рситета – нужно привести в порядок голову. Желтоватые в предвечернем солнце небеса подернуты дымкой. Я пытаюсь представить небо, кишащее воздухолетами Колоний, – там и здесь идут воздушные бои, вспыхивают самолеты, гремят взрывы. Не позднее чем через двенадцать дней мы должны дать ответ Колониям. Но как – без помощи Дэя? Эта мысль не дает мне покоя, но хотя бы вытесняет думы о Томасе и коммандере Джеймсон. Я ускоряю шаг. Кроссовки стучат по асфальту.
Добравшись до стадиона, я вижу охранников. Не меньше четырех солдат на каждый вход. Вероятно, где-то поблизости бегает и Анден. Военные узнают меня, впускают, проводят на стадион, где вокруг большого открытого поля проходит дорожка. Андена нигде не видно. Может быть, он в подземной раздевалке.
Я быстренько разминаюсь, а Олли нетерпеливо переступает с лапы на лапу. Потом я набираю ход, волосы развеваются за спиной, Олли пыхтит рядом. Я представляю, что меня преследует коммандер Джеймсон с пистолетом в руке. «Ты там поосторожнее, Айпэрис. Как бы тебя не постигла моя участь». Наконец я сбегаю с дорожки к тиру, останавливаюсь, достаю пистолет из кобуры на поясе и на скорость стреляю по мишеням. Четыре попадания в яблочко. Я возвращаюсь на дорожку и еще три раза проделываю упражнение. Потом десять раз. Пятнадцать. Все, хватит – сердце, как сумасшедшее, колотится в груди.
Я перехожу на шаг, постепенно выравниваю дыхание. Мысли мечутся в голове. Не повстречай я Дэя, не превратилась бы я со временем в коммандера Джеймсон? Холодного, расчетливого, безжалостного? Разве не вела я себя в точности как она, когда поняла, кто такой Дэй? Разве не я привела солдат – и саму коммандера Джеймсон – к дому Дэя, даже не думая о последствиях для его семьи? Я перезаряжаю пистолет и снова стреляю. Пули попадают в яблочко.
Будь Метиас жив, что бы он сказал о моих поступках?
Нет. Не могу думать о брате, не вспоминая утренние признания Томаса. Я выпускаю последнюю пулю из магазина, потом сажусь посреди дорожки вместе с Олли и роняю голову на руки. Я так устала. Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь убежать от себя прежней. Я лишь повторяю свои ошибки – пытаюсь убедить Дэя снова отдать Республике брата, пытаюсь использовать его на благо страны.
Встаю, отираю пот со лба и направляюсь в раздевалку. Олли устраивается в тенечке у дверей, жадно лакает воду из миски, которую я поставила перед ним. Я спускаюсь по лестнице, сворачиваю за угол. Из-за душевых воздух здесь влажный, единственный экран в конце коридора слегка запотел. Я прохожу мимо дверей в мужские и женские комнаты, доносятся голоса – там дальше кто-то разговаривает.
Еще секунда – и из раздевалки появляется Анден в сопровождении двух телохранителей. Я краснею. Судя по всему, он только что вышел из душа – он без рубашки, сушит полотенцем влажные волосы, сильные мышцы напряжены после тренировки. Белая рубашка, висящая через плечо, резко контрастирует с его оливковой кожей. Один из охранников что-то говорит Андену вполголоса, и я с тревогой думаю: вдруг появились новости о Колониях. Минуту спустя Анден поднимает взгляд и наконец замечает меня. Разговор пресекается.
– Миз Айпэрис…
Возможно, за вежливой улыбкой он скрывает то, что беспокоит его. Он откашливается, отдает полотенце охраннику, накидывает рубашку.
– Извините, что я в таком виде.
Я наклоняю голову, изо всех сил напуская на себя невозмутимость, хотя под их взглядами это дается мне нелегко:
– Не стоит извинений, Президент.
– Ждите меня у лестницы, – приказывает Анден телохранителям.
Те синхронно кивают и оставляют нас наедине. Анден ждет, пока они не исчезнут за поворотом.
– Надеюсь, утром все прошло без проблем, – говорит он, застегивая рубашку; хмурит брови. – Все в порядке?
– Все в порядке, – отвечаю я, не желая возвращаться к признаниям Томаса.
– Хорошо.
Анден проводит рукой по влажным волосам.
– Значит, ваше утро было добрее, чем мое. Я несколько часов провел в приватных переговорах с президентом Антарктиды, мы просили у них военной помощи в случае вторжения. – Он вздыхает. – Антарктида выражает сочувствие, но угодить им нелегко. Не знаю, удастся ли нам использовать брата Дэя, и не знаю, как убедить Дэя, что это необходимо.
– Его никто не сможет убедить, – отвечаю я, складывая руки на груди. – Даже я. Вы полагаете, я – его слабость, но самая большая слабость Дэя – его семья.
Несколько секунд Анден молчит. Я внимательно разглядываю лицо Президента, пытаясь понять, какие мысли донимают его. Как жесток он бывает, когда не сомневается в правильности того или иного решения, – как он, не моргнув глазом, приговорил к смерти Томаса, как он бросил оскорбление в лицо коммандеру Джеймсон, как, не колеблясь, казнил всякого, кто пытался его уничтожить. За его мягким голосом и добрым сердцем скрывается что-то холодное.
– Не пытайтесь его заставить, – говорю я, и Анден удивленно на меня смотрит. – Я знаю, вы об этом думаете.
Анден застегивает на рубашке последнюю пуговицу.
– Я делаю только то, что вынужден, – тихо говорит он; голос его чуть ли не печален.
Нет. Я никогда не позволю причинить Дэю зло. Такое же, как причинила ему сама.
– Вы – Президент. Вас никто не смеет принуждать. И если вас заботит судьба Республики, вы не сделаете ничего, что превратило бы в вашего врага единственного человека, который пользуется доверием народа.
Слишком поздно, но я прикусываю язык. Люди верят Дэю, но не верят Президенту. Анден морщится, не скрывая эмоций, и, хотя никак не комментирует мое высказывание, я молча выговариваю себе за неудачную формулировку.
– Извините. Я вкладывала в слова иной смысл.
Пауза тянется долго, наконец Анден говорит:
– Все не так просто, как может показаться. – Он качает головой; крохотная капля воды падает с его волос на воротник. – Вы бы поступили иначе? Рискнули бы всей страной ради одного человека? Такое я оправдать не могу. Колонии нападут на нас, если не предоставим им сыворотку, а ответственность за всю эту заваруху лежит на мне.
– Нет, на вашем отце. Не на вас.
– Так я ведь сын своего отца, – отвечает Анден неожиданно суровым тоном. – Какая разница?
Его слова удивляют нас обоих. Я закрываю рот, решив оставить их без комментария, но мысли в голове бешено мечутся. Разница огромная! Но вдруг вспоминаю рассказ Андена о возникновении Республики – о том, какие действия в те первые темные годы были вынуждены предпринять отец Андена и его предшественник. «Ты там поосторожнее, Айпэрис. Как бы тебя не постигла моя участь».
Возможно, не одной мне не помешал бы такой совет.
Что-то на экране в конце коридора привлекает мое внимание – новости о Дэе. Его показывают крупным планом (старые кадры), а потом появляется короткий сюжет из Денверского госпиталя, и хотя большая часть записи вырезана, я все же вижу толпу, собравшуюся перед зданием. Анден поворачивается и тоже смотрит на экран. Люди протестуют? Против чего?
«Дэниел Элтан Уинг госпитализирован для проведения профилактического осмотра, его выпустят завтра».
Анден прижимает руку к уху. Входящий вызов. Он кидает на меня взгляд, потом щелкает микрофоном и говорит:
– Да?
Молчание. На экране идет репортаж, лицо Андена бледнеет. На мгновение он напоминает мне Дэя – его поразительную бледность на банкете, и тут две эти мысли сливаются в одну, пугающую. Я вдруг понимаю: вот она – та самая тайна, которую Дэй скрывал от меня. Жуткое предчувствие распирает грудь.
– Кто одобрил выпуск репортажа? – яростно шепчет Анден в микрофон. – Следующего раза не будет. Сначала информируйте меня. Ясно?
В горле образуется ком. Закончив разговор, Президент опускает руку и смотрит на меня долгим мрачным взглядом.
– Дэй в больнице, – говорит он.
– Почему?
– Мне очень жаль.
Он трагически склоняет голову, подается вперед и шепчет мне на ухо. Рассказывает. И внезапно я чувствую, что нетвердо стою на земле. Словно все вокруг идет ходуном, будто никакой реальности не осталось, а я снова в Центральном госпитале Лос-Анджелеса в ту ночь, когда передо мной лежало холодное безжизненное тело Метиаса, а я смотрела на его лицо, уже не узнавая его. Сердце мое останавливается. Весь мир замирает. Этого не может быть.
Не может умирать парень, который расшевелил всю страну.
Дэй
Еще одну ночь меня держат в госпитале, а потом отпускают домой. Известие уже просочилось в мир – зеваки видели, как меня на каталке завозили в больницу, рассказали другим. Скоро новость распространится, как лесной пожар, слухи пойдут по всему городу. Я был на профилактическом осмотре. Я навещал в больнице брата. Все эти идиотские истории. Только в них никто не верит.
Я целый день наслаждаюсь роскошью настоящей – не больничной – кровати, смотрю на легкий, тающий в воздухе снежок за окном, а Иден, устроившись у меня в ногах, играет в конструктор, подаренный нам Республикой. Он собирает некое подобие робота – прилаживает к магнитному световому кубу (коробочке размером с кулак с маленькими экранами по сторонам) несколько маленьких деталей – руки, ноги и крылья, – и получается небольшой летающий робот-экран. Иден довольно улыбается, глядя на творение своих рук, потом разбирает его и переделывает в ходячего робота, который при остановке начинает показывать новости. Я тоже улыбаюсь, мгновенно загораясь его радостью. Если в Республике и есть что-то хорошее, так это их умение поощрять любовь Идена к созданию всяких штучек. Мы каждую неделю получаем новую игрушку, какие я прежде видел только у детей из богатых секторов. Не знаю, то ли Джун сделала специальный заказ, то ли Анден хочет таким образом компенсировать все несчастья, которые принес нам его отец.
Дошло ли до Джун известие обо мне? Вероятно, дошло.
Иден встает на край кровати и наклоняется, чтобы водрузить на подоконник свое новое создание. Он нащупывает окно, трогает стекло.
– Осторожнее, – предупреждаю я. – Если упадешь и покалечишься, придется вернуться в больницу. А мне там очень не нравится.