– Лоннон.
Потом они опасливо стали окружать его, пока, осмелев, не подошли совсем близко, и начали щупать его диковинную одежду, постукивая ороговелыми ногтями по его мятой рубашке, дергая запонки и пуговицы. Женщины тем временем повизгивали от возбуждения на крышах жилищ. Когда Рип посмотрел на них и улыбнулся, они нырнули в дверные проемы и выглядывали на него из сумрачных недр. Он чувствовал себя на редкость глупо, и у него сильно кружилась голова. Мужчины тем временем принялись обсуждать его. Они присели на корточки и начали спорить – без воодушевления или убежденности. До него долетали обрывки фраз – «белый», «черный хозяин», «обмен», но по большей части их жаргон был лишен смысла. Рип тоже присел. Голоса взмывали и опадали, будто песнопения. Рип зажмурился и предпринял отчаянное усилие, чтобы проснуться, пробудиться от этого нелепого кошмара.
– Я в Лондоне, в тысяча девятьсот тридцать третьем году, остановился в отеле «Ритц». Вчера вечером я слишком много выпил у Марго. В будущем надо поостеречься. На самом деле ничего страшного. Я в «Ритце», в тысяча девятьсот тридцать третьем.
Он повторял это снова и снова, отрешив чувства от всех внешних впечатлений, принуждая свою волю устремиться к здравомыслию. Наконец, полностью убедив себя, он поднял голову и открыл глаза… раннее утро над рекой, скопище мазанок, круг бесстрастных варварских лиц…
Не стоит думать, что тот, кто перескочил через пять сотен лет, станет обращать большое внимание на смену дней и ночей. Как часто прежде во время своего беспорядочного чтения Рип наталкивался на фразы вроде «С той поры время утратило для нее реальность». Наконец он понял, что они означали. Какое-то время он жил под охраной среди лондонцев. Те кормили его рыбой, грубым хлебом и угощали хмельным, тягучим пивом. Часто в предвечерний час, закончив дневные труды, женщины деревни собирались вокруг него и жадно и пристально наблюдали за каждым его движением, порой нетерпеливо (однажды к нему подобралась осанистая молодая матрона и внезапно дернула за волосы), но по большей части застенчиво – готовые захихикать или разбежаться врассыпную при любом необычном движении.
Этот плен, возможно, продлился немало дней. Он чувствовал несвободу и инаковость – и ничего больше.
Затем последовали иные впечатления: прибытие «хозяина»; день общего возбуждения в деревне; появление большой моторной лодки с тентом и флагом; команда щеголеватых негров, одетых в мундиры из кожи и меха, несмотря на разгар лета; негритянский капитан, отдающий приказы тихим надменным голосом. Лондонцы притащили мешки из своих хижин и разложили на пляже вещи, которые они раскопали среди руин, – детали механизмов и украшения, фарфоровые черепки, стекло и элементы резной каменной кладки, ювелирные изделия и бесполезные куски каких-то предметов, подходящие, как они надеялись, для торговли. Чернокожие сгрузили на сушу тюки плотной материи, кухонную утварь, рыболовные крючки, лезвия для ножей и топоров. Последовали обсуждение и обмен, а потом находки с раскопок перекочевали на борт катера. Рипа вывели вперед, представили, повертели и осмотрели со всех сторон, затем тоже препроводили на катер.
Фантасмагорическое путешествие вниз по течению; Рип, восседающий на тюках в грузовом отсеке; капитан, невозмутимо попыхивающий сигарой. Они то и дело останавливались в селениях куда меньше Лондона, но выстроенных по тому же самому плану. Здесь любопытные англичане толпились на берегу или, барахтаясь, подплывали ближе, чтобы поглазеть на Рипа, пока им категорически не велели держаться на расстоянии. Кошмарное путешествие продолжилось.
Прибытие на побережье; большая военная база; форма из кожи и меха; черные лица; флаги; приветствия. Пристань с большим пароходом; казармы и дом правительства. Негр-антрополог в огромных очках. Впечатления стали более яркими и более краткими; мгновенное озарение, подобное мерцанию молнии. Кто-то терпеливо пытается поговорить с Рипом. Кто-то очень медленно произносит английские слова, читая ему из книги – знакомые слова с необычным акцентом; чернокожий человек, читающий Рипу Шекспира. Кто-то измеряет его череп штангенциркулем. Усиливается мрак и отчаяние; несвобода и чужеродность; моменты озарения – все более редкие и фантастические.
Ночью, когда Рип просыпался и лежал наедине со своими мыслями – весьма ясными и безутешными, он говорил себе: «Это не сон. Я просто сошел с ума». Потом чернота и дикость стали еще беспросветнее.
Офицеры и официальные лица приходили и уходили. Поговаривали о том, чтобы отправить его «домой». «Дом», – думал Рип, и за следующим административным городом, расплывчатым и более отдаленным, он увидел упорядоченную череду безликих апартаментов с паровым отоплением, крыши кают и прогулочные палубы, казино, бары и рестораны, которые были его домом.
А позднее – насколько позднее, он не мог бы сказать – что-то новое и в то же время нестареющее. Слово «Миссия», написанное краской на борту. Чернокожий, одетый в доминиканскую рясу… и усиливающаяся ясность. Рип знал, что при всей инаковости там возникло что-то знакомое, очертания среди хаоса. Нечто совершалось. Нечто знакомое Рипу. Нечто неподвластное двадцати пяти векам. Из его собственного детства, пережившего старость мира. В бревенчатой церквушке прибрежного городка он сидел на корточках среди местных прихожан. Некоторые из них были одеты в поношенные мундиры. На женщинах были мешковатые, по-монашески сшитые платья. Растрепанные белые люди вокруг него глядели затуманенными, непонимающими глазами в другой конец комнаты, где горели две свечи. Священник повернул к ним свое кроткое черное лицо.
– Ite, missa est[108].
Прошло несколько дней после происшествия, прежде чем Рип пришел в себя настолько, чтобы говорить. Когда к нему вернулось сознание, он спросил у священника, сидевшего у его изголовья:
– Одного я не могу понять, отче: каким образом вы-то там оказались?
– Меня вызвали проведать сэра Аластора. Он не слишком пострадал, но лежал без памяти. Вы оба счастливо отделались. Странно, что сэр Аластор послал за мной, – он ведь не был католиком, но, похоже, пока он лежал без чувств, ему приснился некий сон, заставивший его послать за священником. Потом мне сказали, что и вы здесь, так что я навестил и вас.
Рип ненадолго задумался. Он почувствовал сильное головокружение, когда попытался размышлять.
– Аластор тоже видел сон?
– Очевидно, что-то о Средневековье. Это и заставило его послать за мной.
– Отче, – сказал Рип, – я хочу исповедоваться… Я экспериментировал с черной магией…
По специальному заказу
Альтернативное окончание «Пригоршни праха»
Оно использовано в сериальной версии и заменяет главы V, VI и VII, начинаясь на двести сорок первой странице книги. Весь бразильский эпизод, таким образом, пропущен. Тони Ласт покидает Лондон после неудачной попытки договориться с женой о разводе и отправляется в долгий и праздный круиз.
Во второй половине дня, уже под вечер, лайнер вошел в порт Саутгемптона.
Они расстались с солнцем три дня назад; после Азорских островов было открытое море; над Каналом белел туман. Тони бодрствовал всю ночь, потревоженный противотуманными сигналами и сомнениями, связанными с предстоящим возвращением.
Они пришвартовались у причала. Тони перегнулся через перила, высматривая своего шофера. Он заранее отправил каблограмму в Хеттон, что его нужно встретить и отвезти домой. Ему хотелось увидеть новые ванные комнаты. Половину лета в Хеттоне трудились рабочие. Его ожидает множество перемен.
Поездка прошла без приключений. Тони не питал страсти к серьезным путешествиям среди джунглей, скал и пампасов; он не имел ни малейшего желания убивать крупную дичь или исследовать не отмеченные на карте притоки рек. Англию он покинул, потому что в сложившихся обстоятельствах это казалось ему правильной процедурой, обычаем, освященным в художественной литературе и истории поколениями разочарованных мужей. Он вверил себя попечению туристического агентства и несколько ленивых месяцев болтался между островами Вест-Индии, обедал в резиденциях губернаторов, попивал коктейли на клубных верандах и легко обретал популярность за капитанскими столиками, метал на палубе кольца и играл в пинг-понг, танцевал на палубе и катался с новыми знакомыми по хорошо обустроенным дорогам среди тропической растительности. Теперь он снова был дома. За прошедшие недели он все реже и реже думал о Бренде.
Вскоре он узнал своего шофера среди немногочисленной публики на причале. Тот взошел на борт и принял на себя заботы о багаже. Автомобиль ждал их по другую сторону таможенных ангаров. Шофер сказал:
– Следует ли мне отправить большой сундук поездом?
– Но ведь позади машины полно места, разве не так?
– Ну, это вряд ли, сэр. У ее светлости с собой много багажа.
– У ее светлости?
– Да, сэр. Ее светлость ожидает в машине. Она телеграфировала, что мне следует забрать ее из отеля.
– Понятно. И у нее много вещей?
– Да, сэр, на редкость много.
– Что ж, тогда вам действительно лучше отправить сундуки поездом.
– Очень хорошо, сэр.
Так что Тони пошел к автомобилю один, пока шофер занимался багажом.
Бренда забилась в угол на заднем сиденье. Она сняла шляпку – маленькую вязаную шапочку, сколотую брошью, которую он подарил ей много лет назад, – и положила ее на колени. В салоне автомобиля был глубокий сумрак. Она посмотрела на него, не поднимая головы.
– Дорогой, – сказала она. – Твой корабль пришел очень поздно.
– На Канале нас застал туман.
– Я приехала сюда вчера вечером. В конторе мне сказали, что ты прибудешь рано утром.
– Да, мы припозднились.