Вероятно, все, кто стоял здесь до нее, задавали этот вопрос и получали одинаковый ответ. Лучше не тратить времени – и Габриэла, промокнув бумажным носовым платком лоб и щеки, подходит к отметке.
Оператор становится за камеру, Габриэла пытается хотя бы разок прочесть то, что написано на этой четвертушке бумаги.
– Тест № 25. Габриэла Шерри, агентство Томпсон.
«Двадцать пять?!»
– Снимаем, – говорит женщина в очках.
В павильоне все стихает.
– «Нет-нет, я не могу поверить тому, что ты говоришь. Никто не совершает преступления без причины».
– Еще раз. Ты разговариваешь со своим возлюбленным.
– «Нет-нет, я не могу поверить тому, что ты говоришь. Никто не совершает преступления просто так, без причины».
– «Просто так» нет в тексте. Ты считаешь, что автор сценария, бившийся над ним несколько месяцев, сам не знал, что пишет? И не убрал лишние, поверхностные и ненужные слова?
Габриэла глубоко вздыхает. Терять ей, кроме терпения, нечего. Сейчас она будет делать понятные вещи – выйдет отсюда, отправится на пляж или вернется домой и немного поспит… Ей надо отдохнуть, чтобы к вечеру, когда начнутся коктейли, быть в форме.
Странное, сладостное спокойствие охватывает ее. Внезапно она чувствует, что ее любят и оберегают, чувствует благодарность за то, что живет. Никто не принуждает ее находиться здесь и снова подвергаться этому унижению. Впервые за столько лет она уверена в своем могуществе, о самом существовании которого прежде даже не подозревала.
– «Нет-нет, я не могу поверить тому, что ты говоришь. Никто не совершает преступления без причины».
– Дальше!
Это распоряжение – совершенно излишне, Габриэла и сама собиралась произнести следующую фразу.
– «Надо пойти к врачу. Мне кажется, ты нуждаешься в помощи».
– «Нет!» – подает реплику женщина в очках.
– «Не хочешь – не надо. Будь по-твоему. Давай просто погуляем, и ты расскажешь мне все, что произошло… Я люблю тебя. Если больше никому на свете нет до тебя дела, то мне ты дорог и нужен…»
Больше на листке ничего нет. В павильоне тихо, и все его пространство словно электризуется.
– Скажи девушке, которая ждет в приемной, что она может идти домой, – говорит кому-то женщина в очках.
Неужели это – то, о чем она думала?
– На левой оконечности пляжа, у причала напротив Алле-де-Пальмьер, ровно без пяти час будет ждать катер. Тебя отвезут на встречу к мистеру Джибсону. Видео мы отошлем сейчас, но он желает лично познакомиться с теми, кто, может быть, будет работать с ним.
На лице Габриэлы вспыхивает улыбка.
– Я сказала: «Может быть, будет…» Это еще не окончательно.
Но улыбка не гаснет. Джибсон!
1:19 РМ
Инспектор Савуа и судебный медик склоняются над распростертым на столе, обитом нержавеющей сталью, телом красивой девушки лет двадцати.
Девушка обнажена.
– Вы уверены?
Патологоанатом стягивает резиновые перчатки, швыряет их в таз – тоже из нержавеющей стали – и откручивает кран умывальника.
– Абсолютно уверен. Никаких следов наркотиков.
– Но что же тогда могло случиться? Инфаркт? В столь юном возрасте?..
Слышен только звук льющейся воды.
«Как стереотипно все они мыслят – передозировка наркотиками, сердечный приступ, летальный исход…»
Он дольше, чем это необходимо, моет руки, потом протирает спиртом. Поворачивается к полицейскому, просит его тщательно осмотреть тело покойной:
– Не стесняйтесь и постарайтесь ничего не упустить из виду: внимание к мелочам – неотъемлемая часть вашей профессии.
Савуа изучает труп. Хочет поднять руку девушки, но эксперт останавливает его:
– Нет, не прикасайтесь.
Глаза инспектора скользят по телу девушки. Он уже располагает кое-какими сведениями о ней: Оливия Мартинс, португалка, имеется любовник, лицо без определенных занятий, завсегдатай вечеринок; сейчас его уже допрашивают. Судья дал санкцию на обыск в его квартире, и там обнаружили несколько ампул с тетрагидроканнабинолом, основным галлюциногенным элементом марихуаны – это вещество, которое не так давно удалось синтезировать: не дает запаха, а эффект от его приема гораздо сильнее, чем при поглощении дыма. Еще были найдены шесть упаковок – по одному грамму кокаина в каждой. Простыня со следами крови отправлена на экспертизу. Скорее всего, дружок убитой был мелким наркодилером. Был на заметке в полиции, раз или два сидел в тюрьме, но тяги к физическому насилию за ним не наблюдалось.
Оливия и после смерти очень хороша собой. Длинные пушистые ресницы, детское личико, девичья грудь…
«Не отвлекайся. Ты же профессионал…»
– Ничего такого не вижу.
Савуа слегка раздражает сквозящее в улыбке эксперта высокомерие. Тот показывает на маленькое, почти незаметное лиловатое пятнышко между левым плечом и шеей. А вот и другое – на правом боку, меж ребер.
– Применяя специальные термины, я сказал бы, что наблюдается обструкция яремной вены и сонной артерии с одновременным и равным по силе воздействием на определенный нервный узел, причем произведенным с такой точностью, что это привело к полному параличу верхней части тела…
Савуа ничего не отвечает. Судебный медик понимает, что сейчас не стоит пускать пыль в глаза, щеголяя профессиональной терминологией. Ему, как всегда, становится жаль себя: каждый день иметь дело со смертью, жить в окружении трупов, общаться с неулыбчивыми полицейскими… Недаром дети предпочитают не распространяться о том, где работает их отец, да и в гостях ему приходится помалкивать, потому что люди ненавидят «мрачные разговоры». Уже не в первый раз он спрашивает себя, не ошибся ли в свое время с выбором профессии.
– Проще говоря, ее задушили.
Савуа по-прежнему молчит, напряженно пытаясь представить себе, как можно задушить человека средь бела дня на набережной Круазетт. Родители рассказали, что утром девушка вышла из дому с товаром на продажу – незаконную, ибо эти уличные торговцы налогов не платили и не имели права работать.
«Впрочем, это к делу не относится».
– Вместе с тем, – продолжает медик, – есть кое-какие странности. Будь это обычное удушение, остались бы следы на обоих плечах, свидетельствующие, что злоумышленник душил, а жертва сопротивлялась. То есть была борьба. А в нашем случае он одной рукой – а вернее сказать, пальцем – перекрыл приток крови к мозгу, а другой – парализовал жертву. Такие действия требуют изощренной техники и превосходного знания анатомии.
– А может быть, ее убили где-нибудь в другом месте, а потом перетащили туда, где прохожие обнаружили?
– И в этом случае обязательно остались бы следы. Я первым делом начал искать синяки на лодыжках и запястьях. И ничего не нашел. Стало быть, ее не тащили. И потом… не хотелось бы вдаваться в технические детали такого рода… но есть и другие признаки насильственной смерти… например, непроизвольное мочеиспускание…
– Ну, так и что же это все значит?
– Что Оливия погибла именно там, где ее позднее обнаружили. Что убийство совершено одним человеком. И она этого человека знала, потому что не пыталась бежать – по крайней мере, никто из прохожих этого не видел. Что он сидел слева от нее. Что он в совершенстве владеет специальными приемами боевых искусств.
Савуа, кивком поблагодарив, стремительно идет к выходу. По дороге звонит в участок, где допрашивают сожителя Оливии.
– Про наркотики забудьте, – говорит он. – У вас в руках – убийца. Постарайтесь вытянуть из него все, что он знает о боевых искусствах. Я еду. Скоро буду у вас.
– Нет, – отвечают ему. – Приезжайте в госпиталь. Кажется, у нас еще одна проблема.
1:28 РМ
Чайка пролетала над пляжем и вдруг заметила внизу мышь. Приземлилась на песок и спросила:
– Где же твои крылья?
Каждая тварь земная говорит на своем языке, и мышь не поняла слов чайки. Однако заметила, что у этого существа по бокам туловища расположены две странные штуковины.
«Должно быть, страдает какой-нибудь болезнью», – подумала она.
А чайка, увидев, что мышь рассматривает ее крылья, сказала себе так:
«Бедняжка. Должно быть, на нее напали какие-то чудища, сделав ее безгласной и бескрылой».
И исполнившись жалости, подцепила мышь клювом и взмыла вместе с нею в поднебесье. «По крайней мере, уймется ее тоска по родине», – думала птица, чертя круги над морем. А потом бережно и осторожно опустила мышь на песок.
И в течение нескольких месяцев не было на свете существа несчастней, чем эта мышь: ведь она познала небесный простор, увидела бескрайний и прекрасный мир.
Но прошло время – и она вновь привыкла к мышьему своему положению и стала думать, что случившееся чудо ей, должно быть, привиделось во сне.
Эту историю он слышал в детстве. Но сейчас он и сам – в поднебесье, откуда можно видеть бирюзово-синее море, белоснежные яхты, маленьких, как муравьи, людей, натянутые на пляже тенты, холмы, а слева – линию горизонта, за которой простирается Африка со всеми своими проблемами.
Земля приближается стремительно. «Надо при каждом удобном случае глядеть на людей с высоты, – думает он. – Только так можно оценить их истинные размеры».
А Ева то ли томилась, то ли была раздражена чем-то. Хамид никогда не мог бы сказать, что происходит в голове у этой женщины, хотя они были вместе уже больше двух лет. Как ни тошно им в Каннах, уехать раньше срока невозможно: Ева уже должна была привыкнуть к тому, что жизнь ее нынешнего мужа мало чем отличается от жизни предыдущего – ужины, от участия в которых нельзя уклониться, вечера, которые надо организовывать, постоянная смена стран, континентов, языков…
«Интересно, она и раньше вела себя так… или разлюбила меня?»
Запретные мысли. Гони их от себя, думай, пожалуйста, о другом.
Из-за шума двигателей беседовать можно было только по переговорному устройству. Однако Ева не вынула наушники со встроенным микрофоном из специального гнезда сбоку от своего кресла, и даже если бы он сейчас попросил ее надеть их, чтобы в тысячный раз сказать ей, что нет в его жизни никого важнее и дороже ее, что он сделает все возможное, чтобы эта неделя на ее первом фестивале прошла как можно лучше, все равно это было бы невозможно – система устроена так, что пилот слышит разговоры пассажиров, а Ева терпеть не может публичные излияния и нежности.