ас, наложил на преступника штраф в размере двух пенсов, который тот должен был выплатить родственникам убитого.
Поукс просиял.
– Конечно, за прошедшие годы пенсы заметно подешевели, но мы с господином деканом произвели подсчет и решили, что вам надлежит выплатить штраф в размере тринадцати шиллингов. Стоит ли говорить, лорд Поукс, что произошедшее сильно нас огорчило. Мы верим и надеемся, что подобное больше не повторится. Скорее всего, колледж не сможет с тем же великодушием во второй раз закрыть глаза на подобное преступление. Вы свободны, лорд Поукс.
На этом разговор закончился, и окрыленный Поукс пошел праздновать счастливое избавление самым привычным для себя способом; и даже Эдвард в своей сгоревшей комнате чувствовал, что для него все кончилось благополучно.
Очень скоро в Сент-Эббсе нашелся пожилой беспутный доктор, деливший нищенское жилище с одним из служащих колледжа и перебивающийся случайными заработками в Северном Оксфорде; этого несчастного уговорили составить свидетельство о смерти, последовавшей от естественных причин. Похороны прошли быстро и почти без провожающих. Три дня директор корпел над эпитафией на древнегреческом, а на третий вечер уговорил декана перевести ее на латынь. Так кончилось это дело для Поукса и Эдварда.
Думаю, нужно добавить еще кое-что. Возможно, это незначительный эпизод, но он объясняет многое из того, что на первый взгляд кажется невероятным. Директор рассказывает своей жене Энн много разных историй, и как-то раз в минуту откровенности она поведала мне, что в ночь, когда умер мистер Кертис, она в сильном волнении вбежала к директору, своему мужу, и закричала:
– Ну за что, за что, за что ты убил его? Я ведь даже не любила его!
Увидев в комнате декана, она замолчала. Декан, будучи джентльменом, встал и попытался уйти, но директор попросил его остаться. Тогда Энн упала на колени и призналась в самых немыслимых и ужасных отношениях, которые связывали ее с мистером Кертисом.
– Думаете, мы сможем сохранить это в тайне от следствия? – спросил директор.
Декан выразил сомнение.
И в этот момент директор в полной мере осознал нерушимую силу прецедентного права, вспомнил случай с головой казначея и ощутил небывалое прежде уважение к величию почти родственных ему семей.
– Мне кажется, именно тогда он все это и придумал, – сказала Энн и зажгла свет.
Фрагменты: ужин с прошлым
Чуть ли не первым делом Тоби сообщил мне при встрече:
– Имоджен снова в Лондоне.
Даже Тоби, для которого эта новость не могла иметь такого значения, как для всех нас, она показалась единственно важной и срочной. Для меня же она стала чем-то большим, нежели радость или боль, хотя, конечно, была и тем и другим. Эта новость стала моим избавлением от недавних воспоминаний.
На какой-то миг бар, где мы с ним стояли, застыл в оцепенении. Поручни, растрескавшееся дерево, бледный человек за ними – утратили перспективу. «Если вам нравится наше пиво – скажите об этом своим друзьям, если нет – скажите об этом нам», – громоздилось будто высеченное в камне посвящение в сан царей-жрецов в незапамятные времена… Три года или чуть более, прошедшие с того мрачного апрельского вечера, бесславно канули в далекое прошлое, и ни звука не доносилось с улицы.
Потом, почти мгновенно, машина снова заработала, и я сказал, как будто ничто не вклинивалось между его голосом и моим:
– Она была с ним?
Ведь до сих пор, три с лишним года спустя, мне нелегко было назвать его имя. Так чумазые слуги за глаза поминают хозяина – безлично. И конечно же, так я о нем и думал, имя было несущественно – лишь ярлык, помечавший событие. Даже Тоби кое-что понял, как и всякий, кто знал Имоджен. Ибо он соприкасался со многим, что было ему совершенно чуждо. Он был в Адельфи-Террас тем странным апрельским вечером, когда Хобан два или три часа кряду созерцал реку, едва ли проронив хоть слово.
Его ответ на мой вопрос пробрался сквозь бескрайнюю долину подобных мыслей: да, она была с ним, в такси. Тоби видел их с верхней площадки автобуса на Риджент-стрит.
Поэтому вполне естественно, что я отправился на поиски Хобана, которого даже и не думал искать, когда сошел на берег тем утром, – или это было три с половиной года назад? Таким образом я внезапно вернулся в прошлое. А когда разыскал Хобана, тот сказал:
– Стало быть ты тоже вернулся в Англию?
Так я и узнал, что и он видел Имоджен, а он немедленно зазвал меня на ужин, где я встречусь со многими старыми друзьями, которых он соберет, дабы отпраздновать мое возвращение. Но и я, и все его гости знали, что это собрание не в мою честь, хотя за весь вечер никто и словом не обмолвился об Имоджен.
Но мысль о ней не покидала всех нас, с такой застенчивой учтивостью мы обращались с той, что была Королевой, ибо там собрались все, кто любил ее, и никто не осмеливался даже произнести ее имя.
Покушение
О своем соседе Гай упомянул уже в первую неделю с начала семестра. Мы сидели у меня на подоконнике и смотрели на двор за окном, когда я заметил странного неуклюжего коротышку средних лет, который крадучись вышел из студенческого клуба. Он был плохо одет и довольно грязен и всматривался вперед на ходу.
– Этот странный тип, – сказал Гай, – живет в комнате напротив моей.
Мы решили, что для Гая это невыносимо нудное соседство, поскольку и раньше часто встречали таких чудны́х стариканов и знали, что ничего-то в них нет интересного, разве что хотелось спросить у них, праздного любопытства ради: что они забыли в Оксфорде? И почти всегда они с готовностью излагали свою историю о скаредной экономии и жажде знаний. Поэтому, когда назавтра вечером Гай снова заговорил о своем соседе, я был изрядно удивлен.
– А знаешь, он ведет совершенно невообразимую жизнь. Служитель говорит, что он никогда не выходит, чтобы поесть, к нему ни разу никто не наведывался. Он не знаком ни с кем из других первокурсников и не ориентируется в Оксфорде. О половине здешних колледжей он вообще слыхом не слыхивал. Думаю, надо бы мне заглянуть к нему как-нибудь вечерком. Давай вместе сходим.
И вот однажды вечером, около половины одиннадцатого, мы с Гаем постучались в комнату напротив, где обитал этот странный человек. Никто на стук не ответил, и мы отворили дверь и вошли. В комнате царил мрак, и мы уже хотели было уйти, и тут Гай предложил:
– Давай взглянем на его комнату.
Я включил свет и ахнул от изумления. Коротышка сидел в кресле, сложив руки на коленях, и смотрел на нас в упор. Он резко прервал наши сбивчивые извинения:
– Что вам нужно? Я не желаю, чтобы меня беспокоили.
– Нас зовут Гай Легг и Барнс, – сказал я, – мы просто зашли навестить вас, но если вы заняты…
Мне было страшно неловко в присутствии этого типа, и я еще не опомнился от потрясения, которое испытал, когда увидел его, сидящего в полной темноте.
– Нет никакой надобности навещать меня. Я не хочу знать ни Барнса, ни Легга, ни кого-то еще.
Очутившись за дверью, я сказал:
– Черт подери! Надо же, из всех отвратительнейших типов…
Но Гай сжал мою руку и произнес:
– Дик, этот человек меня пугает.
Так все и началось.
Несколько дней спустя я, корпя над сочинением, услышал, как кто-то барабанит в наружную дубовую дверь.
– Подите прочь, я занят.
– Это я, Гай, можно войти?
– А, это ты. Извини, мне ужасно нужно позаниматься сегодня, ты ведь не против? Я должен сдать сочинение завтра к одиннадцати утра.
– Впусти меня, Дик. Я тебе не помешаю. Можно, я просто посижу тут и почитаю?
Я отворил дверь, и, когда он вошел, при свете лампы его лицо показалось мне бледным и встревоженным.
– Спасибо тебе огромное, Дик, спасибо, что впустил. Я просто не могу работать у себя в комнате.
Итак, я снова засел за сочинение и за два часа закончил его, а когда обернулся, то увидел, что Гай не занимается. Он просто сидел и неотрывно глядел в очаг.
– Ну вот, – сказал я. – Я закончил и теперь собираюсь ложиться спать.
Он встал.
– Тогда… наверное, мне пора вернуться к себе. – И уже в дверях он прибавил: – Знаешь, Дик, этот сосед из комнаты напротив преследует меня. Никогда и никто не испытывал ко мне такой ненависти. Когда мы встречаемся на лестнице, он отшатывается и рычит, как зверь.
Я, сдерживая зевоту, посмеялся над его страхами и лег в кровать.
И всю следующую неделю Гай по вечерам приходил ко мне в комнату, а в воскресенье вечером он наконец попросил:
– Можно я останусь у тебя на всю ночь – просто посижу у камина, почитаю?
Я ответил ему, чтобы не валял дурака, – вид у него был крайне усталый. И тогда он признался:
– Дик, как же ты не понимаешь: я боюсь этого человека из комнаты напротив. Он хочет меня убить.
– Гай, – ответил я на это, – отправляйся в постель, не глупи. Ты явно перетрудился.
Но четверть часа спустя, почувствовав, что не могу просто лечь спать и бросить Гая в таком состоянии, я поднялся к нему в комнату. Проходя мимо двери странного типа, я невольно испытал прилив страха. Я постучался в дверь Гая и услышал изнутри сдавленный вопль ужаса и шлепанье голых ступней по полу. Я повернул ручку, но дверь была заперта, и за ней слышалось дыхание Гая, – наверное, он навалился на дверь всем телом.
– Ты что, всегда запираешь спальню? – спросил я, и, услышав звук моего голоса, Гай шумно выдохнул от облегчения.
– Привет, Дик, ну и напугал же ты меня. Чего тебе надо?
Я вошел, и мы поговорили. Оказывается, теперь он все время запирается и спит при свете. Сперва он здорово струхнул, но через несколько минут стал успокаиваться, и вскоре я отправился к себе. Но, уходя, услышал, как он запер за мной дверь.
На следующий день он до самого вечера избегал меня, а вечером снова пришел и попросился поработать. Я спросил его: