Приторный запах цветочного одеколона — на «Шипр» денег нету? Преподнести «Шипр» завтра — подарок, прямо пропорциональный его братской привязанности к тебе.
Осматриваешься — чем бы пиво запить? Ведро в коридоре, но не лакает ли из него еж Егор Иванович?
Модель крейсера. Неряшливая, приблизительная работа — вершина судомоделирования, которую покорил будущий художник Андрей Рябов. Мидель явно заужен — по-видимому, братец спутал середину судна с талией женщины. Или слишком рано для тринадцатилетнего мальчика?
Рубанок, стамески, пахнет стружками и столярным клеем. Брошюры — с обложками и без, замусоленные чертежи. Многочасовые бдения над верстаком в сарае. «Дай! Подержи! Принеси! Живее, ну!» Младший брат не протестовал — иначе ведь и не обращаются с подмастерьями. Торжественное поднятие флага на фок-матче. И сразу же заложен фрегат, но лишь остов корпуса вырезан — на большее не хватило терпения. Новая страсть у мастера — шахматы. Облезлая шахматная доска извлечена из дивана. Не все фигуры — пусть, есть пуговицы, есть катушка из-под ниток, которая, если вымарать ее чернилами, вполне сойдет за черного коня.
Фрегат заканчивал подмастерье. Мастер посмеивался: сколько ужасающей инерции в младшем брате! Шахматы — вот единственное достойное мужчины занятие!
Не спеша переворачиваешь плотные страницы. Аляповатые, искаженные фигуры — опыты ребенка с красками. Можно представить, какая отчаянная скука терзала господина Гогена в его Полинезии. Миллиард людей голодает на планете, а взрослые мужчины транжирят жизнь на раскрашивание картинок.
«Тебе плевать на этот миллиард». Тебе — не ему!
А вдруг братец прав? Вдруг и впрямь не екнет твое сердце, не замедлит и не убыстрит хода, когда услышишь ты о гибели постороннего тебе миллиарда?
А у него? Слезами исходит художник-гуманист от жалости к полуголодному человечеству. Выкатившись из глаз, в бороде застревают блестящие капли.
«Сыночек! Что же ты наделал с собой, сыночек!» — Тебя поразило, что у Шатуна, оказывается, есть мать. Да и не такая уж старая… К сроку добралась со своего Урала и еще успела продать кольцо — единственное, что было у нее, — чтобы хоть как-то помянуть пусть спившегося, но сына. «Послушай, может, дать ей денег?» — «Как ты смеешь! — Слезы в бороде. — Она сына хоронит. Сына — понимаешь!» Соседки, однако, оказались не столь впечатлительными. Шушукаясь и суетясь, скидывались кто сколько может. Братец не замечал пошлой возни. Возвышенной жалостью к несчастной старухе пылала его отзывчивая душа. «От нас двоих», — шепнул ты соседке. Разделение труда: пока братец оплакивает горе, ты пытаешься горю помочь.
«Ты мертвец. Живой мертвец! В тебе нет недостатков — ты убил их, но заодно ты убил в себе душу. Чтоб не обременяла». — «Ты хочешь сказать, я недостаточно сентиментален?»
«Приветик! Не ждала? Полагала, я не настолько старомоден, чтобы переться бог знает куда для продолжения заурядного курортного флирта!» — «Честно сказать, я не думала, что вы приедете. — Домашний халат: суббота, на работу не идти. Или в Жаброве и по субботам работают? — Сразу нашли?»
«Простите, где живет Зина Дмитриева?» Женщина с коромыслом. Подозрительный взгляд из-под низкой косынки: что за франт в смехотворной шапочке? «Фельдшерица-то? Вон дом, у колодца».
Братец, расщедрившись, подливает пива. Твоя рука вздрагивает, инстинктивно пытаясь защитить стакан, но ты благоразумно удерживаешь ее на «ГОГЕНЕ В ПОЛИНЕЗИИ». Цени! — наступив на трепещущее самолюбие, художник первым делает шаг к примирению.
— Спасибо. Себе оставь.
Брюки утюжит. Выйдет холеный и надушенный, неся перед собой хемингуэевскую бороду.
Скомканная грязная простыня, конфетные обертки на полу. Из коридора кислым бельем несет.
…Экономисты на производстве нередко выполняют роль бутафоров. Со стороны глянешь — все считается, учитывается, взвешивается — словом, вполне грамотное современное предприятие. Но копните глубже, и перед вами предстанет хаос. Ни конца, ни начала. Такое предприятие напоминает человека, который как денди лондонский одет, но дома у которого грязь и беспорядок…
Непременно использовать! Возможно, популяризация чрезмерная, но «Светопольской правде», если ты правильно понял их, требуется именно это. К пятнице закончить…
Переворачиваешь плотный лист. Что за высокомерный тип с азиатскими глазами? Император Японии на своем троне? «ГОГЕН В ХАРАКТЕРНОЙ ПОЗЕ, МЕЖДУ ВАЖНЫМИ ПЕРИОДАМИ В СВОЕЙ ЖИЗНИ. ОН ТОЛЬКО ЧТО ПРИБЫЛ ИЗ БРИТАНИИ».
Император Японии! Актер… Как и твой братец, начитавшийся романов из жизни великих людей. Вечный маскарад, спектакль перед самим собой, ширпотребная трагедия. «Три кита, на которых держится мир, сын мой! Поэзия, любовь, работа. Три божества, которым ваш отец всегда поклонялся. Ты унаследовал мою душу, Станислав».
Я унаследовал твои торчащие уши, папа, а душа и все прочее досталось художнику. Но душа — бог с ней, жаль шевелюры, которой я весьма кстати замаскировал бы свою лопоухость.
…ПРИНЯТИЮ ОБЯЗАТЕЛЬСТВ И ЗАКЛЮЧЕНИЮ ДОГОВОРОВ, КАК ПРАВИЛО, ПРЕДШЕСТВУЕТ ПОИСК РЕЗЕРВОВ…
Москва все еще. Двадцать семь минут шестого. Выпорхнет через три минуты.
«ЖЕНЩИНА, ДЕРЖАЩАЯ ПЛОД». Цветистое полотнище пониже пупка. Левая грудь целомудренно прикрыта грушей — или что это у нее? Все же японский император не так непристоен, как гений рекламы.
С трудом стягивает брюки на толстом животе. Трикотажная рубашка мышиного цвета — чтоб реже стирать? Светлые пятна под мышками — пот выел. Рубашку ты и подаришь ему. Размер — сорок третий. Именно сорок третий — в отличие от мамы ты помнишь это твердо.
Не мелочись, Рябов, мама тоже помнила. «Я просила сорок первый, а продавщица… Там такой галдеж стоял». Когда видел ты директора кондитерской фабрики в таком смятении? Кончик носа порозовел… Ну что ты, мама! Я верю, что ты ошиблась, что ты покупала рубашку мне и думала при этом обо мне, а вовсе не о нем, своем непутевом первенце. Словом, оговориться ты никак не могла и сказала сорок первый, а не сорок третий, рассеянной же продавщице послышалось: сорок третий. Или, может быть, кто-то сзади тебя сказал сорок третий, а продавщица решила, это ты, и завернула тебе. Все в порядке! Я обменяю ее на сорок первый или… Нет, что ты, я вовсе не собираюсь отдавать ее своему неблагодарному брату, я имею в виду другое. Когда-нибудь я, может, тоже нальюсь до сорок третьего номера, и тогда твой подарок будет мне в самый раз. К этому времени они наверняка снова войдут в моду. А пока пусть полежит. Не переживай, мама, твоя принципиальность и твоя воля вне подозрений. Ты ничем не скомпрометировала себя — братец по-прежнему убежден, что у него нет матери. Это ничего — ведь у него есть няня, Арина Родионовна, человек великой души.
— Поля тебе носки передала. Я оставил у Тамары.
Недоумение. Даже рубашку перестал заправлять.
— Какие носки?
— Подарок няни своему мальчику в день тридцатилетия.
Что он хочет высмотреть в тебе? Собирается сказать что-то, но нет, раздумал. Туалет продолжает. Но почему так медленно? И почему — сопя?
— Я свинья. Забыл пригласить ее.
Гмыкаешь. Уникальный случай: братец недоволен собой.
…СЕМНАДЦАТЬ ЧАСОВ ТРИДЦАТЬ МИНУТ. ПЕРЕДАЕМ ОБЛАСТНЫЕ ИЗВЕСТИЯ.
Здравствуй, папа! На секунду замирает рука, расчесывающая бороду, — только на секунду, не более. Может, и без папы не состоится юбилей? В долгой войне сына с директором кондитерской фабрики диктор занимал благородный нейтралитет.
— Полшестого только. Успеем к Поле забежать.
Без энтузиазма встречаешь это решение свыше. «Стасик, ты? Господи, я и не узнала. Ну, как ты живешь? Статью твою в газете читали». — «Спасибо». — «Это — Стасик, вы разве не помните? В семнадцатой квартире жили. Сын Александры Ивановны, на кондитерской фабрике работала. А отец на радио объявляет. Диктором».
…ОСУЩЕСТВЛЕН РЯД КРУПНЫХ МЕРОПРИЯТИЙ ПО ВНЕДРЕНИЮ НОВОЙ ТЕХНИКИ И РАЗВИТИЮ…
— Как он там? — На динамик кивает. — Рыбалит все?
В бороду от сузившихся глаз сбегают добрые морщинки — повеселел. В предвкушении паломничества на родной двор?
— Во вторник двух карасей принес. Или лещей, что ли. — Ты знаешь, что лещей — с карасями их даже ты не спутаешь, но тоже спешишь продемонстрировать свое ироническое отношение к предку. — Сам чистил, сам жарил.
Замерла протянутая к шкафу рука. Ждет, что еще скажешь.
— Он все так же по вторникам выходной?
— Вроде бы.
Завтра — вторник. «Последний раз на подледный схожу… Три божества, которым ваш отец всегда поклонялся. Ну, еще, может, рыбная ловля».
Дверца шкафа визжит, как трамвай на повороте. Вероятно, братец умышленно не смазывает ее: трамвайный визг напоминает ему детство и милый двор, куда вы отправитесь сейчас приглашать на день рождения старую няню.
Ненароком внутрь заглядываешь. Коробки, соломенная шляпа, шахматы — памятник еще одной рухнувшей иллюзии: чемпионом мира другой стал. Приспособленцы!
…ШИРОКУЮ ПОДДЕРЖКУ В КОЛЛЕКТИВЕ ПОЛУЧИЛА ЦЕННАЯ ИНИЦИАТИВА ТОКАРЯ МАТЮШЕНКО…
Смех. Быстро и удивленно взглядываешь на брата.
— И жарит, значит, сам!
— По три часа от плиты не отходит. Хобби!
Исчерпан конфликт — полное перемирие. Мальчики традиционно подтрунивают над папой.
Братец готов. Захлопываешь «ГОГЕНА В ПОЛИНЕЗИИ», встаешь. Из-под дивана интеллигентно выглядывает еж. Как жизнь, Егор Иванович? «В субботу в Жаброво еду. Не слыхал такого?» — «Ты? Зачем?»
Ему бы она понравилась. Или не очень? Пытаешься увидеть девочку глазами братца, но — странное дело! — пальто видишь (приталенное, рябенькое, ярко освещенное вспыхнувшим из морской черноты прожектором), видишь воздушный шарфик в горошек, а девочки нет. Нет, и все тут. Старая скряга память, что с тобой?
— Потопали? — предлагает хозяин, демонстрируя братское равноправие.
Он душист и наряден. Ты мешкаешь у стакана с недопитым пивом — вылить и вымыть бы, но, по всей вероятности, это не в традициях дома — у