– Ну что, приступим? Времени нет – наверху творится черт знает что.
Он жестом подзывает Патриотов и раздает индивидуальные задания. Я сажусь на корточки рядом с Тесс. Она делает глубокий вдох и, перехватив мой взгляд, заговаривает со мной впервые с момента нашей встречи.
– Извини, Дэй, – тихо, чтобы не слышали остальные, произносит она.
Я замираю на месте, упираясь локтями в согнутые колени.
– С чего это? – отвечаю я. – Тебе не за что извиняться.
– Нет, есть за что.
Тесс отворачивается. Когда она успела так вырасти? Она по-прежнему тоненькая, хрупкая, но смотрит глазами человека более опытного, чем тот, которого я помню.
– Я не хотела тебя бросать, не хотела винить во всем Джун. На самом деле я не верю, что она плохая. Никогда в это не верила. Я просто… разозлилась.
Ее лицо притягивает мой взгляд, как и прежде, все время с того самого момента, как я впервые увидел ее роющейся в мусорном баке. Мне хочется обнять ее, но я сижу и жду – пусть даст мне знак.
– Тесс…
Я ищу слова, которые передали бы мое душевное состояние. Черт побери, раньше я нес такую чушь.
– Я тебя люблю. Что бы ни происходило между нами, – говорю я.
Тесс обхватывает колени руками:
– Знаю.
– Но люблю не так, как ты хочешь, – поясняю я, проглотив ком в горле и уставясь в пол. – Прости, если когда-либо дал повод думать иначе. Наверное, я всегда недостаточно ценил тебя.
С каждым словом, которое хлещет ее, словно плеть, я чувствую мучительный укол в сердце.
– Не извиняйся. Это я во всем виноват – не ты.
Тесс мотает головой:
– Я знаю, ты любишь меня по-другому. Неужели ты думаешь, я еще не поняла? – (Я слышу горькую интонацию в ее голосе.) – Но ты не знаешь, что чувствую к тебе я. Никто не знает.
– Так скажи мне, – заглядываю я в ее глаза.
– Дэй, ты для меня намного больше, чем девичья влюбленность. – Она хмурится, подбирая слова. – Когда целый мир отвернулся от меня и оставил умирать, только ты меня принял. Ты был единственным, кого волновала моя судьба. Ты был для меня всем. Всем. Ты стал моей семьей – моими родителями, моими сестрами и братьями, моим опекуном, моим единственным другом и товарищем, ты был моим защитником и тем, кто нуждался в моей защите. Понимаешь? Я люблю тебя не так, как ты подумал, хотя не могу отрицать: и та любовь есть в моем к тебе отношении. Но то, что я чувствую, выходит за ее рамки.
Я открываю рот, но не нахожу слов. Не знаю, что сказать. Могу только смотреть на нее.
– И вот когда я поняла, – голос Тесс дрожит, – что Джун может отнять тебя у меня, я не смогла представить, как мне жить дальше. Мне казалось, она забирает все самое важное из моей жизни. Мне казалось, она забирает у тебя все то, чего нет у меня.
Она опускает глаза:
– Вот почему я прошу у тебя прощения. Я думала, будто ты должен быть для меня всем на свете, – за это и извиняюсь. У меня был ты, но я забыла, что у меня еще есть я.
Тесс замолкает и оглядывает Патриотов, погруженных в разговор.
– Такое новое ощущение, я все еще к нему привыкаю, – добавляет Тесс.
И мы вдруг снова превращаемся в детей. Мы оба помладше, сидим бок о бок, болтая ногами, в окне полуразрушенной высотки, каждый вечер смотрим, как солнце исчезает за океаном. Сколько мы повидали с того времени, какой путь прошли!
Я протягиваю руку и щелкаю ее по носу, как делал всегда. И она в первый раз улыбается мне.
Предрассветный час приходит на смену ночи, дождь и мокрый снег наконец прекращаются, и город блестит в лунном свете. Время от времени звучит сигнал тревоги, на уличных экранах все еще светится зловещий призыв искать укрытие, но в боевых действиях наступило короткое затишье – в небесах не видно самолетов, не гремят взрывы. Похоже, обеим сторонам нужна передышка. Я тру усталые глаза, стараясь не замечать боли в затылке, – мне бы тоже не помешало отдохнуть.
– Ох, нелегкая будет работенка, – шепчет Паскао; мы оба чувствуем приближение дня. – Они наверняка начеку – готовятся отразить атаку Республики.
Мы сидим на стене Щита, осматривая участок близ границы города. За Щитом тоже живут люди, но, в отличие от Лос-Анджелеса (который представляет собой огромное плотное скопление зданий, постепенно редеющих к пригородам), в Денвере за пределами Щита живут немногие. Там и здесь разбросаны небольшие группы домов. На вид они пустые, – вероятно, Республика при приближении армии Колоний эвакуировала жителей за стену. Воздухолеты Колоний вернулись на свою территорию для дозаправки, но на площадке, хорошо освещенной прожекторами, немало их самолетов. Поразительно, сколь дикой мне кажется мысль о победе Колоний. Год назад я бы плясал от радости при таком развитии событий, но теперь в ушах снова и снова звучит девиз Колоний: «Свободное государство – государство корпораций». При воспоминании о рекламе в их городах меня пробирает дрожь.
Трудно сказать, что бы я выбрал на самом деле: видеть, как мой брат растет в стране под управлением Колоний, или смотреть, как его забирает на опыты Республика.
– Да, они будут начеку.
С этими словами я разворачиваюсь и спускаюсь по внутренней стороне стены. С наружной вдоль Щита стоят наши самолеты, их экипажи наготове.
– Но мы же не солдаты Республики. Если Колонии могут застать нас врасплох, почему бы нам не ответить им тем же?
Мы с Паскао одеты одинаково – с головы до ног в черное, на лицах балаклавы. Если бы не небольшая разница в росте, мы были бы неотличимы.
– Вы двое готовы? – спрашивает Паскао в микрофон наших хакеров.
Глядя на меня, он поднимает вверх большой палец. Если все на местах, то на точке должна быть и Тесс. Девочка, только береги себя.
Мы спускаемся на землю, после чего республиканцы ведут нас к незаметному входу в туннель, по которому можно выйти за пределы Щита на опасную территорию. Солдаты молча кивают, желая нам удачи, и уходят. Черт побери, надеюсь, план сработает.
Я оглядываю поле, где стоят самолеты Колоний. Когда мне только исполнилось пятнадцать, я поджег десять новеньких республиканских истребителей Р-472 на авиабазе Бербанк в Лос-Анджелесе. Именно эта акция впервые вывела меня в верхнюю строку списка наиболее опасных преступников; после ареста, на допросе, я с гордостью признался Джун в этом преступлении. Я спалил самолеты, украв с базы ВВС очень взрывоопасный нитроглайд. Залил жидкость в сопла и сдобрил ею хвостовые части. Как только пилоты включили двигатели, истребители вспыхнули.
Я вижу те давние события как наяву. Конструкция самолетов Колоний несколько иная, их крылья с обратной стреловидностью, но в конечном счете это такие же машины. К тому же сегодня я работаю не один – мне помогает Республика. И самое главное, у меня есть взрывчатка.
– Готов? – шепчу я Паскао. – Бомбы при тебе?
– Считаешь, я мог забыть бомбы? Думал, ты обо мне лучшего мнения. Дэй, красавчик, на сей раз давай без глупостей, – подкалывает меня Паскао. – Если вдруг тебе в голову придет какая дурь, ты уж сначала скажи. Тогда хотя бы будет время тебе хорошенько вмазать.
– Есть, сэр, – улыбаюсь его издевке.
Благодаря одежде нас не видно в темноте. Мы беззвучно продвигаемся вперед и вскоре выходим за пределы небольшой безопасной зоны, где оружие Щита может нас прикрыть. Теперь аэродром Колоний вроде бы неподалеку. Их солдаты дежурят по периметру площадки. Тут же стоят танки в два ряда. Пусть здесь нет воздухолетов, но всякой разной техники вполне достаточно, чтобы начать новый бой.
Мы с Паскао прячемся за грудой камней близ аэродрома. В темноте я вижу лишь очертания Паскао. Он кивает, прежде чем прошептать что-то в микрофон.
В томительном ожидании тянутся секунды. И тут информэкраны по внешнему контуру Щита одновременно загораются флагом Республики, а громкоговорители передают в ночи текст присяги. Все это напоминает типичный пропагандистский ролик – на мониторах появляются знакомые видео с патриотичными солдатами и счастливыми гражданами, победами в боях и богатыми улицами. Внимание охранников аэродрома переключается на экраны. Поначалу, взволнованные, они смотрят настороженно, но через несколько секунд расслабляются.
Хорошо. Пусть считают, что Республика крутит обычные ролики для подъема боевого духа. Трансляция ничем не насторожит Колонии и в то же время отвлекает их внимание. Я выбираю место, где все солдаты смотрят на экраны, и киваю Паскао. Он машет мне рукой. Наступает мой черед.
Прищурившись, я размышляю, как бы мне вернее пробраться на аэродром. Четверо часовых уставились в мониторы; один пилот чуть поодаль стоит ко мне спиной – с моего места кажется, что он обсуждает с приятелем трансляцию. Я дожидаюсь момента, когда все они смотрят в противоположную от меня сторону, беззвучно перебегаю к ближайшему самолету, прячусь за шасси и сворачиваюсь в плотный шар, чтобы черная одежда слилась с темнотой.
Один из охранников время от времени поглядывает через плечо на самолет, но, не видя ничего интересного, возвращается к созерцанию Щита.
Я выжидаю еще несколько секунд, потом снимаю рюкзак и забираюсь в выхлопное сопло. Сердце мое колотится в предвкушении дежавю. Я приступаю к работе – вытаскиваю металлический кубик из рюкзака и надежно закрепляю его в сопле. Панель индикации на устройстве светится красным очень слабо – я ее едва вижу. Проверяю, надежно ли закреплен кубик, и перемещаюсь обратно. Времени мало – скоро охранники потеряют интерес к нашему ролику. Убедившись, что в мою сторону никто не смотрит, выпрыгиваю из самолета. Ботинки на мягкой подошве не издают ни звука. Я снова растворяюсь в тени шасси и, улучив секунду, перебегаю к соседнему ряду истребителей. Паскао делает то же самое с другой стороны поля. Если все пойдет, как задумано, одного взрыва на ряд будет достаточно.
Я заканчиваю с третьим рядом, мокрый как мышь. Экраны вдалеке все мерцают пропагандистскими роликами, но я вижу, что некоторые военные уже отвлекаются. Пора выбираться отсюда. Я тихонько вылезаю из сопла, повисаю в тени, жду подходящего момента – разжимаю пальцы и бросаюсь в темноту.