— Да мы и так никуда не идем, чего нам стоять? — сказал, прищуривая глазки, балагур.
— Но я-то хочу идти!
— А кто тебя держит?
— Эмили, — обратился тогда Борис к своей визави дрогнувшим голосом и серьезно так, чтобы пронять, потому что показалось ему еще с утра, что она, как и он, относится ко всему непросто, не только шутки для, — ну скажи ты им, чтоб они были серьезнее. Я ведь не для себя… Я понимаю, что они стесняются, что не могут провести меня к Мудрецу, я догадался и о том, что они и не знают никого, кто мог бы это сделать…Но, может, приметы какие есть? Чего ж так, без дела сидеть! Я бы и по приметам добрался. Только топографию вашего царства-государства объясните.
— Да ты все равно не разберешься! — воскликнул Саня. — Сумеешь ли ты пересечь Огненную Пустыню Духа и не утонуть в Потоки Сознания, не сверзнуться с Вершины Наглости и по Наклонной Плоскости не скатиться в Пучину Разврата? Пробраться Каменными Джунглями? Обойти Лес Невежества и не свернуть на Кривую Дорожку, да к тому же не утонуть в Трясине Лжи? Не попасть в Психологический Тупик? И переплыть Океан Страстей0 Отбиться от Бумажных Тигров, миновать Рождественских Гусей, а самое главное — не поддаться Змею-Искусителю? Чтоб не покусал тебя Зеленый Змий и не источил Червь Сомнения… Не поддела на рога Сидорова Коза… А ведь еще надо перейти границу Дозволенного, разрушить все встречные Воздушные Замки и выйти на Правильную Дорогу, которая мимо Кладбища Надежд, минуя Гнездо Порока и огибая Провалы Памяти, приведет тебя на Нравственную Высоту, с которой ты увидишь Поле Деятельности, а на нем бьющий Источник Вдохновения. Напившись из него, ты должен найти Пуп Земли и Точку Опоры, и только после этого, не останавливаясь в Теплом Местечке, которое всегда может обратиться в Грязную Дыру, ты удостоишься лицезреть Мудреца. Понял, сколько трудностей?..
— Это в самом деле так? — спросил оторопевший Борис у Эмили. — Или это шутка?
— Да уж какие там шутки! — ответил вместо нее проснувшийся вдруг Саша. — То есть все, что говорил этот шут, — это вранье, но, подумай сам, если б было легко добраться, неужели бы мы ни разу не попробовали?
И тут Борис увидел, как из-за столика котов-джентльменов, неторопливо попивавших молоко, поднялся кот с залихватски закрученными усами и двинулся к ним. Эмили меж тем, с выражением чудной задумчивости, с каким она пела песню, произнесла тихо, но отчетливо выговаривая каждое слово, и фраза ее прозвучала веско и серьезно:
— Я никогда не устану поражаться, что существуют на свете мужчины, которые боятся риска, причем настолько, что даже другому человеку не дают возможности рискнуть.
— Конечно! — как о чем-то давно решенном, воскликнул Саня. — Риск — благородное дело. Это мы знаем. Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю…Как же, как же!.. Если Саша рискнет, то и я не струшу.
И в этот момент, подкручивая усы лапой в черной перчатке, над их столиком склонился кот, опять показавшийся Борису удивительно знакомым. Кот обращался к Сане, но почему-то в свою очередь внимательно вглядывался в Бориса.
— Позвольте дослушать это замечательное стихотворение, — сказал кот, — потому что мне кажется, любезнейший, что вы не свои слова сказали, а произнесли именно стихотворные строки. И они меня поразили. Кому как не мне знать про упоение в бою и про то, как себя чувствуешь на краю мрачной бездны, скользя ночью по карнизу крыши. Прошу вас!
— А если я не помню, — огрызнулся Саня, и добавил, обращаясь к остальным за поддержкой. — И вообще, чур меня, чур, нечистая сила! Ха-ха!
— Полноте, милейший, — сказал кот, опираясь правой лапой о стол, — я не люблю пустячных слов.
Просто я прошу вас и жду. Мой друг, он суров, он был против того, чтоб я к вам подходил, такое у него неверие в человеческую природу, но у меня есть причины сомневаться в его огульном приговоре. К тому же любовь к стихам и ко всему прекрасному, — он поклонился Эмили, — ведет меня как магнит железо.
Эмили вздрогнула и смотрела, расцветая на глазах, на подошедшего кота. Она даже невольно волосы свои попыталась привести в порядок, и позу невольно приняла более соблазнительную. И Борис тут заметил, что обнаженные по локоть ее руки и впрямь словно пуховые, а в тонких жилках, как эфир, струится кровь, а между роз ее щек, меж жемчужных, или, по-старинному, перловых зубов усмехается любовь, любопытство, кокетство и восхищение усатым котом. Это и кот заметил, подмигнул ей и спросил:
— Что уставилась на меня, милочка? Понравился или видела где?
— Понравился, — тихо произнесла красотка, не стесняясь, — я люблю все подлинное.
Кот подкрутил усики, а Борис почувствовал, что с этим соперником ему не совладать, но странно — и он испытывал восхищение, даже чуточку преклонение перед пришельцем, а вовсе не раздражение и неприязнь, несмотря на мгновенно затерзавшую грудь ревность. Ему тоже захотелось понравиться этому коту, настолько мужественным, ловкими обаятельным тот выглядел.
— Не буду скромничать, милочка, — сказал кот. — Хотя, как говорил восточный мудрец, казаться — труднее, чем быть, я имею в виду, быть подлинным, ибо казаться — это попытка выйти за пределы своей природы. И все же вернемся к стихам. Кто их сможет прочесть?
— Да, пожалуй, я, — ответил Борис, по-детски желая угодить коту.
И он прочитал:
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог,
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
Читая стихи, он почувствовал, как его подхватывает вдохновение и воодушевление. Сердце заколотилось. Он жаждал риска.
— Божественно! — воскликнул кот. — Это слова подлинного Александра, настоящего, а не Саши и не Шурика.
— Царя? — выдохнула вопросительно Эмили.
— Я же сказал. Настоящего Александра. Поэта. Цари приходят и уходят, все изменчиво в этом мире, остается одна поэзия. Я сам не раз, — говорил кот, — гоним судьбой враждебной, бичом ее пробитый до костей, спасался в край поэзии волшебной; искал в толпе неведомых путей, тайком пробирался на холм, где муз вдали гремела лира и отсиживался там, пока меня искали; помалу в грудь вливалась сладость мира, и, как роса от солнечных лучей, в очах моих слез иссыхал ручей. Уходят предатели, вруны, говоруны, Алеки и Шурики, остается Александр.
— И уж, конечно, не Саня, — снова хамовато буркнул Саня.
— Да уж, конечно, — ответил кот. — Впрочем, спасибо за стихи. Давно я не получал такого наслаждения, — тут он глянул на бледного Бориса, смотревшего во все глаза на Эмили, смотревшую во все глаза на него, наклонился к Борису и шепнул: — Не бойся, она уже любит тебя. А полюбит еще больше. Только она еще этого сама не подозревает. И я тебе не соперник.
Но Борис ревновал, все равно ревновал, и к Котам еще больше, чем к Саше и Сане. И влюблялся все сильнее.
Кот тем временем поклонился всем присутствующим, положил лапу на плечо задремывающего все время Саши и сказал:
— А вам, рыцарь, я бы советовал проснуться. Скоро могут от вас потребоваться славные дела. Да и на вас я бы крест не поставил, все же вы человек, а не крыс, — обратился он и к Сане.
И пока Саша тряс головой, отгоняя сон, обиженно сопел Саня, Эмили восхищенно смотрела вслед отходившему от их столика, радуясь такому знакомству, кот, мягко ступая по полу лапами, обутыми в красные полусапожки, вернулся к своему столику, что-то сказал своему приятелю, который сверкнул на них зелено-желтым глазом через плечо, и принялся опять за свое молоко.
— Во придуривается, — неуверенно сказал Саня.
— Заткнись, болван, — тихим голосом рявкнул Саша. — С детства ума не было, и потом не нажил. Ты что, не понял, кто это? Удалось бы только вступить с ним в контакт. Может, он посоветовал бы, кто прочтет Борису Заклинательную Песню и проведет к Мудрецу. Не зря я так рассчитывал на Деревяшку. Дерево еще прорастет, вот увидите!
— Да, без Заклинательной Песни и без Мудреца нам никак, — согласился немедленно Саня. — Это необходимые условия.
Эмили молчала. А Борис смотрел на них, слушал, а сам вспоминал, ворочая в голове то те, то эти случаи из своей жизни, но ни один не подходил. И вдруг вспомнил.
…Примерно года три назад, не у бабушки Насти, а у себя дома, сидел Борис и читал «Дубровского», по школьной программе было надо, читал то место, где кузнец Архип спасает кота, примостившегося на крыше горящего дома. Как вдруг раздался звонок в дверь, он открыл и никого не увидел, только донесся откуда-то жалобный мяв. Выбежала мама, и вдруг внизу, у двери, они увидели пушистого черного котенка с белыми лапками, белым пятном на мордочке и, как они потом разглядели, белой манишкой на грудке. Вокруг шеи котенка была повязан бант, а за бант засунута записка: «Меня зовут Степа, Степан Аркадьевич. Я к вам пришел навеки поселиться». Выяснилось, что котенок этот — подарок маминой приятельницы, любившей пошутить (сама она пряталась этажом выше, оставив котенка перед их дверью). И котенок Степа стал у них жить. Был он веселый и драчливый. Гонялся за бумажкой, ловил мух и прятался за занавеску. Это развлечение он особенно любил. Подлезет за занавеску и мяучит, чтоб его искали, ходили и приговаривали: «Где же это Степа? Куда это Степка спрятался?» А пушистый хвост торчит из-за занавески и шевелится, и дергается — и вдруг: фр-р-р! — выпрыгивает из-за занавески котяра, наскакивает на приблизившуюся, ищущую его руку, но не царапает, не кусает, отскакивает, довольный и шумный, и начинает носиться по комнате. Любил подкрадываться, если с ним играли, постукивали рукой по стене или по полу; крадется, глаза блестят, хвост по полу так и бьет, внезапный прыжок, и висит на руке, но и Јпять не царапает, не кусает. Хотя и это умел делать неплохо. Однажды сосед, полный, очкастый и благополучный, вылитый Алек, сообразил неожиданно Борис, затеял не то ударить, не то отпихнуть, не то снисходительно потрепать по шерсти гулявшего во дворе Степку. Но Степка тут ко всеобщему изумлению с шипом впился в эту руку, укусил, да еще всеми когтями по руке прошелся — и был таков. Сосед злился, пошел в поликлинику на травмопункт, там ему прописали прогревания, куда он больше месяца и ходил… Зато когда всей семьей они гуляли на даче по лесу, Степа ходил с ними, и ходил, как собака, вдоль тропки, то забегая вперед, то возвращаясь неожиданно, словно охранял. Настоящий «кот в сапогах», преданный хозяину. Любимый был кот. И вот несколько месяцев назад исчез. Соседи говорили, что видели, как ранним утром подманили его на запах валерьянки кошатники, поймали и увезли, а там уж известное дело — или усыпили, или убили. Всем был хорош кот, а валерьянку любил, как алкоголик водку. Она-то Степку и погубила. Борис очень переживал его гибель, а сейчас вот снова встретил его, да в каком причудливом обличье, и совершенно черного, только, конечно, выражение своей лукавой морды изменить он не мог.