги. Офицер один за одним бросал на стол георгиевские кресты.
– Полный бант. Твои?
– Чужие б не таскал.
– Зачем они тебе? Ты же коммунист.
Вопрос насчет своей принадлежности к партии большевиков Спиридонов разъяснять не стал.
– А ты, я вижу, из студентов. Знаешь, что такое полный бант? Твой барбос… Спиридонов хотел кивнуть на перегородку, кивнул и привился от боли. – Твой барбос, надо полагать, уж второй десяток по казармам. И, на взгляд, не трус. Сколько у него георгиев-то?
– Два.
– Ну, один за то, что доносил во время. А один – за дело. Один! А в банте их четыре.
– Гордишься ими?
– Я собой горжусь, студент.
– А помирать и кавалеру страшно.
– Не хочу я помирать, студент. Так точнее будет.
Офицер поднялся.
– Ты меня, видимо, обидеть хочешь. Так ведь слово «студент» – не обидное слово. Ладно, поговорили.
Встал и Спиридонов.
– Зови своего барбоса.
Офицер подошел к окну и, крикнув: «Сергеич!» – сказал, наконец, то, что мучило его все время:
– Ты с Сиверсом Ростов брал?
– Было дело.
– Значит, это был ты. Шел но улице победитель– красный командир. А навстречу шел бывший студент. Я, я шел! Был победитель пьян и наряден. Ты, Ты! Я еще удивился тогда: с чего бы это красные новую форму ввели, с аксельбантом. Подошел поближе – не аксельбант это, а сопля. Неудачно высморкаться изволил пьяный победитель.
– Спиридонов сморщился, скрипнул зубами.
– Поддых бьешь, гад.
– Ты это был?
– Я. Позор жизни моей это.
– А я из-за того аксельбанта погоны надел.
Гасил краски день. Серело. Темнело. Спиридонов вышел на крыльцо, вдохнул широко, старательно огляделся. Двор – как двор, опоганенный случайным военным постоем. Ограда из слег, к ограде привязаны кони – один тот, офицерский, белый. Два солдатика у ворот, с винтовками. И улица, пустынная деревенская улица, взбиравшаяся на близкий холм.
– Солдатешки у тебя какие корявые, – сказал он, не оборачиваясь.
– Елецкая мобилизация, – стыдливо признался фельдфебель и ткнул Спиридонова в спину дулом нагана. – Иди, иди!
– В баню, что ль? Так она нетоплена. Елецкие говоришь? – Спиридонов, не торопясь, спустился по ступеням. Шагнул вниз и фельдфебель. Спиридонов точно уловил момент его неустойчивости и упал спиной ему в ноги. Всей своей тяжестью фельдфебель рухнул через Спиридонова. Поймав его за ногу, Спиридонов слегка дернул ее и фельдфебель неловко, головой ткнулся в дубовую колоду, лежавшую перед крыльцом. Одним движением Спиридонов вырвал из ножен шашку.
Солдатики смотрели на него.
– Нот я нас! – замахнулся на них Спиридонов, и они испуганно отпрянули.
Рубанул шашкой повод, взлетел на белого, воткнул в конские бока каблуки (шпоры и портупею с него сняли). Только на вершине холма услыхал свист пуль. До лесу было менее версты. Поймал стремена, лежа на шее коня, нашел концы повода, связал. Привстал в стременах, обернулся, показал в улыбке зубы.
Задыхаясь, Георгий Евгеньевич взбежал на холм. Вдали-вдали малозаметно двигалось белое пятно.
– Ах, хвастун! – восхитился Георгий Евгеньевич. – Коня получше успел выбрать. Белого!
– Ваше благородие, уйдет! – простонал подоспевший солдатик.
Офицер взял у солдата винтовку, достал патрон, подышал глубоко – успокаивался.
Пятно приближалось к лесу.
– Ваше благородие, стреляйте! – азартно прорычал солдатик.
– Становись! – офицер поставил солдата перед собой и положил на его плечо ствол винтовки. – Жаль Бедуина.
Солдат, стоя неподвижно все-таки старался отвести голову от винтовки. Георгий Евгеньевич выстрелил.
– Как и следовало ожидать, промахнулся, – грустно констатировал офицер. Что ж, для очистки совести – вслепую.
Снова выстрелил и признался:
– Ушел.
У опушки опять просвистела пуля. Вот они, кусты, вот они, деревья…
Всадник скрылся в лесу. И здесь их достала вторая пуля. Через ляжку Спиридонова она вошла в коня, и конь засбоил, пошел боком и рухнул. Они лежали под сосной и тоскливо смотрели вверх. Потом Спиридонов выбрался из-под коня и попытался встать. Левая нога не держала. Хватаясь за сосну, он все-таки встал. Громадный конский глаз глядел на него.
– Погубил я тебя, браток! И добить тебя нечем. И уходить мне надо. Извини.
Сначала он пытался скакать на одной ноге. Затем нашел палку, ковылял. Потом полз, полз, полз.
Лес редел и спускался куда-то. Спиридонов выполз к реке. На берегу полежал, отдыхая. Погодя снял хорошие свои штаны, разорвал подштанники, перевязался. Опять устал. Отдышавшись, потрогал воду рукой.
– Холодная, зараза, – сказал он, бодря себя, вошел в воду и лег на нее. Течение взяло его и медленно понесло в ночи мимо лесов, полей и лугов России.
По лесной тропинке шла и плакала милая барышня. Коротковолосая, в длинной юбке и кофточке с высоким воротником, в высоких же шнурованных ботиках не для глухого леса была барышня. А стояло утро.
– Барышня! позвали из кустов.
– Ой! сказала барышня.
Держась за неверные ветви кустарника и прыгая на одной ноге, на тропе появился Спиридонов.