В кафе, за бутылкой шампанского. Иная обстановка не располагает художника к откровенности.
Новая женитьба? Крупная сумма денег — не до четырнадцатого, бессрочно? «Не беспокойся, я отдам. Я все свои долги записываю». Где, интересно? Не на чистом ли холсте — перед тем, как класть на него краски?
«Я хотел у тебя узнать… Если я приглашу на завтра стариков, они пойдут? Вернее, если ты пригласишь их от моего имени?» Будь реалистом, Рябов! — этого тебе не услышать никогда.
«Не волнуйся, мама, я больше не переступлю порога этого дома. Этого склепа. Дома́ — для живых». Ни слова не проронила в ответ мама, лишь выше подняла голову, но то был не жест гордости — другое, и тщетно пыталась многоопытный администратор закамуфлировать это надменностью, которой за ней отродясь не водилось.
— Можно славно провести вечер.
Еще одна женщина, которой понравился твой профиль? Очередная попытка братца подорвать твою нравственность.
«Хотите, я познакомлю вас с моим младшим братом? Кандидат наук, известный экономист, читает лекции в Политехническом, автор ряда блистательных статей, остроумен, щедр, прекрасно воспитан, одевается по последней моде, чемпион Светополя по боксу, и при всем том ему еще нет тридцати».
— Который час? — Размеренная твердая походка. Я помню, что часы на руке, но я слишком погружен в размышления, чтобы отрываться и смотреть.
— Двадцать две минуты пятого. — Ты предельно точен.
«Между прочим, в субботу я опять еду на экскурсию». — «Куда?» — «В Жаброво. Есть такая точка на карте».
— Я должен позвонить до пяти.
«Первый автобус приходит в Жаброво в половине десятого».
— Позвони, — разрешаешь ты.
Вторник, среда, четверг, пятница… Ты распутник, Рябов.
— Я вчера с Кавказа прилетел.
Повернувшись, прощупывает тебя взглядом — будто все, что ты делаешь, нечисто, и он, твой старший брат, видит тебя насквозь.
— Командировка?
— Экскурсия. Самолет — автобус — самолет. Пользуйтесь услугами Аэрофлота! —
Почему — распутник? Ты ведь знаешь, что ничего не будет между тобой и женщиной, которой понравился твой профиль. «Пардон, но я уже занят. Меня ждут». — «Где, позвольте узнать?» — «В Жаброве. Есть такая точка на карте». И тем не менее ты пойдешь с братцем. Элегантен и неприступен будешь ты. Не надеть ли тебе лайковые перчатки, Рябов?
— Ларка тоже ездила?
Оскаливаешься.
— Зачем?
Глаза чуть сужаются, а под ними — мешки. Припухли и слизисто блестят толстые веки. Валидол в кармане.
— Ломаю голову, что преподнести тебе завтра. Тамара нынче утром прочла мне на эту тему популярную лекцию.
Ах, как непринужден и беспечен ты! Хемингуэй заинтригованно вглядывается в тебя. Что с его братом?
«Станислав! Ты нетрезв?» Полночь, нетронутый кефир с крапинками влаги, мама в стеганом халате. Кто посмел совратить моего ребенка? «Дыхнуть, мама?»
— Когда ты был у Тамары?
— Я же говорю — сегодня утром.
Не витают больше мысли братца — здесь, на земле, рядом с тобою.
— До работы, что ли?
— Лужа, — говоришь ты и показываешь глазами.
Хемингуэй игнорирует предупреждение. Экая важность — лужа! С младшим братом что? — вот главное. Настойчив и остр его взгляд. Ты дурашливо улыбаешься. Воспаленные глаза еще сужаются. Добрый смех сбегает по добрым морщинкам в добрую бороду.
— Ты с кем ездил?
Озарение художника. Вот таким я тебя люблю, проказник! Люблю и благословляю, как старший брат. Наконец-то нарушил обет верности!
Лицо твое плывет, как масло на сковородке.
— Один.
Разумеется, он не верит тебе. У тебя отличный брат, капитан!
— Ты вчера прилетел? — Сопоставляет и высчитывает. Неужели? Стало быть, и ты туда же — по моим стопам! Давно пора.
— В двадцать два тридцать. Время московское.
Ты весь как на ладони. Не угодно ли спросить еще что? Угодно, но зачем, я и так все понимаю. Я ведь художник, а творческие натуры — люди проницательные.
Телефон-автомат. Свежевыкрашен — весна. Останавливается.
— Так я звоню?
— Разумеется! — с полуслова понимаете друг друга, как никогда.
Шаришь по карманам в поисках двушки. Брат ждет, удерживая расползающиеся довольные губы, а когда протягиваешь монету, не берет, молча отворяет дверь кабины.
— Осторожно, — предупреждаешь ты, веселясь. — Окрашено.
Через плечо взглядывает на тебя. Это ты мне говоришь, что окрашено? Художнику? Но тоже весело — красно-синий мячик летает между вами, кружась. Журчит вода, девушки смеются, в доме напротив распахнуты окна. Солнечный блеск стекол. Гудки машин, где-то наяривает музыка. Солнце в стеклянном куполе, разноцветные шапочки — синие, красные, желтые. По телу вода стекает. Ты есть и тебя нету. Нечто бело-розовое — искрится, тает, щекотно и нежно растекается по горячему языку. Запах углей и жареного мяса. Мушмула цветет.
Растрепанная записная книжка. Мусоля палец, переворачивает разбухшие страницы. Заботливо прикрываешь дверь кабины. Предельно собранно бородатое лицо, словно цифры, которые он трогает толстым пальцем, — живые существа.
Полумрак зимнего вечера, пылающая плита, отблески огня на красном лице мальчика. Откинув голову — жаром пышет плита, — мешает кашу в алюминиевой кастрюле. На узкой кушетке — его младший брат, укрыт ватным одеялом. Почему, больной, лежишь не в комнате, а на кухне? Теплее? Или не хотел оставаться один, пока старший подогревает жидкую манную кашу? Горло замотано чем-то колючим и жарким, глазам больно, а в теле озноб. Тяжело прикрываешь горячие веки. Дрова трещат. Известью пахнут свежевыбеленные стены.
Набрал номер, ждет, сдвинув брови, одна опалена. Что-то долго не отвечают, но тебя не волнует это. Нынче вечером собирался прочесть наконец брошюру Александрова. «Станиславу Рябову от автора, который глубоко верит в ваш мощный и мужественный талант».
«Вы слышали, профессор Александров женится на лаборантке Нине?» Еще немного, и ты поверишь в этот бред.
«Сын в армии служит». Детские вытаращенные глаза за толстыми стеклами. «Нудный, как доцент Архипенко». Кажется, ты готов пересмотреть свое отношение к доценту?
Ответили. Складка между бровями углубляется, борода вскинута — Андрей Рябов разговаривает с женщиной.
Странник с посохом, за спиной — мольберт, высокомерно оглядывает двоих, что приветствуют его смиренно и почтительно. Вызывающе задранная острая бородка. Лишь его фигура смеет отбрасывать тень — двое других и собака не удостоены этой чести. Великий человек перед ними! Братец не забрал с собой этой репродукции — с год еще висела над бывшей его кроватью.
Переговоры затягиваются. Отворачиваешься — для тебя это не столь важно. ПЕЙТЕ ТОМАТНЫЙ СОК! Белозубая девица во всю стену с красным бокалом в руке. Работа братца? «Впечатляющая вещь. Правда, лично я никогда не пил томатный сок из бокала. Или вы таким образом рекламируете заодно и шампанское?» Не надо! Будь великодушен — он твой брат, он заботится о твоем досуге, и к тому же завтра ему исполняется тридцать. Нужно щадить самолюбие творческого человека.
«Здравствуйте, господин Курбе!» — так называлась репродукция. В страннике с посохом художник изобразил себя — надо думать, он не страдал гипертрофированной скромностью. Лишь пес глядит на него без должного подобострастия — вот что значит не разбираться в живописи!
— Все о’кэй!
У братца приподнятое настроение — не порти его томатным соком в бокале. Он отпустил тебе твои грехи — вернее, ты сам искупил их своей кавказской фривольностью.
— Куда пойдем? У меня двадцать рублей с собой. Если мало…
— У меня есть деньги.
Что? Скорей сгони удивление со своего вытянувшегося лица, сделай вид, что не произошло ничего сверхъестественного.
— Как зовут мою даму?
— Лариса. Немецкий в школе преподает.
— Удобное совпадение.
Братец не сразу понимает тебя.
— А, тезки. Она знает, что ты вчера должен приехать?
Теперь ты не понимаешь.
— Я и приехал вчера.
— А она знает? Или ты так и сказал, что у Тамары ночевал?
Вот за что отпущены тебе грехи! Братец переоценил твои способности.
— Я не ночевал у Тамары. — Почти каешься, но у тебя есть смягчающее обстоятельство. — У нее другой человек ночевал.
Воспаленные глаза глядят на тебя серьезно и с недоумением, твои же невинны, как голуби.
— Куда мы идем? — интересуешься ты.
Бабушка в длинном, до пят, пальто продает подснежники. Ласково ловит взгляд — почему твой, а не твоего импозантного спутника? Ты жизнерадостно глядишь сквозь нее.
— У Тамары был кто-то?
А ты болван, Рябов! Тебе и в голову это не пришло, когда тащил туда девочку. В какой просак могли влипнуть вы!
— У Тамары никого не было. Я попросил ее приютить на ночь одну мою знакомую. Так куда мы идем?
Почему-то на твой лоб смотрит братец. Ощеряется. Мелкие попорченные зубы. Как низко пал ты в его глазах!
— Мы ко мне идем. Переодеться надо. — А я-то думал, ты стал наконец мужчиной! Обрадовался. Ни на что ты не способен, братишка, кроме как считать коэффициенты. Жаль, жаль. Очень жаль мне тебя.
— Там плакат висит: пейте томатный сок. Между прочим, он возбудил во мне жажду. Сок в бокале! Стакан показался художнику прозаичным? — Мелочишься, Рябов. Не стыдно?
— Это где мы звонили? — Рассеянно. — Дикая мазня! Я говорил на собрании.
Гмыкнув, с возросшей бдительностью выбираешь каучуковой подошвой сухие островки на асфальте.
8
Грязным дерматином обита дверь, из дырок и дырочек лезет пакля. Братец сопит и шарит по карманам. Ключ — символ суверенности. «Для меня главное — отдельный вход. И еще свет, конечно». Два непременных условия, предъявляемых им к своей берлоге. Художник — существо вольное. Кто смеет посягать на его право возвращаться домой когда и с кем угодно?
— Входи.
Полумрак. В нос кисло шибает запах мокнущего белья. Старательно вытираешь ноги о бывшие штаны. Облезлый рукомойник, под ним широкий цинковый таз. В мыльной воде плавает выжатая лимонная долька. Чистое ведро на табурете прикрыто задубевшим холстом. Почему бельем пахнет? — насколько ты помнишь, у братца никогда не было прачечных склонностей. Кособокий веник, дрова, блюдце с молоком.