Представ перед богом смерти, Орфей просил вернуть ему Эвридику. Он исполнил песнь скорби, и Персефона, сидящая по левую руку от Аида, заплакала. Ее слезы прозрачными жидкими кристаллами падали на землю Царства мертвых. Чтобы остановить плач жены, Аид согласился исполнить просьбу Орфея, но с одним условием.
Эвридика последует за Орфеем, но, пока они находятся в Царстве мертвых, Орфей не должен смотреть на жену. Лишь покинув земли смерти, они смогут воссоединиться. И Орфей согласился. Но по пути обратно по реке Стикс Орфей не слышал дыхания и не чувствовал присутствия Эвридики рядом. В страхе быть обманутым богом Смерти в трех шагах от спасения Орфей не выдержал и обернулся. Бледная тень Эвридики, что так и не смогла выйти на свет, навсегда растворилась в водах Стикса, оставив Орфея ни с чем.
– Что за дурацкое правило?! – возмутилась ты, снова перебив, и я практически ощутил торжество оттого, что опять заставил тебя негодовать.
– Таковы правила богов, – я был непреклонен.
– Каждый бы захотел обернуться! – шепотом закричала ты, а я цыкнул, призывая тебя быть тише.
– Нет, не каждый! Всё имеет свою цену.
– И что же потом случилось с Орфеем? – ты сложила руки на груди, словно я нанес тебе личное оскорбление.
– Говорят, он так обезумел от горя, что играл на лире скорбную песнь, погружающую мир во мрак. И милосердный Зевс попросил своего брата Аида о воссоединении возлюбленных, потому что мир устал скорбеть годы напролет.
– И что Аид? – жадно спросила ты.
– Забрал Орфея в Царство мертвых навсегда, чтобы влюбленные могли быть вместе, – придумал я на ходу.
– Фу! – ты готова была взорваться от недовольства. – Хотя все понятно. Таков и есть Аид. Мрачный и жуткий.
– Ничего подобного, – возразил я, но на всякий случай, хотя с нами в комнате никого не было, огляделся, не слышит ли кто, а потом горячечно зашептал, предавая своего отца Зевса: – Мне самому Аид кажется… очень сложным.
– Пф-ф-ф, – глупо хихикнула ты. – Аид – злодей, все знают. Просто Зевс достаточно добр к нему, потому что они братья.
– Аид не злой, – упрямился я. – Иначе почему бы Персефона, что была самим воплощением весны, полюбила его? И в прошлый раз ты говорила иначе!
– Я думала об этом. История Персефоны выдуманная, Пирр. Ты же сам насочинял все это. А на самом деле никто никогда не полюбит Аида. Он же жуткий, просто бр-р-р. Ты вот на Деймоса посмотри. Стр-рашный, так и хочется убежать, когда видишь его. А он всего наполовину связан с тьмой. Каков же тогда его отец! Не могу представить! Никто не может полюбить чудовище! Поэтому легенда про Аида и Персефону – небылица. А вот та, что ты рассказал сегодня, уже похожа на правду.
Я вдохнул и выдохнул несколько раз, собираясь с мыслями. Что, если… Но нет, ты не могла быть шпионом или предателем, а потому я решился.
– У меня есть тайна, – выдавил я.
– Какая? – с предсказуемым любопытством зашептала ты, легко отвлекаясь от нашего спора.
– Поклянись, что никому не скажешь! Клянись по правилам! – я хотел убедиться.
– Клянусь! – ты плюнула на ладошку, протянула мне руку, я повторил твои действия, и мы скрепили клятву. Теперь можно и рассказать, сбросить груз, который давил с прошлого года.
– Я не сам придумал все эти истории… Точнее, сам… Но не все, – я замолчал, но ты, на удивление, не перебивала меня, а терпеливо ждала продолжения. – Мой старый учитель там… дома преподавал многое… в том числе старый язык.
– Ты понимаешь латынь?!
Выдержка изменила тебе, ты даже подобралась ко мне совсем близко одним резким движением, перестав уютно нежиться с подушкой. Теперь мы сидели нос к носу и ты разглядывала меня, словно диковинную зверушку.
– Я немного читаю на латыни, – поправил я тебя, борясь с желанием отодвинуться. Все же ты была очень настырной. – И в недрах нашей библиотеки я нашел… книгу. Она была очень ветхой и рассказывала о старых временах. И там я прочел разное… о богах.
– Что именно? – уточнила ты.
– Короткие и с меньшими подробностями истории, что я уже рассказал тебе, – неохотно признался я. – А еще боги, а в особенности мой отец…
Я надолго замолчал, не в силах выдавить из себя страшные слова.
– Что? Что – твой отец? – выдохнула ты, подавшись к моему уху. И, не в силах сопротивляться, я обвил тебя руками, пытаясь спрятаться. Очень давно никто не дарил мне утешающего объятия. Ты обняла меня в ответ, очень странно погладив по голове, словно это ты была старшей.
– Мой отец и остальные Молодые боги показаны там не такими уж хорошими, – признался я. – А Аид выглядит несчастным, а не злым. Понимаешь? Эта книга совсем запутала меня.
Ты какое-то время молчала, продолжая гладить мои волосы, а после просто сказала:
– Может, если ты расскажешь все эти истории мне, тебе станет легче?
– Может быть, – кивнул я где-то у твоей шеи.
– Я готова слушать дальше, – хихикнула ты.
– Не всё так быстро, – мне вдруг стало удивительно легко на душе, но в то же время слишком неловко от твоей близости, а потому я ущипнул тебя и отпрянул. – Ты же сразу убежишь, как я расскажу тебе все.
– Я никуда не убегу, Пирр, – просто сказала ты, и это прозвучало вернее, чем все пророчества, старые мифы и легенды на свете.
Мы так и уснули, свернувшись каждый в своем углу кровати, перебрасываясь колкостями и шутками, и проспали до позднего утра. Благо, в первую неделю мало кого волновал наш распорядок, расписание еще не наладилось, а железная рука Верховного Жреца не ухватилась как следует за бразды правления.
Позже нам приходилось быть куда более осторожными. Но пока мы нежились в кровати в ласковых лучах утреннего солнца, что пробивались сквозь приоткрывшуюся ставню, и были связаны разделенной на двоих тайной.
4
1197 год от возведения Первого Колизея
Я не мог вспомнить детально, как пролетели следующие четыре года. Наверное, это время было наполнено изнуряющим трудом и тренировками настолько плотно, что остановиться на чем-то одном, на каких-то ярких точках или воспоминаниях, невозможно.
Просто длинное размытое пятно похожих друг на друга дней, повторяющихся снова, снова и снова. Ты была рядом в каждый из них. Я так привык к этому и совершенно позабыл, что однажды жизнь отнимет тебя.
Но судьба, стоя на страже, решила напомнить мне о неумолимом роке.
Вся наша жизнь была четкой и размеренной: не только все, что связано с тренировками и подготовкой к Игре, но и отношения внутри группы из десяти подростков. Полагаю, что ты, едва перешагнувшая порог двенадцатилетия, уже не могла считаться ребенком. Разделение внутри нашей группы, возможно, было незаметно со стороны, но для меня ощущалось явным.
Калипсо срослась с Йоргосом, и это было ясно как день еще в первый наш год на острове. Они казались мне самой опасной смесью из возможных. Стражник, что хлестнул Калипсо плетью в день прибытия на остров, так и не вернулся домой. В ночь перед окончанием службы с ним произошел несчастный случай. Бедняга сорвался с обрыва на острые камни, и беспощадные волны прилива превратили его лицо в сплошное месиво, швыряя тело о рифы мелководья. Это была официальная версия событий. Но я видел мрачное торжество на лице Калипсо в момент, когда стражника, уложенного в грубо и наспех сколоченный гроб, тащили на корабль. Йоргос же опустил ладонь на плечо девчонки и коротко погладил шрам от плети. Меня так удивило это полное скрытой нежности движение, что я отвлекся на него, а потому только позже понял, что они провернули это вдвоем.
Они казались мне странными. Стали убийцами уже в двенадцать, но это не сделало их монстрами. Они всё так же смеялись, тайком пихались под столом за завтраком, усердно трудились, склочничали с другими Чемпионами (последним, конечно, занималась Калипсо; Йоргос обычно лишь грозно молчал, стоя рядом с ней) – в целом, вели себя как обычно. Совместное злодеяние никак не отразилось на них внешне. И, безусловно, они любили друг друга, хотя полного доверия между ними не было. Тренировались строго по отдельности, и я догадывался – практически знал, что никакими приемами они друг с другом не делились. Но, кажется, эта скрытность совсем не мешала их крепкой связи. Между собой они были нежными и пылкими, это не заметил бы лишь слепой. Я-то верил, что злодеяние ставит на тебе тавро. А потому для меня было настоящим шоком осознать, что ночью ты можешь зверски убить человека, а уже следующим утром кинуть кашу в волосы приятеля, задорно смеясь. Проявлять жестокость, а затем привязанность. Это сбивало с толку. Калипсо и Йоргос сочетали в себе вещи, которые в моей голове никак не соединялись. А оттого я считал их одними из самых опасных противников.
Я-то рассказывал и показывал тебе всё, что происходило на моих тренировках. В теплое время года мы просыпались затемно и мчались на пляж неподалеку или в редкий лесок, что располагался за виллой, и демонстрировали друг другу все, чему научились вчера. Ты быстро перенимала мои умения, освоив стрельбу из лука и метание копья. Диск, молот и ядро тебе не давались, так как весили слишком много. Я потихоньку уносил с тренировочного поля пришедшие в негодность снаряды, неловко чинил их, чтобы показать тебе всё точно так, как учили меня наставники. Ты же честно пыталась передать мне все то, чему научили тебя. Но я был уверен – и так оно и оказалось, – что не способен на такую ловкость и проворство. За четыре года я изменился: стал гораздо выше, раздался в плечах, – поэтому все приемы, которые ты демонстрировала мне, оказались просто неподвластны моему слишком большому телу. Но я был крайне доволен тем, как учили тебя. Ты так и осталась маленькой и худой, и твои тренеры превратили это в преимущество. Со смехом ты показывала мне, как можешь висеть около часа на двух лишь пальцах, зацепившись за мизерный выступ отвесной скалы. Весь этот час я провел как на иголках внизу, призывая тебя прекратить. Это была моя вина: я не поверил, когда ты похвасталась своими успехами, и, упрямая, как всегда, ты тотчас поспешила всё продемонстрировать.