Дядя Веня взял со стола кружку и сделал глоток. Вернул на место и продолжил:
— На меня вот так смотрела одна, а мне по барабану тогда было. И, между прочим, это тоже в Крыму случилось. Совсем неподалеку отсюда — в Судаке. То есть почти в Судаке. Я тогда освободился, приехал сюда кости бросить. Как в песне поется: «Надену я белую шляпу, поеду я в город Анапу…» Короче, снял комнатку, в первый же вечер выхожу из душевой, а она навстречу случайно выпорхнула. Смотрит на мое расписное тело и уже готова заплакать. Ну, я ее пригласил на разговор, как водится, расписал жизнь свою несчастную, как за незнакомую девушку вступился на улице, от насильников отбивал и одного случайно замочил, как срок несправедливый впаяли… Ну, ты понимаешь — песня еще та, жалостливая. А потом уехал. И сразу еще одна ходка! Лет пять еще звонил, а потом опять сюда же, в Судак, к ней напрямик. Сам не въезжаю, зачем, но так потянуло к ней! Приезжаю в тот домик, а там уже другая тетка командует. Я про ту девочку-птичку спрашиваю, а мне говорят, что при родах умерла почти пять лет назад. Стою я, немного пришибленный, а тут какой-то ребенок выкатился. Девочка тоже. Меня за ногу ухватила и говорит мне: «Папа, забери меня отсюда!» И ведь не отпускает. А та тетка и говорит, что вот, мол, то дитя, ее племянница. А сама она тетка той моей птичке, ну, ты понял. Ребенка она удочерила, поскольку своих не имела. Девочка ее мамой называет, а как увидела меня и как вцепилась ручонками, — насилу оторвал ее от себя. Ушел, а в ушах долго ее плач стоял. И вот я думаю теперь, может, в Судачок тот махнуть, посмотреть на девочку эту — ей теперь лет двадцать должно быть. Это я тогда смыкал, что я типа в законе и не положено мне ни детей, ни дома. А теперь-то кому какое дело? Я одного грузинского законника знаю, так у него детей — штук двадцать, если не больше. И все от него кормятся. Ты как полагаешь, стоит мне туда подкатить?
— Не знаю, — пожал плечами Елагин, — мне вообще хочется, чтобы на свете все счастливы были.
— А такого не бывает. Если кому-то счастье, то другому наоборот — печали и тоски по самое горло. Ты про закон Ломоносова слышал когда-нибудь? Про то, что если в одном месте прибудет, то в другом убудет столько же? Я как узнал, понял всю мерзость и всю ценность нашей жизни. Думал тогда: почему я не Ломоносов, к примеру? Тот ведь тоже крутой мужик был. Ты знаешь, что он немецкому академику нос сломал, когда тот стал его уверять, что русские от шведов произошли?
— Что-то слышал.
— А ты не слушай никого. И меня не слушай. Сам до всего доходи. Если любишь эту девочку, увози. А если не любишь, тоже увози, потому что никто тебя, как она, любить никогда не будет, а ее любви на двоих вам выше крыши хватит.
Дядя Веня сделал еще глоток из кружки и посмотрел в окно на поднимающуюся луну. Сделал еще один глоток.
— Ладно! Ты иди сейчас к ней и скажи, что ее здесь никто не тронет. Я потому и подошел к вам, что услышал, как она на Деркача этого жаловалась. Не надо его бояться. Деркач — сявка, мелкий жулик, а Качан — крыса. Леня Вертеп против меня не пойдет… Так что спите спокойно. А лучше уезжайте.
— Я посмотрю, чем все кончится. Потом заберу Степу и уеду.
— Плюнь на него… Хотя, если слово дал, то пусть… А вот Анечку не забудь из этой помойки вытащить.
Петр вернулся в бунгало, осторожно прошел в спальную, тихо разделся и осторожно забрался в постель. Девушка проснулась и прижалась к нему.
— Мне такой сон приснился! — сказала она. — Будто мы с тобой по небу летим. И такая красота внизу, какой и не бывает.
Глава седьмая
На следующий день Елагин уже не притворялся пьяным и даже наоборот — привел себя в порядок и выглядел очень респектабельно. Теперь на нем были светлый костюм и черная шелковая рубашка. Первым оценила его вид Вдова. Она подошла во время завтрака к столику, где он по обыкновению сидел с Ленноном, и произнесла:
— Ну ты и вырядился. Тебе только шляпы не хватает и черной маски — был бы совсем как Зорро.
Она упомянула черную маску и тут же обернулась.
— Кстати, а где Черная Маска?
— А он у себя в бунгало обычно принимает пищу, — напомнил Джон.
Вдова подвинула стул и села рядом.
— Ну что, закончится все сегодня, как вы считаете?
— Если, как вчера, все будут осторожничать, то вряд ли, — ответил Леннон.
— Но вчера еще можно было докупить фишки, а сегодня, если спустил все, то гуд бай, Вася. По моему разумению, к вечерней игре пара столов останется, а это двадцать игроков. Если в восемь вечера начнем, то к полуночи уже будет ясен пень, кто из нас хапнет миллионы.
После завтрака Елагин вернулся в бунгало и связался с Егорычем. Тот сказал, что установить личность Дяди Вени труда не составило — Вениамин Иванович Ложкарев. Считается одним из лидеров преступного мира, хотя в последнее время его влияние стремительно падает, потому что появилось большое количество авторитетных воров — выходцев с Кавказа, которые совсем не уважают традиции, живут на широкую ногу и воюют между собой за право получать с чиновников, которые пилят государственный бюджет. Из своих пятидесяти шести лет тридцать четыре Ложкарев провел в заключении. Попал на малолетку из детского дома, обвиненный в краже новогодних подарков. На самом деле он написал письмо в отдел народного образования, что прошли праздники, а ни конфет, ни шоколада воспитанники не получали. Приехала разбираться комиссия, и под матрацем кровати мальчика нашли обертки плиток шоколада, а значит, выявили виновного в хищении сладостей и мандаринов. А потом уже пошло-поехало. Воровская специализация Ложкарева — вор-домушник. Крал он обычно из богатых квартир, в которых в те далекие советские времена проживали торговые работники, зубные техники, моряки загранплавания, партийная номенклатура и писатели-сатирики. Характеристики, которые давались ему в исправительно-трудовых учреждениях, все крайне отрицательные: отказывается выходить на работу, не сотрудничает с администрацией, в самодеятельности не участвует. Наказаний не боялся и за все время пребывания на зонах не получил ни одного свидания с родственниками, которых, по его же утверждению, у него нет. Еще отмечалось его умение вскрывать любые замки и необычайное везение в карты, что говорило скорее о мастерстве и понимании любой карточной игры…
Егорыч рассказывал все это, а Петр не мог понять, к чему такие подробности.
— С ним и так все ясно, — попытался он остановить Окунева. — Ты про других что-то смог узнать?
— Предприниматели, чиновники, многие знакомы друг с другом, и у них общие дела, связанные в основном с распилом бюджетных средств. Жизнь у них скучная, вот и хочется чего-нибудь остренького вроде этого турнира. Игроков, засветившихся в онлайн-турах, — не более двух десятков, но это лишь ширма. Судя по всему, турнир для того и устроен, чтобы организаторы просто, без всяких наездов и угроз решили прибрать к рукам их денежки. Подобный турнир уже был проведен в недавнем прошлом, когда отобрали выигрыш у Сан Саныча. А теперь, если случится подобное, кому все эти участники побегут жаловаться? В прокуратуру, с которой у тех, кто организовал эту тусовку, отношения наверняка самые дружеские?
— Так получается, смысла участвовать в турнире нет вовсе?
— Если ты рассчитываешь на миллионы, то их не будет. Но если собираешься вытащить отсюда живым Степана Хромова, то смысл есть…
Окунев замолчал и сообщил:
— К тебе, кстати, направляется в данный момент твой длинноволосый друг. Наблюдаю за ним, и паренек спешит. Вероятно, есть какая-нибудь новость.
Они закончили разговор, и через пару минут в бунгало вошел Леннон.
— Зря ты ушел, — с порога начал он. — Появился банкир Мошкин, и кто-то спросил его о порядке выплаты выигрыша. Банкир сообщил, что выигрыш будет переведен победителям на карту банка «Мрия-инвест», но сейчас на Украине жесткий контроль выдачи наличных средств, а потому в сутки можно будет снимать не более ста тысяч гривен, а это где-то шестнадцать тысяч баксов по курсу. Все, разумеется, возмутились, но Мошкин успокоил, сказав, что через месяц можно перевести всю сумму в любой западный банк. Можно, конечно, и в российский… Но тут все запротестовали и сказали, что лучше в западный. А у меня лично за границей счета нет. И что теперь?
— Если каждый день снимать по шестнадцать тысяч, то за месяц получится полмиллиона, — попытался успокоить его Елагин. — Или ты рассчитываешь выиграть больше?
Новый приятель не ответил, но по выражению его лица можно было понять, что он надеется стать победителем.
— Да, сегодня утренней сессии не будет, — вспомнил он. — Игра начнется только в восемь вечера. Это сделали якобы по просьбе участников. Никто не спорил. Никто даже не поинтересовался, кто об этом просил. Ты просил?
— Нет.
— И я не просил. Чем тогда целый день заниматься будем?
— Я на пляже полежу.
— А мне солнце противопоказано, как вампиру. Я мгновенно сгораю и покрываюсь волдырями. Кожа слезает. Муки страшные. Я в номере лучше сидеть буду. А народ расслабился. Я пока к тебе шел, вижу — все к барам потянулись. Может, пойдем и мы, с народом пообщаемся? Я так считаю, что соперников надо изучить получше, знать их привычки. Взгляды на жизнь, как они реагируют на какие-то моменты.
Леннон посмотрел на Елагина, ожидая, что Петр поддержит предложение.
Но тот покачал головой:
— Ты хочешь напиться?
— Нет.
— Так и те, кто сейчас устремился к барным стойкам, тоже не хотят. Просто каждый считает, что сможет напоить других, чтобы легче было их одолеть вечером. Возможно, и в самом деле кто-то напьется, ляжет отдохнуть и проспит начало игры. Ты и в самом деле считаешь, что здесь все такие общительные и добрые люди собрались? Каждый готов другому что-нибудь в бокал подсыпать, как Сальери Моцарту. Понял меня?
Молодой человек кивнул. По его лицу было заметно, что он не только понял, но и испугался того, что подсыпать отраву в бокал могут и ему. Причем ему в первую очередь.