Скажи, что в мире еще осталось добро. Что надежда для всех нас еще не умерла.
Я словно во сне чувствую чьи-то руки – они поднимают меня, отрывают от Дэя, я упрямо сопротивляюсь. Боль пронзает вывихнутое плечо. Врачи склоняются над телом Дэя. Глаза его теперь закрыты, я не слышу его дыхания. Перед моим внутренним взором мелькает мертвое тело Метиаса. Когда врачи снова пытаются оторвать меня от Дэя, я грубо отталкиваю их и рыдаю. Я оплакиваю все, что могло бы быть иначе. Оплакиваю все, что переломано в наших жизнях.
Дэй
Кажется, это Джун склоняется надо мной, но я с трудом различаю черты ее лица. Когда слишком напрягаюсь, на периферии зрения появляется ослепительная белизна. Если поначалу боль парализовала меня, то теперь я ее почти не чувствую. Воспоминания то вспыхивают, то гаснут – воспоминания о моих первых днях (одиноким испуганным мальчишкой) на улице, о моем раненом колене и пустом желудке, о малышке Тесс, а потом о Джоне, когда он узнал, что я все еще жив, о доме матери, об улыбке отца, об Идене в младенчестве. Я вспоминаю, как впервые увидел Джун на улице. Ее непримиримость, ее пронзительный взгляд. А потом воспоминания спутываются окончательно.
В глубине души я всегда знал, что долго не проживу. Просто не такая у меня планида.
Что-то яркое за плечом Джун привлекает мое внимание. Я поворачиваю голову: поначалу это похоже на световой шар, но, вглядевшись, я понимаю, что это моя мама.
«Мама», – шепчу я, встаю и делаю к ней шаг.
Какая легкость в ногах! Она мне улыбается. Вид у нее здоровый, молодой, энергичный. Руки больше не в бинтах, волосы цвета пшеницы и снега. Я подхожу, и она берет мое лицо в чашу своих гладких невредимых ладоней. Сердце мое останавливается, наполняется теплотой и светом, я хочу остаться здесь навсегда, остановить мгновение. Ноги подкашиваются. Мама подхватывает меня, и мы оба опускаемся на колени, мы снова вместе.
– Мой маленький потеряшка, – говорит она.
Мой голос вырывается прерывистым шепотом:
– Прости меня. Прости.
– Успокойся, мой мальчик.
Я опускаю голову, она склоняется надо мной, целует в лоб – я снова ребенок, беспомощный и исполненный надежд, мое сердце разрывается от любви. Сквозь туман, за золотым кругом ее рук я вижу свое переломанное тело, распростертое на земле. Надо мной склоняется девушка, берет мое лицо в ладони, по ее плечам ниспадают длинные темные волосы. Она плачет.
– А Джон и папа?.. – спрашиваю я.
Мама только улыбается. У нее такие необыкновенно голубые глаза, я словно вижу в них весь мир – небеса, и облака, и все, что за ними.
– Не беспокойся, – отвечает она. – С ними все хорошо, и они очень любят тебя.
Меня переполняет непреодолимая потребность идти следом за мамой, куда бы она ни пошла, куда бы ни повела меня.
– Я скучаю по вас. Каждый день у меня болит сердце о тех, кто когда-то был здесь.
Мама проводит ласковой рукой по моим волосам – так она делала, когда я был маленький.
– Мой дорогой, нет нужды скучать по нас. Мы все время рядом.
Она поднимает голову и кивает в сторону улицы, мимо толпы, собравшейся вокруг моего тела. И вот команда медиков укладывает меня на носилки.
– Возвращайся к Идену. Он тебя ждет.
– Знаю, – шепчу я.
Я выгибаю шею, пытаясь отыскать брата в толпе. Но не вижу его.
Мама встает, отнимает руки от моего лица, и я вдруг чувствую, что мне трудно дышать. Нет. Пожалуйста, не оставляй меня. Я тяну к ней руку, но натыкаюсь на невидимое препятствие. Свет становится ярче.
– Куда ты? Возьми меня с собой!
Мама улыбается, но покачивает головой:
– Ты все еще по другую сторону. Настанет день, когда ты будешь готов шагнуть к нам, и я снова приду к тебе. Живи достойно, Дэниел. Чтобы не стыдно было сделать тот последний шаг.
Джун
Первые три недели, что Дэй лежит в госпитале, я не отхожу от него. Люди приходят и уходят; конечно, Тесс, которая проводит в комнате ожидания не меньше меня в надежде, что Дэй вот-вот выйдет из комы; Иден – он сидит здесь столько, сколько ему позволяет Люси; выжившие Патриоты, особенно Паскао; бесконечный ряд докторов, которых я после первой недели начинаю различать и называть по именам. И Анден, вернувшийся с фронта со свежими шрамами. Множество людей обосновались в палатках вокруг госпиталя, и Андену не хватает духа попросить их разойтись, даже по прошествии недель, а потом и месяцев. У многих из них знакомые алые пряди в волосах. По большей части они хранят молчание. Иногда поют. Я уже привыкла к ним, они даже в каком-то смысле поддерживают меня. Напоминают, что Дэй все еще жив.
По крайней мере, война между Республикой и Колониями закончилась. Антарктида наконец помогла нам своими мощными технологиями и оружием, и Африка с Колониями были вынуждены вернуться к соглашению о прекращении огня. С подачи Антарктиды Анден и канцлер предстали перед международным судом, который наложил на обе стороны надлежащие санкции и обязал нас приступить к разработке полномасштабного мирного договора. Но от руин, оставленных сражениями, и враждебности никуда не деться. Знаю, раны лечатся временем. Понятия не имею, как долго продлится затишье и обретут ли Республика и Колонии истинный мир. Может быть, нет. Но пока и этого достаточно.
Первое, что пришлось сделать врачам с Дэем, после того как они залечили его жуткие огнестрельные ранения, – это операция на мозге. Из-за ранений прервался его курс медикаментозного лечения, необходимого для вмешательства… но врачи все же решили пойти на риск. В тот момент уже не имело значения, готов он к операции или нет, – не пойди они на эту меру, он бы все равно умер. И все же по ночам я просыпаюсь в холодном поту. Никто не может сказать, придет ли он в себя, а если придет, то не станет ли совсем другим человеком.
Минуют два месяца. Потом три.
Мы постепенно переносим свое ожидание домой. Толпы вокруг госпиталя редеют.
Пять месяцев. Проходит зима.
В 07:28 в четверг в начале марта я, по обыкновению, прихожу в комнату ожидания в госпитале. Как всегда, в такой час, кроме меня, здесь никого нет. Иден дома с Люси – ему положено спать в это время. Он быстро растет, и если бы Дэй пришел в себя и увидел его сейчас, то наверняка сказал бы, что братик вымахал; детская припухлость сошла с лица Идена, он делает первые взрослые шаги.
Даже Тесс еще нет. Обычно она приходит попозже и ассистирует врачам, а во время ее перерывов мы садимся рядом и тихонько обмениваемся новостями. Иногда я даже смеюсь, слушая ее.
– Он тебя любит, по-настоящему любит, – сказала она мне вчера. – Он бы любил тебя, даже если бы это вело к его гибели. Он подходит тебе. Думаю, вам обоим повезло.
Она сказала это с робкой ревнивой улыбкой. Каким-то образом она сумела вернуться в жизни Дэя на то место, на котором я ее и узнала, вот только стала старше, выше и мудрее.
– Вас двоих столько связывает – куда уж мне, – дружески толкнула я ее локтем. – Даже в наши худшие времена.
На ее лице зарделся румянец, и я не могла удержаться – открыла ей сердце. Любящая Тесс – самое милое существо на свете.
– Береги его, – прошептала она. – Обещаешь?
А сегодня я здороваюсь с медсестрой у окна комнаты ожидания, потом сажусь на свой привычный стул, оглядываюсь. Здесь так пусто этим утром. Ловлю себя на том, что мне не хватает общества Тесс. Пытаюсь отвлечься – читаю новостные заголовки на мониторе.
ПРЕЗИДЕНТ АНТАРКТИДЫ ИКАРИ, ООН ОДОБРЯЮТ НОВЫЙ МИРНЫЙ ДОГОВОР МЕЖДУ РЕСПУБЛИКОЙ И КОЛОНИЯМИ
ПРЕЗИДЕНТ РЕСПУБЛИКИ СООБЩИЛ О ВВЕДЕНИИ НОВОЙ СИСТЕМЫ ОЦЕНОК ВМЕСТО ИСПЫТАНИЙ
НОВЫЕ ПОГРАНИЧНЫЕ ГОРОДА МЕЖДУ РЕСПУБЛИКОЙ
И КОЛОНИЯМИ ПЕРЕИМЕНОВЫВАЮТ В СОЕДИНЕННЫЕ ГОРОДА ДЛЯ ОБЕСПЕЧЕНИЯ ВЗАИМНОЙ ЭМИГРАЦИИ
МЕЖДУ ДВУМЯ СТРАНАМИ НАЧИНАЯ С БУДУЩЕГО ГОДА
СЕНАТОР МАРИАНА ДЮПРИ ОФИЦИАЛЬНО ВВЕДЕНА
В ДОЛЖНОСТЬ ПРИНЦЕПСА СЕНАТА
Я слабо улыбаюсь заголовкам. Прошлым вечером Анден заехал ко мне и лично сообщил о Мариане. Я заверила, что не замедлю ее поздравить.
– Она знает свое дело, – сказала я. – Лучше меня разбирается в политических делах. Я за нее рада.
– Думаю, в перспективе вы были бы лучше, – кивнул Анден с мягкой улыбкой. – Вы понимаете народ. Но я рад вашему возвращению туда, где вам уютно. Армии повезло – у нее есть вы.
Он помолчал, потом взял мою руку в свои. Я вспоминаю мягкий неопрен его перчаток, серебряный блеск запонок.
– Вероятно, видеться мы будем нечасто. Может, это и к лучшему? И все же заглядывайте время от времени. Я буду вам рад.
– Взаимно, – ответила я, пожимая его руку.
Возвращаюсь мыслями в настоящее. В коридоре близ палаты Дэя появляется доктор, замечает меня, набирает полную грудь воздуха и подходит. Я выпрямляюсь в напряжении. Давно уже не было никаких существенных новостей о состоянии Дэя. Половина меня хочет в нетерпении вскочить на ноги, другая половина ежится от страха – вдруг новости плохие. Вглядываюсь в лицо доктора Канна, пытаясь предугадать его слова. (Зрачки чуть расширены, лицо взволнованное, но не так, как у людей, несущих дурную весть. На его лице я читаю радость.) Пульс учащается. Что он скажет? А может, у него вообще нет новостей и он идет со своим обычным: «Никаких перемен, к сожалению, но состояние стабильное». Я так привыкла к этим фразам.
Доктор Канн останавливается передо мной. Он поправляет очки и машинально скребет свою аккуратную седую бородку:
– Доброе утро, миз Айпэрис.
– Как он? – отвечаю я моим привычным приветствием.
Доктор Канн улыбается, но медлит (еще одна странность; вероятно, новость важная).
– Замечательное известие!
Мое сердце замирает.
– Дэй пришел в себя. Меньше часа назад.
– Он в сознании? – выдыхаю я.
Он в сознании. Вдруг я понимаю, настолько эта новость ошеломительна – я даже не уверена, что мне по силам ее вынести. Я внимательно вглядываюсь в лицо доктора:
– Но это ведь не все, что вы хотели мне сказать.