Появился Мокашев во время ганинского красноречия и, дослушав в дверях, подошел к столу.
– Твой комиссар один на болоте, – сообщил ему Кареев. – Будем в ночь брать.
– Кто будет брать? – спросил Мокашев.
– Как – кто? Ребятки мои. До чего они комиссаров ловить любят, страсть!
– Отдай мне его, Валя.
– Что это значит – отдай? Портсигар он, что ли?
– Я его один на один хочу взять.
– Один на один не возьмете, Георгий Евгеньевич! – с сожалением сказал Ганин.
– Вот господин Ганин меня проводит. Поможет, если что. Или вон – Егор. – Мокашев мотнул головой в сторону двери. – Он Спиридонова предал, так значит мне поможет с удовольствием.
– Я не предавал, – заканючил от дверей Егор.
– Знаем: испугался, – перебил его Кареев. – Вот что, Юра. Мы не в театре, обойдемся без красивых слон и изящных жестов. Комиссара надо взять или убить. Мои мальчики в отличие от тебя сделают это быстро и хорошо.
– И вдвоем мы его не возьмем, Георгий Евгеньевич, – добавил Ганин.
– Я прошу тебя, Валентин.
Кареев встал.
– Перед кем покрасоваться хочешь? Перед собой? Что ж, валяй. Рискуй, коли твоей душе угодно. Только я рисковать не намерен. Я сначала это гнездо обложу со всех сторон, а потом уж тебя к комиссару подпущу. Нас поведет Егор. А тебя, Саня, попрошу сердечно: через час по знаку, приведешь господина поручика. Не хотел я тебя беспокоить-ты свое дело сделал – но что попишешь: у Георгия Евгеньевича Мокашева, видите ли, в одном месте свербит!
– А чего ж не пойти. Я пойду. Я представления люблю.
– Вот мы со стороны и посмотрим спектакль, Кареев хлопнул ладонью по столу – все, мол. – Егор, ты готов?
– Как прикажете, – уныло согласился на все Егор.
Егор шел впереди, а за ним – по одному – кареевская команда во главе с самим. Нехорошо ночью на болоте. Ненужно громко хлопала вода под сапогами, лезли в глаза корявыми ветками большие болотные кусты, и темнота стояла такая, что очень не хотелось идти. Но шли.
– Выходим, – устало шепнул Карееву Егор. И точно: под ногами была твердь.
– Ни черта не вижу! – тоже шепотом и радостно сообщил Кареев.
– Кустики пройдем и огонь в конце увидим. Если он здесь, конечно.
Они миновали кустики и увидели еле живой желтый огонек.
– Туточки! – возликовал Кареев и приказал идущему следом: Передай – замереть.
– Разводить будем, что ли? – спросил Егор.
– Действуй, – разрешил Кареев.
Кареевские молодцы по очереди и по одному бесшумно уходили вслед за Егором. Осталось двое: Кареев со своим помощником. И тогда Кареев спросил:
– А нам где?
– A вам здесь, – ответил Егор. – Единственный выход закрывать.
– И то дело, – согласился Кареев. – Иди Мстислава зови. Пусть режет редедю перед полком косожскими.
– Чего? – удивился Егор.
– Чего-чего. Иди поручику сигнал подавать.
Мокашев и Ганин ждали сигнала. Они сидели, прижавшись спинами к стволу огромной сосны, и мирно беседовали.
– Дорогу-то без Егора найдете? – интересовался Мокашев, а Ганин отвечал:
– Найду. Ходил не раз и ночью тоже. Кроме того, на всякий случай меток наставил – зарубки, вешки светлые. Найду.
– Господин Ганин, а как с вами Кареев расплачивается?
– Как, как. Золотом, конечно. Ничего другого не беру.
– И много дает?
– Вы что – на тридцать серебренников намекаете? Так Спиридонов не Христос.
– И вы, следовательно, не Иуда.
Ухнула вдали сова. Еще раз. Потом еще.
– Егор, – догадался Ганин и встал. – Пошли.
Ганин шел впереди, а за ним – Мокашев. И хлюпала вода под сапогами, и мешали невидимые ветки, и было темно, и было страшно. Но они шли. Когда их шаги стали бесшумными, Ганин сообщил:
– Пришли.
– Где землянка? – спросил Мокашев.
– Кустики пройдем и увидим.
Они миновали кустики и увидели еле живой желтый огонек. Мокашев вдохнул глубоко и сказал:
– Как повяжу его – позову вас. А не повяжу… так вы сами догадаетесь, что не повязал. Пошел.
Мокашев исчез в темноте.
Мягко ступая по лестнице, Мокашев спустился в землянку. Вход в основное помещение был закрыт линялой ситцевой занавеской, и свет от коптилки синел и желтел сквозь нее. Мокашев осторожно отодвинул лоскут и заглянул внутрь. Он никого не увидел, только на грубом столе пламя коптилки слегка помоталось из стороны в сторону – от его движения. Мокашев вытянул из кармана пистолет и позвал:
– Яков.
– Ну, – сонно отозвался кто-то из-за кривой печки, за печкой были нары, а на нарах спиной к двери, лежал Спиридонов.
– Не оборачивайся и не стреляй. Если что – я выстрелю раньше.
– Георгий? – глухо предположил Спиридонов.
– Я. И с пистолетом.
– Что делать мне?
– Руки покажи.
Спиридонов показал руки.
– Теперь вставай и иди к столу.
В расстегнутой, без ремня, гимнастерке, босой Спиридонов подошел к столу.
– Садись. И руки на стол, – приказал Мокашев. Устроились напротив. Мокашевский пистолет смотрел черным глазом в грудь Спиридонова.
– Оружием не балуй. Стрельнуть может, – с опаской проговорил Спиридонов. – Положь на стол, хватать не буду.
Мокашев нехотя усмехнулся и положил пистолет на стол. Рядом с правой рукой.
– Поговорим? – предложил он. – Ты же поговорить со мной хотел.
– Обложили, – догадался Спиридонов и поинтересовался подробностями: – Ганин?
Мокашев кивнул и добавил:
– И Егор твой.
– Ясно! О чем говорить-то будем? О погоде, о бабах или о том, где повесить меня сподручнее?
– Скажи мне, Яков, за что ты жизни своей лишаешься?
– Не лишаюсь я жизни. Готов отдать ее за светлое будущее человечества.
– А мое светлое будущее? Где оно?
– Не будет у тебя светлого будущего. Замаран ты.
– А на тебе крови нет?
– Есть. А коли выживу – еще будет. Кровь предателей пролью. Палачей. Мерзавцев. Умрут они, и от этого будут живыми тысячи и тысячи. Слыхал про карающий меч революции? Вот он – в моей руке.
Мокашев посмотрел на короткопалую мощную пятерню, раскрывшуюся на столе. Затем пятерня сжалась судорожно.
– Кто определять будет: этот – подлец, этот – палач, этот – ангел без крыльев? Ты? И белый цвет из семи основных цветов состоит. Поди определи – белый ли белый цвет. А ты Богом данную жизнь по своей воле отнимать или даровать хочешь.
– Кареев – палач?
– Палач, – вяло согласился Мокашев.
– Ганин – предатель?
– Предатель.
– Я мерзавец?
– Нет.
– Ты же жизнь мою взять пришел! И мне о Боге, о душе говоришь! Я умру, а Кареев с Ганиным жить будут. Пытать, предавать! Как называются люди, которые цветов не различают? Ну, к примеру, вместо синего им коричневый мерещится, вместо зеленого – красный.
– Дальтоники, – невесело улыбнулся Мокашев.
– Ты, Георгий, дальтоник нашей жизни. За неправое дело воюешь. Посмотри вокруг, что видишь ты? Ваши лучшие-то люди, вроде тебя, сомневаются, а у нас великое дело повело за собой лучших. Самых честных. Самых добрых. Самых сильных. За правое дело встали люди. Мы победим. Все. Зови Ганина меня вязать.
– Застрелись, Яков. Я тебе дам пистолет.
– Не буду стреляться. Зови Ганина.
– Дело твое, – Мокашев вздохнул безнадежно и, не спуская глаз со Спиридонова, пошел к входу. Отодвинул занавеску, поднялся на две ступеньки, крикнул на волю:
– Ганин, идите сюда!
В землянку осторожно спустился Ганин. Когда он с револьвером в руке весь явился в дверях, Спиридонов выдернул из-под гимнастерки наган и, стремительно падая на пол, навскидку выстрелил. Ганин мягко и медленно оплывал в дверях, а Спиридонов кричал страшным голосом:
– Брось револьвер, Георгий!
Мокашев с трудом разжал пальцы, и пистолет глухо упал на земляной пол. Спиридонов вставал. Мокашев жалостливо посмотрел на него и сказал тихо:
– Убей меня, Яков. И сам застрелись. Сейчас Кареев явится.
Яков нагнулся, поднял мокашевский пистолет, легко выдернул револьвер из незакостеневшей еще ганинской руки, выпрямился и спросил весело:
– Ты так считаешь?
– Обложен ты. Как медведь в берлоге.
– Ошибочка вышла небольшая. Егор охотников к другой берлоге отвел, в которой не то что медведя– клопов не слышишь.
– Зачем тогда спектакль, дурака из меня делал, зачем?
– Чтоб вот эта сволочь не ушла. Ловкий, подлец!
Они смотрели на Ганина, который стыло и неподвижно улыбался, полуприкрыв застекленевшие глаза. Крови было мало. Мокашев, вспомнив, улыбнулся ернически:
– Недостаточно оказался ловок для жизни сегодняшней. Куда ты его?
– Как – куда? В сердце, конечно.
– Кавалер! – вспомнил Мокашев и достал из нагрудного кармана маленький в белой тряпице сверток. – Возьми кресты свои.
– Ну, спасибо! – обрадованно поблагодарил Спиридонов и спрятал сверток в карман штанов. – Пошли на волю! Противно.
Видимый кусок неба светился. Воздух серел. Подходил рассвет. И тишина стояла такая, что они заговорили шепотом.
– Где Кареев? – спросил Мокашев.
– Напрямик отсюда версты две будет. На другом островке.
– Что же дальше?
– А сейчас узнаешь. – Спиридонов раскидал хворост, кучей лежавший у входа в землянку, достал короткий кавалерийский карабин. – Я думал Ганин ко мне Кареева приведет, а пришел ты…
Гулким выстрелом разорвало тишину. Тотчас же донеслось: нерезко – в отдалении – забил пулемет, мягко защелкали одиночные выстрелы, округло раздались взрывы гранат.
– Кончают Кареева! – закричал Спиридонов. – Егор их всех по пристрелянным точкам развел. А пулемет я сам пристрелял!
Можно уже было и не кричать: выстрелы и взрывы прекратились. Возвратилась тишина. И тогда Мокашев в бессилии, ярости и обиде, страшно ударил Спиридонова в челюсть. Спи-ридонов упал, а Мокашев убежал прочь.
Очухавшись, Спиридонов сел и помотал башкой, чтобы лучше соображать. Встал, сначала пошел, затем побежал. Он бежал и крнчал: