«Пойдемте, я покажу вам Жаброво. Или не хотите?» — «Сгораю от нетерпения». — «Это наша река. Прелестно, не правда ли? Я здесь часто по вечерам сижу, одна. Вы никогда не пробовали лечь под сосной и смотреть, как раскачивается вершина?»
Музыка. Твое тело настороженно замирает. И в Жаброво поедешь, и пригласишь сейчас свою даму, и от восторга задохнешься при виде реки.
— Gestatten Sie?[7]
К пятачку шествуете. Блондин в круглых очках, массивный, как Пизанская башня, навис над пухленькой партнершей. Оркестр неистовствует. Ты ухмыляешься. Ты не знаешь, как взять Lehrerin, но она уже прильнула к тебе, и твои ноги одеревенело топчутся… Металлический холод рентгеноаппарата. «Вздохнуть. Не дышать».
Что-то случится сейчас: или коленкой лягнешь, или оттопчешь туфли. Бдительно предугадываешь каждое ее движение. Податливое гибкое тело под елочным платьем. Это должно волновать тебя.
Откинув голову, близко глядит на твое порозовевшее от напряжения лицо. Не прикусил ли язык от старания?
— Слон даст мне фору?
Азбука Морзе проходит по линии глаз.
— На танцы времени не хватало? — Понимание и снисходительность. Я женщина, и я великодушно прощаю вам вашу неумелость.
— На пустяки транжирил.
Не слушает — тебя изучает. Авось пригодишься. Геолог ищет себе нефть, а квартира тем временем нерентабельно пустует. Скучно! Ох, как скучно! Навоз, слякоть, лошадь с красным крестом на боку — жабровская «скорая помощь». Изо дня в день, из месяца в месяц — полтора года. Кошмар! И вдруг — море, пальмы. Какой мужчина не покажется принцем в этаком обрамлении! А тут еще он сигает в студеную воду спасать мальчугана — в майке и трусиках. Ну, чем не рыцарь? Женат, правда, но для истинного чувства это разве преграда?
«Я знаю, что буду счастливой. Я это однажды поняла. Лежала на скамейке — узенькая такая скамейка, на могиле у мамы, чуть пошевелишься и упадешь. Я на спине лежала. А надо мной, очень высоко, верхушки сосен раскачивались. Я смотрела на них, ни о чем не думала, и вдруг поняла, что буду счастлива. Очень-очень. Аж дух захватило. И стыдно стало: на кладбище, на маминой могиле — и такое».
А ведь в тот момент, признайся, ты не уловил сентиментальности в ее словах. Умилили… Надо думать, на тебя тоже подействовала романтика юга. Кипарисы, прибой — какая девушка не покажется принцессой в этаком обрамлении!
«Прощай, свободная стихия, в последний раз передо мной… Я передал тебе свою душу, Станислав».
Продолжай, Рябов, хорошо. Не надо думать о ногах — самим себе предоставь их. Сколько еще будет длиться это очаровательное танго? Самоуглубленные замкнутые лица — делом заняты люди. На узкой спине, обтянутой красным, — мужская, с растопыренными пальцами рука. Часы на волосатом запястье — рукав съехал. Золотой корпус, люстра горит в циферблате. Чуть наклоняешь голову, и люстра уходит. Девяти нет — неужели? Будь мужествен, Рябов: гений — это терпение.
11
Оживаешь на свежем воздухе — даже к спортивному костюму и настольной лампе, светочу знаний, тянет не столь сильно. Буклистое пальто-макси, шапка-дикобраз… Тебе нравится, когда женщина одета со вкусом — это стимулирует настроение. К тому же разве предполагал ты, даже в самых дерзких своих планах, что уже в половине одиннадцатого вы очутитесь на улице?
«Мне пора», — Вера щелкнула своей миниатюрной сумкой. Братец отрешенно взирал на пустой графин. Мысленно усмехнувшись — она надеется увести его отсюда! — ты честно проявил мужскую солидарность: «Так рано?» — «Я обещала сыну вернуться к одиннадцати». Дабы скрыть удивление, кивнул как болванчик — Вера чрезвычайно нуждалась в твоем одобрении. «Сколько сейчас?» — братец не сводил глаз с графина. «Десять минут одиннадцатого. Поешь». Он послушно взял вилку. Что с ним? Он не заказывал больше водки. Он даже не допил вино, которое оставалось в бутылке. Он встал, едва вы расплатились — не ты один, вдвоем. Ты не узнавал Андрея Рябова. Когда вы направлялись к выходу, вступил оркестр. Не туш ли?
— Сколько лет Вериному сыну?
К театру подходите, храму тетки Тамары.
— Шесть.
— А у вас… — Но неожиданно хрипло звучит твой голос. Прокашливаешься. — А вы еще не обладаете таким сокровищем?
Вспыхивает, гаснет, снова вспыхивает неоновая реклама — голубой отсвет играет на посерьезневшем лице твоей спутницы.
— Нет.
В ресторане она была многословной. Отрезвела? Ранним уходом опечалена? Или это ты виноват — твой недостаточно выраженный интерес к ее отдельной квартире?
— Ваши ученики не ухаживают за вами?
Ей идет шапка-дикобраз.
— Они всем скопом влюблены в меня.
Загадочная женская душа — чем все-таки ты разгневал ее? Будь погалантней, Рябов, скажи, комплимент.
— Я понимаю их. — Точно оживший вулкан, храм извергает зрителей. — Вот видите. Пока мы дегустировали спиртные напитки, люди приобщались к высокому. Вы не завидуете им?
Куда занес тебя твой язык?
«Завидую. Но ведь вы не предложили мне выбора». — «Я готов исправить свою оплошность. Что именно вы хотите посмотреть? В этом храме трудится моя тетя. Она будет рада осчастливить меня двумя лучшими билетами».
«В субботу югославская эстрада. Любопытная программа. Тебя не интересует?» — «Нет, тетя, спасибо. В субботу я занят».
— А у вас есть дети?
«У меня нет даже ежа».
— Предпочитаю платить малосемейный налог.
Две театральные дамы бессовестно оттирают вас к кромке тротуара.
— …Чернова играла безобразно. Она неплохая актриса, но, скажите, разве это ее роль?
— Чернова, — возражаешь ты, — весьма посредственная актриса.
С гневом выпросталось из голубого песца пухлое личико.
— Ну уж, не скажите! У Черновой яркий комедийный талант.
— Возможно, но сегодня во втором действии на нее нельзя было смотреть.
— Тут я согласна с вами. — И на том спасибо. — А Стеклицкий? Вам понравился Стеклицкий?
Lehrerin улыбается. Во всяком случае, она должна улыбаться — ты мысленно видишь ее розовые десны.
— Стеклицкий ничего, — брюзжишь ты, — но в конце первого действия с головы у него съехал парик. Вы не обратили внимания?
— Как парик? Он выступал без грима. Он и в жизни такой.
— Вот именно. Он и в жизни носит парик.
Бедная тетка Тамара! Она не простит тебе подобного святотатства.
Заинтригованный голубой песец уточняет подробности. Ты лихо отвечаешь, но взгляд твой косит в сторону. Виноградов? Берет, роговые очки… Как всегда, сосредоточен и подтянут твой молочный брат. «У меня есть кое-что по рационализации управления. Могу принести, если…» — «Спасибо. У меня достаточно материала». Чем не угодил ты своему молочному брату? «Здравствуйте, Юра. Как спектакль? Получили эстетическое удовольствие?» — «Спасибо, у меня достаточно материала».
— А вы хорошо осведомлены в театральных новостях. — Lehrerin вновь обрела интерес к тебе.
— Ветеран зрительного зала.
А он не один, твой молочный брат. Лица не видишь, но тебе хорошо знакомо это простроченное пальто, отделанное по краю подола мехом. У Люды такое — самой красивой женщины института.
Тесно на тротуаре, и у тебя есть предлог придержать за локоть Lehrerin. Она… А почему, собственно, тебя удивляет это? Или ты полагал, что раз она отлынивает от шампанского, то ведет монашеский образ жизни?
«Если мне не изменяет память, ты жаждала посмотреть Аркадия Райкина. Вот билеты». Роскошными местами облагодетельствовала тебя тетка Тамара. «Это мне?» — «Нам обоим. Если ты не возражаешь, конечно». Но ты лишь ухмыльнулся. «А ты? Себе ты достал?» — «Сколько угодно». Апогей самопожертвования. Она чмокнула тебя в щеку — самая красивая женщина института. Ох, Рябов! Неужто же ты полагал, она пойдет на концерт с подругой?
Замедляешь шаг — у тебя нет желания попадаться им на глаза. Впрочем, пройди хоть в полуметре от них, они тебя не заметят — так поглощены собою. Ты должен радоваться их молодому счастью — ангел-хранитель, устроивший им дефицитные билеты. Или на Райкина она ходила с другим? «Я обожаю шампанское, но я…»
— Нам прямо? — Ты бодр и беспечен.
— Да.
Повернув голову, изучаешь ее профиль.
— Что вы на меня смотрите?
Хорошо развитое боковое зрение.
— Что-то испортило вам настроение? Или кто-то?
— С чего вы взяли, что у меня испортилось настроение?
Спешит? Или непроизвольное ускорение шага?
— Почудилось, должно быть. Вы торопитесь?
— Не очень.
Не очень, но тороплюсь.
«Мой муж там, где нет телевизора». И отсюда ты заключил, что она живет одна. А любящая мама? А свекровь, которая ревностно следит за нравственностью невестки?
— Беспокоитесь, что остынет ужин?
— Нет, не беспокоюсь.
Обходит лужу — небрежно и о тебе не заботясь. Если не устраивает, отпустите мою руку и обойдите тоже. Перешагиваешь.
— Есть кому подогреть?
Полуобернувшись, меряет тебя взглядом.
— Некому подогреть. Я живу одна.
Разгульно улыбаешься. «Если желаете, можем зайти выпить кофе. У меня растворимый». — «Спасибо, но мне надо еще поработать. Статья некоего Мирошниченко. Почти детектив».
— И вас не угнетает одиночество?
Вторник, среда, четверг, пятница… Ты не принадлежишь себе сегодня.
— Есть уйма способов развеяться.
Воротник, морозно заиндевевший от дыхания, остов голых ворсинок — чье-то прикосновение сбило с них серебристую одежку… Ты мелочен и недемократичен, Рябов, в отличие от своей жены, которая верит тебе беспредельно.
— Сегодняшний вечер, вероятно, относится к таким развлекательным мероприятиям?
— Вероятно.
А ведь она не собирается приглашать тебя на чашку кофе.
— И он оправдал себя?
Сирена — негромко, сдавленно. Пожарная машина.
«Нет, не оправдал… Не совсем оправдал… А как вы думаете?» — «Лично я доволен. Я получил все, что желал».
Разве это неправда? Разве не был ты единственным человеком за столом, а может быть, и во всем ресторанном зале, который ничего не ждал от сегодняшнего вечера?