И все же Эдвард по-своему выделялся из числа тех, кто носит винчестерские галстуки и ходит в клуб «Карлтон». Несколько недель назад он убил своего профессора, мистера Кертиса. Мало кто за пределами колледжа подозревал о существовании последнего, поэтому весть о его внезапной смерти была воспринята спокойно. В конце концов, в общих интересах было не поднимать шума – единственный родственник мистера Кертиса, брат с обширной практикой в Пэнгборне, все понял, когда директор объяснил ему, что к чему. Мне кажется, в полиции вообще ничего не слышали об этом деле, а если и слышали, то быстро забыли. По словам Поукса, об истинности которых я судить не берусь, на Кокборна надавили, чтобы дело не дошло до «Айсис» (ученая степень Эдварда была под вопросом, и декан колледжа взял дело под свой контроль, хотя, как я уже сказал, за правдивость того, что говорит Поукс, я не ручаюсь).
Я не знаю, за что Эдвард так люто ненавидел мистера Кертиса. Я не имел чести общаться с ним лично, но часто видел, как он прогуливался по двору один или с женой директора – Энн. Мистер Кертис казался мне довольно приятным человеком, особенно если принять во внимание, что он преподавал историю. Но как бы там ни было, ненависть Эдварда была безмерна, и в итоге он пришел к выводу, что их совместное существование невозможно. Такие мысли порой приходят на ум всем студентам, вот только, в отличие от других парней в винчестерских галстуках в клубе «Карлтон», он сразу понял: лучше всего покончить не с собой, а с другим. Большинство студентов с хронической бессонницей рано или поздно предпочтут убить себя, и лишь немногие – кого-то другого.
Тщательно спланированное, убийство это было совершено с откровенной простотой, присущей студенту кинематографии, который до второго провала на экзамене по истории (из-за неспособности рисовать карты) считался знатоком этого предмета.
Комната мистера Кертиса располагалась прямо над боковыми воротами. Они закрываются в девять. Ключ хранится у привратника. В кабинете казначея всегда лежит дубликат, и Эдвард понимал, что именно он ему и нужен. В обед Эдвард пришел к казначею. Ключи висели на гвозде рядом с рабочим столом, за которым сидел хозяин кабинета. Эдвард начал выдумывать какую-то историю о сгоревшем ковре – казначей разозлился, но с места не сдвинулся. Затем огонь перекинулся на диван – казначей встал, но из-за стола не вышел. Тогда Эдвард швырнул в огонь стул и предположил, что «после празднования победы на лодочных гонках все огнетушители пусты, сэр». Это было уже слишком, рассерженный казначей удалился решительным шагом; Эдвард схватил ключи и помчался в свою комнату, где поджег ковер, диван, стул и, на случай если казначей придет с проверкой, опорожнил огнетушители. Его слуга решил, что Эдвард пьян.
Затем Эдвард поспешил к мистеру Кертису и договорился встретиться с ним в десять; президенту Совета он послал записку с просьбой уделить ему время для личного разговора, такие встречи обычно назначались на четверг, и с чувством отлично выполненной работы он спокойно пообедал в клубе «Карлтон».
После обеда он сел на велосипед и по пыльной дороге прокатился до Абингтона, а там, пройдя мимо старинных антикварных лавок, зашел в самую неприметную из них и купил кинжал. Сел у живой изгороди и наточил его камнем, купленным в «Рэдли». Вернувшись со всем этим обратно, принял очень горячую ванну. С нескрываемым удовлетворением в полном одиночестве поужинал в «Джордже» – нужно было еще кое-что обдумать.
Тем вечером в Совете было непривычно людно, выступал какой-то очень известный политик из Лондона. Эдвард от себя лично задал вопросы о вооруженных силах, «тонкостях» отправки дипломатической почты, часах, газовых горелках на крышах и бюстах премьер-министров – не заметить его было невозможно. Без пяти минут десять он сказал тому, кто подсчитывал голоса, что скоро вернется, и вышел из зала. Все решили, что он пошел выпить кофе, пока буфет еще открыт. Велосипед Эдварда вместе с прочими теснился у ворот на Сент-Майкл-стрит, прямо под вывеской, которая запрещала велосипедам там находиться. Спустя восемь минут он вернулся, довольный собой, и почти сразу же его попросили выступить. Хотя это скорее можно было назвать убедительным алиби, а не блестящим примером ораторского искусства, но к тому моменту слушателей и так почти не осталось. По дороге домой его душа ликовала. Это было превосходное убийство. Все случилось, как было задумано. Никем не замеченный, он прошел через боковые ворота и поднялся к мистеру Кертису. У того была привычка, подходящая скорее директору, нежели простому преподавателю: при появлении посетителя он какое-то время продолжал читать или дописывал пару слов, пытаясь тем самым подчеркнуть свое превосходство. Эдвард убил его, не дав закончить утонувшее в луже крови предложение. Возвращаясь домой, он прошел по Джордж-стрит до канала и выбросил кинжал. «Вечер выдался удачным», – решил Эдвард.
Гастингс, ночной портье, любил задерживать людей на крыльце разговорами. Многих эта привычка раздражала, но в тот вечер Эдварда переполняло добродушие, и он заговорил первым.
– Ужасно скучные дебаты в Совете, Гастингс.
– Согласен, сэр, а сами вы выступали?
– Пытался.
– Что ж, сэр, если вы жаждали шумихи, вам следовало бы остаться сегодня в колледже. Здесь происходит что-то неописуемое. Не припомню такого за все годы службы.
– Гастингс, что произошло?
– Сэр, не спрашивайте! Я всегда знал, что его светлость плохо кончит.
– Скажи мне, что произошло, Гастингс.
– Ох, сэр, вы же знаете, каким бывает лорд Поукс, когда напьется. Его ничто не остановит. Вечером он вернулся ужасно пьяным. Он не заметил меня, когда я ему открыл, – просто пронесся мимо и упал на газон. А поднявшись, начал ругаться на чем свет стоит, говорил, что учителя не имеют права сажать тут траву, на которую падает джентльмен. Сказал, что убьет их всех.
– И что, Гастингс?
– Он убил, сэр.
– Что, всех?
– Нет, сэр, не всех! Только мистера Кертиса, сэр. Господин декан пошел искать лорда Поукса, чтобы уложить того в кровать, а нашел уже спящим на полу в комнате мистера Кертиса, а сам мистер Кертис, отмеченный столь высокой наградой, очень медленно истекал кровью, вы бы сказали «капля за каплей», сэр.
– Будь я проклят!
– Вот, господин декан именно так и сказал, сэр. Он сейчас у господина директора.
Полночное небо наполнилось колокольным звоном.
– Пойду-ка я спать, Гастингс. Странное дело.
– Ваша правда, сэр. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Гастингс.
Эдвард лег в кровать с тревогой на сердце. Жаль, что во всем обвинят Поукса, правда очень жаль. Но чем глубже он проваливался в сон, тем больше убеждался, что это, возможно, лучший исход. Он подумал о Поуксе – печальная фигура. Его отца попросили покинуть дипломатический корпус после постыдного происшествия с младшей дочерью черногорского министра, затем он женился на кузине, обзавелся наследником и умер от белой горячки в сорок два года. Было очевидно, что Поукс-младший не обзаведется наследником и вряд ли доживет до сорока двух. Он почти всегда был полупьян. Затем мысли Эдварда обратились к упадку великих семей Италии времен Возрождения, и где-то далеко часы на башне Святой Марии пробили половину первого. Хороший вечер и сон…
На следующее утро все уже знали о случившемся. Мне новость принес мой слуга:
– Половина восьмого, сэр, и мистер Поукс убил мистера Кертиса.
Мы с Поуксом столкнулись в ванной комнате, он был бледен и очень расстроен. Я спросил его об убийстве.
– Похоже, дело очень серьезное. Помню только, что разозлился из-за какого-то газона, а потом двое укладывали меня в постель. Веселого мало. Меня же не повесят?
Я предположил, что суд ограничится лечебницей для алкоголиков. Я искренне жалел Поукса, но меня не покидала мысль, что лучше бы его куда-нибудь упрятать. В конце концов, опасно жить рядом с человеком, совершившим такое, к тому же он частенько выпивает. Я решил позавтракать в чайной «Старый дуб», где повстречал Эдварда. Он был в отличном расположении духа, что незамедлительно вызвало мою неприязнь к столь неуместному за завтраком настроению, впрочем, его невероятно занимала история об этом убийстве, которая уже вовсю обсуждалась.
Эдвард знал, что днем я почти не бываю в своих комнатах, поэтому спросил, можно ли там позаниматься, – в его комнатах случился пожар. Я ответил, что как раз собирался провести все утро у себя, и посоветовал ему пойти в Совет. С чем и удалился.
Около одиннадцати я увидел, как боковая дверь кабинета директора отворилась и из нее вышел сияющий от радости Поукс. Я позвал его к себе, и он все мне рассказал. На Поукса разговор с директором определенно подействовал ободряюще.
Он пришел к директору, одолеваемый беспокойством, приличествующим молодому дворянину, который внезапно столкнулся с перспективой повешения. С одной стороны стола сидел сам директор, а напротив него – декан. Поуксу предложили присесть. Директор сказал:
– Я пригласил вас сегодня, лорд Поукс, по крайне печальному для нас обоих, но главное – для меня, поводу. Возможно, вам уже сообщили, что вчера ночью, находясь в состоянии алкогольного опьянения, вы зашли в комнату мистера Кертиса, вашего наставника, и закололи его ножом. Полагаю, вы не станете это отрицать?
Поукс молчал.
– Это было глупо, лорд Поукс, бессмысленно и глупо, но я не собираюсь быть к вам излишне строгим, – голос директора задрожал, – мальчик мой, вы же пятнадцатый лорд Поукс, и, как я уже говорил вам раньше, мы с вами в некотором смысле родственники. Ваша двоюродная бабушка, леди Эмили Крейн, вышла замуж за моего дедушку. Учитывая ваше положение в обществе, колледж просто обязан со всей осторожностью отнестись к этому вопросу.
Поукс охотно закивал. В обществе лавочников и учителей его титул часто решал все проблемы.
– Мы с господином деканом долго беседовали и решили, что совершенно не обязательно ставить в известность органы власти, к тому же, как вы знаете, руководство университета всегда по мере своих сил сопротивлялось и препятствовало деятельности обычных судов. В данной ситуации это кажется нам особенно целесообразным, поскольку существует высокая вероятность того, что криминальный суд не вынесет столь желанного для нас оправдательного приговора. За прецедентом далеко ходить не нужно: в пятнадцатом веке один простолюдин из нашего колледжа отрубил голову казначею университета, правда, все произошло в открытом бою, и юноша перед этим сам был тяжело ранен, но в те времена нравы были суровее. Выдающийся ученый, чье место я, недостойный этой чести, занимаю сейч