Он останавливался, он раскланивался на все четыре стороны. Он делал единственной своей рукой разнообразные жесты. Попалась навстречу бабка Мансфа, сказала сострадательно:
– Покуражился, Миша, и хватит. Иди домой, музыку послушаешь, поспишь, авось проспишься.
Жалко стадо Мише бабку Манефу. Он порылся в кармане и вытащил горсть мятых бумажек.
– Кто тебя, старую, пожалеет? Я, бабка Манефа. Я тебя как самую древнюю достопримечательность Ольховки очень люблю. Держи и пользуйся.
Бабка деньги взяла.
Граммофон заводили в молчании. Миша крутил ручку, четверо приятелей его сидели смирно перед налитыми стаканами.
…Жили двенадцать разбойников.
Жил Кудеяр-атаман.
Много разбойники пролили
Крови честных христиан, – вдруг рявкнул Шаляпин.
Миша оторвался от граммофона и взял стакан.
– Со светлым праздничком.
Пили не торопясь и со вкусом.
– Крови пролили много, да… – заговорил, выпив, самый старший – дядя Митяй. Самое было время потолковать разумно.
– Поднялись мы в атаку, – начал Миша, и все покорно согласились послушать. – Только-только рассвело. Поле снарядами перерыто, камни, земля дыбом– идем, спотыкаемся. И вдруг неожиданно как-то рвануло рядом. Лечь не успел, стою дурак дураком. Пыль осела. Гляжу – левая рука моя на тряпочке висит. Бросил я винтовку, оторвал правой левую, смотрю, куда положить. Тут и сознание потерял. Санитары говорили, что никак они вырвать у меня мою руку не могли, так в полевой госпиталь и привезли. С двумя руками. Потом мне очень интересно было: Похоронили мою руку или так, на помойку выбросили.
– Людей похоронных сколько по лесам-полям лежат, а ты рука! – заметил дядя Митяй, разливая по стаканам.
– Когда все кончится, когда все успокоятся! – запричитал хроменький Вася. Мужичок был с изъяном, небоявшийся мобилизации.
– А почему я пью? – загромыхал вдруг Миша. – А пью я потому, что господа пришли. Скоро баре приедут. И делать нам больше нечего, Богом обиженные, как сидеть и ждать. Пейте, гуляйте к чертовой матери!
– Команды сейчас пойдут, – знающе сказал Митяй. – Команда за хлебом, команда за овсом, команда за лошадьми. Держись за портки, мужички.
– А я все пропью! – обрадовался Миша найденному выходу.
– Все реквизировать! – закричал неожиданно Аким, самый здоровый и самый пьяный, подумал и добавил потише: – И всех ликвидировать!
– Дайте музыку послушать, – попросил молодой и серьезный Егор.
Граммофонная иголка уже скребла пустое место. Миша встал, прижал грудью граммофон к стене, завел его и перевернул пластинку. Пелось про блоху.
– Песня странная какая, – удивился Вася. – Ну что такое есть блоха? Почему же про блоху?
– Иносказательно. Понимать надо, – объяснил Егор.
– У кого чего болит… – добавил дядя Митяй.
– Не болит, а чешется, – уточнил Миша.
В дверь громко постучали. Миша подмигнул всем, налил в свободный стакан самогону, вышел к дверям и приказал:
– Вася, открой.
Вася открыл. На пороге стояли пожилой господин в городском платье и солдат с винтовкой.
– А вот и граммофон, – радостно сказал господин, не здороваясь.
– Граммофон, – подтвердил Миша. – Садись, Марк Иванович, послушай. Шаляпин поет.
– Каторжник, бездельник, вор! – взвизгнул ненавистно Марк Иванович. – Музыку слушаете! Немедленно, сию минуту неси граммофон в господский дом.
– Не донесу я в одной руке, – сказал Миша.
Солдат-мальчишечка взял наперевес большую для избы с примкнутым штыком винтовку и поторопил неровным басом:
– Давай, Давай пошевеливайся!
– Аким, помоги, Бога ради! – попросил Миша.
Они шли по широкой деревенской улице: впереди твердо шагал Миша, за ним – Аким с граммофоном, далее солдат и Марк Иванович, а замыкали процессию чуть отставшие мишины гости. Все шли молча, не торопясь. Но не выдержал солдат: довольно сильно он ткнул штыком в широкую акимовскую спину и закричал повелительно – ужасно любил командовать:
– Быстрее, быстрее!
Аким обернулся в удивлении, поставил граммофон на землю и спросил:
– Зачем ты это сделал?
– Иди! Иди! – завопил солдатик и пырнул Акима в грудь.
Аким взял винтовку за ствол и отвел штык в сторону. Солдат от страха выстрелил и отскочил назад.
– Не подходи, не подходи!
– Да я тебя! – заорал Аким, и солдат выстрелил в него. Аким осел. Подбежал Егор, ударил солдата под колени, вырвал винтовку и в ярости выстрелил в упор. Солдат запрокинулся и упал. Он дернулся раз, другой и затих. Все глядели на него, только Аким рассматривал свою потрогавшую прострелянный бок окровавленную руку.
Марк Иванович оторвал взгляд от солдатика, перевел глаза на каждого по очереди– как сфотографировал – и, повернувшись к ним спиной, сначала зашагал быстро, потом побежал суетливо и неумело, спиной ожидая выстрела.
– Тикать надо, – сказал дядя Митяй.
– А я? – поинтересовался сидящий на камне Аким.
Егор и Вася подхватили ею под руки и натужно поволокли. Дядя Митяй пошел за ними. Миша почесал затылок и сказал невесело:
– Наделали дедов.
Посреди деревенской улицы лежал только что застреленный солдат, и кровь его подтекала под граммофон, который стоял рядом.
Уже темнело, когда дядя Митяй осторожно стучал плохо согнутым пальцем в окошко небогатой избы. Стучал негромко, но въедливо. Белым пятном возникло в стекле невнятное старушечье личико.
– Тетка Дарья, Ефимовну позови, – потребовал Митяй. Старуха за стеклом весело покивала головой – соглашалась позвать.
Учительница Анна Ефимовна ступила на крыльцо, как в класс: строгая, подобранная, чисто одетая.
– Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич.
– Слыхала, Ефимовна, что случилось у нас? – не здороваясь, спросил дядя Митяй.
– Человека убили.
– Двух. Аким помирает. Отец Павел у него.
– Ко мне зачем пожаловали? Я не врач, не священник тем более.
– С комиссаром твоим поговорить нам надо.
– С каким еще комиссаром?
– Который у тебя в баньке сидит. Очень просим тебя, Ефимовна.
– Какой комиссар? Да вы что, с ума посходили?
– Побойся Бога, Ефимовна, – укорил Митяй и подсказал – напомнил, – комиссар. В левую ногу раненный. Пятый день у тебя в баньке прячется.
Анна Ефимовна всплеснула руками:
– Ну что за люди! Что за люди!
– Сведи, Ефимовна. Очень надо.
Яков Спиридонов лежал на верхней полке в одежде, потому что в баньке было холодно. И темно. И муторно от безделья. Яков лежал на спине, смотрел в потолок и развлекал себя песней:
Брали русские бригады
Галицийские поля.
И досталось мне в награду
Два кленовых костыля.
В дверь поскреблись. Слабо хромая, Яков добрался до двери, снял тяжелый деревянный брусок, строго сказал:
– Входи.
Вернулся в парную, на нижний полок сел хозяином. Анна тяжело дышала и молчала. Наконец, с трудом оторвав руки от груди, безнадежно доложила:
– Яков, к вам крестьяне.
Ом повел веселым глазом.
– Проси.
– Откуда узнали, откуда узнали? Представить себе не могу!
– Так ведь деревня, Аня. Зови этих обормотов.
Вошли трое: дядя Митяй, Миша и Егор.
– Четвертый где? – поинтересовался Спиридонов.
– Вася при Акиме, – тихо объяснил трезвый Миша.
– Понятно…
– Знаешь все? – с комиссаром дядя Митяй был уважителен.
– Анна рассказала.
– Советуй, что делать нам. – Разговор вел Митяй. Егор и Миша помалкивали.
– Анна посмотри, что там на дворе, – жестко сказал Яков, подождал пока она выйдет. – Что делать вам? Сказал бы – слезы лить, так обидитесь, подумаете – насмехаюсь.
Думали сразу хватать начнут. А они, как только до них Марк Иванович добежал, сразу из деревни ушли, – обиженно поведал Егор.
– Много их было?
– Двое и старшой, – ответил Миша.
– А у вас винтовка. Со страху еще кого убить могли. Плохо вам кормильцы. Завтра к вечеру ждите карательный отряд.
– И что? – не выдержал, полюбопытствовал самый молодой – Егор.
– Вас четверых повесят. Мужиков для порядка всех поголовно высекут. И, конечно, заберут все до нитки. Этому они у немцев хорошо научились.
– А, может, пронесет? – помечтал Егор.
– Ох, и не люблю я вас, крестьяне! – радостно признался Яков.
– А сам из графьев, – мрачно догадался Егор.
– Из крестьян. В семье девятнадцатый по счету, десятый выживший. С шести лег побирался-просил у господ. Плохо давали!
– Советуй, что делать нам, – опять попросил Митяй.
– Не знаю.
– У нас оружие есть, Закопано, – сообщил Миша. – Максим с тремя лентами, шесть винтовок, обрезов не знаю сколько по домам, три нагана, ящик гранат.
– Богато. А кроме вас, бедолаг, в деревне мужички, которые повеселее имеются?
– Найдем, – сказал Митяй.
– Так действуйте. Оружие вырыть, с мужичками поговорить. Как управитесь, со всем добром ко мне. За главного у вас Миша будет. – Яков встал, хлопнул однорукого по плечу. – Действуй, командир.
Мужички направились к дверям.
– Митяй! – позвал Спиридонов. Митяй остановился. – Правильно угадал. Вот что, Митяй. Фуражка мне нужна и портупея. В крайнем случае – ремень.
– Достану.
– И еще у меня к тебе вопрос, Митяй. – Яков изучающе разглядывал хитрое бородатое лицо. – Что ж меня до сих пор не выдали?
– Резону не было.
– А каков был резон?
– Тебя определили бы к ним, так они и учительницу забрали бы. А Ефимовна усердная. Тем более по нынешним временам никакой учительницы уже боле не найдешь.
– Разумно, – согласился Яков. – Ну, с Богом.
Пришла Анна. Села рядом, положила руки на колени, сказала:
– Яков, но вы же ранены.
– На мне, как на собаке, все заживает. Да и рана пустяковая, чуть мякоть прихватило. Тянет сильно – только и делов.
– Дел, – грустно поправила Анна.
– Тебе видней, учительница, – обиделся Яков. – А я и грамоте с двадцати лет только учиться начал.