ились да зазубривались без толку. Увидев это, Озораи велел наносить камней и строить из них преграды.
Хуняди со своими воинами тоже принял участие в этих работах. С саблей в одной руке и палкой в другой, он расхаживал среди людей и усиленно их подгонял. Пипо Озораи был единственным воином в целой армии, которого Япко считал во всем примером, ради кого и по чьему слову он с истинным воодушевлением делал все, что было в его силах.
В гуситском лагере, расположенном в каких-нибудь нескольких сотнях шагов, заметили все эти спешные приготовления и сами отчаянно заторопились. Кони, уже запряженные в грубо сколоченные, тяжелые повозки, нетерпеливо вздрагивали, дичая от знакомого шума; на повозки по четверо-пятеро взбирались воины и с устрашающими криками грозно вертели над головой оружие: цепы, распрямленные косы, топоры, секиры с длинными рукоятками. Это скопище людей в крестьянских сермягах и полушубках по сравнению с опрятно одетым и хорошо вооруженным войском короля казалось каким-то сбродом, беспорядочной толпой. Немало было среди них и лиц священного сана в облачении низшего духовенства, особенно молодых.
Сам Жижка, одноглазый гигант, который, собственно говоря, и последнего глаза лишился уже в победоносной июньской битве при Тренчепе, сейчас расположился со своими военачальниками на одной из повозок посреди лагеря. Помощники подробно рассказывали Жижке о позициях, занимаемых отрядами, о приготовлениях врага, а он немедля отвечал решительными распоряжениями. Священнослужители распевали вдохновляющие псалмы, произносили воинственные речи, полные не только посулов земного и загробного блаженства, но и отборнейшей брани по адресу безбожников-недругов. Некоторые из них, став перед повозками, обращались к королевским наемникам не только с проклятьями, но и старались вразумить их, повернуть на путь истинный.
— С нами милость божия. А у вас что? Лишь козни сатанинские да муки, что бедняки от господ терпят. Коли не желаете погибели душе своей и телу своему, переходите к нам, где истинная вера пребывает, и охранит она вас от мучительного истребления. Великий Жижка обещает вам блаженство небесное, коего с помощью магистра Гуса, сожженного безбожниками, достигнете, а земной платой вам будет по три талера каждому да добыча вольная…
Неизвестно чем — земных ли, небесных ли благ обещанием, — но речи эти всегда оказывали свое воздействие, ибо при всяком удобном случае, особенно же после уплаты солдатского жалованья, несколько наемников непременно перебегало к гуситам; потому-то Пипо Озораи сердито носился теперь взад и вперед и велел не жалеть стрел для витийствующих попов. Те, конечно, бросились врассыпную, но едва они скрылись за повозками, как мощно заговорила установленная на повозке гуситская пушка и тотчас же разнесся, перекрывая шум битвы, львиный рык Жижки:
— Братья мои по вере истинной, истребляйте безбожников!
Первые повозки рванулись вперед, за ними, построившись в форме гигантского клина, двинулись остальные, но тут бросились в атаку и первые шеренги королевского войска, тогда как задние ряды живой преградой встали за грудами наваленных камней.
— Гус!.. Гус!.. Гус!..
— Иисус!.. Иисус!.. Иисус!..
— Приспешники сатаны!..
— Псы-еретики!..
Адский хаос ободряющих и бранных криков, ржанье впряженных в повозки коней — все это столкнулось и схватилось друг с другом, а вслед за тем сошлись врукопашную и оба войска. Битва была лютой, воздух наполнился стонами людей, сбитых цепами, косами и секирами, предсмертным мучительным ржаньем свернувших шеи и переломавших ноги коней. Многих давили тяжелые повозки, люди падали без счета. Особенно лихо бились гуситы: стоя по четверо-пятеро на повозке, уперши одну ногу в край ее, они молотили цепами направо и налево и, вертя топорами, будто мотовилом, рубили, крошили атакующих их королевских солдат. Сражались они беспощадно, с неслыханной отвагой.
— Коней калечь!.. Коней! — взывал сзади Пипо Озораи, и воеводы подхватили его крик:
— Коней калечь!.. Коней!.. Бей их, останавливай повозки!..
Это и в самом деле было лучшей боевой уловкой против хитрости гуситов, ибо перед тяжелой повозкой невозможно было устоять. Даже перебив коней, трудно было овладеть застрявшими повозками: воины, стоявшие в них, продолжали сражаться так, что каждая повозка представляла собой поистине маленькую крепость.
Заколебавшийся было клин повозок в конце концов все же прорвал внутреннее кольцо королевского войска и устремился ко второму, внешнему кольцу. Жижка с огромной перевязью на недавно выбитом втором глазу стоял на одной из повозок посреди клина, ободряя своих людей поощрениями и даже трогательными мольбами.
— Рубите неверных собак!.. Глаза им повырывайте за мои очи!.. Душа моя видит вас, дорогие братья, пусть же не доведется ей рыдать, на вас глядючи!..
У второго кольца битва стала еще более ожесточенной, еще более свирепой. На грудами наваленных камнях ломались колеса повозок, спотыкались кони. Королевские воины лишь того и ждали, чтобы разом накинуться на попавших в беду гуситов. Пипо Озораи взывал к своим, требуя захватить Жижку, но тот был так окружен повозками, что пробраться к нему оказалось совершенно невозможно. Кто устремлялся туда, встречал самых лютых гуситов, которые сражались, будто озверевшие дьяволы. Запах крови и пыл сраженья пробудил с обеих сторон бесчеловечную жестокость. Лацко Перени, например, бился, повсюду влача за собою плененного гуситского священника, привязанного к стремени, когда же тот не хотел бежать или, устав, спотыкался, колол его между лопатками острием сабли… А гуситы привязывали своих пленных к концам дышла, чтобы смять, размозжить их при столкновении или чтоб закусали их насмерть озверевшие кони… Это не было обыкновенной битвой — это было кровавое и неутолимое взаимное истребление.
Один гуситский отряд вдруг вырвался из кровавого месива и устремился к королевскому шатру. Ближе всех к ним находился Хуняди, а с другой стороны — молодой Элефанти: они разом бросились со своими отрядами наперерез гуситам, отважно защищая дорогу к шатру, но постепенно отступали под натиском превосходящих сил врага. Тогда Пипо Озораи послал им подкрепление, но в этот миг главные силы гуситов неожиданной атакой прорвали внешнее кольцо и, воспользовавшись сумятицей и неразберихой, ускакали. Отставший маленький отряд гуситов весь, до последнего человека, был истреблен, но и погибали они с какой-то пугающей радостью, ибо Жиж-ка, оборачиваясь к ним, выкрикивал неустанно:
— Душа моя видит вас, дорогие братья, и радуется вам!
Когда королевское войско собралось наконец в погоню, гуситы скакали уже далеко в долине. Пипо Озораи метался меж своими отрядами и злобно бранился, но король, смеясь, успокаивал его:
— Не горюй, Жижка еще вернется, уж я-то его знаю!..
Витез после сраженья подошел к Хуняди и обнял его:
— Ты славно сражался, Янко! Я вознес хвалу господу за то, что пламя мое все ж освещало путь твой, и ты не упал вниз. Будь и впредь покоен, и пока вверх не можешь подняться, хоть вниз не иди…
Хорогсегская крепость, серой одноцветной глыбой поднимавшаяся из глубокой дельвидекской равнины на изломе идущей с севера на юг чанадской проезжей дороги, выглядела скорее большой усадьбой, нежели настоящей крепостью. Насыпанные вокруг нее валы из глинистой земли и искусственные рвы с зеленоватой болотной, затянутой ряской водой, где в летнюю жаркую пору валялись ленивые буйволы, не защитили бы ее обитателей ни от какого серьезного врага и способны были преградить путь разве что разбойничьим шайкам, частенько забредавшим в эти края, да удержать то и дело бунтовавших крепостных. Действительно, это была скорее усадьба, чем крепость: господин Ласло Силади, воевода, не раз побеждавший в первых сражениях с турками, удалился сюда под старость и занялся хозяйством — по меньшей мере с той же железной волей, с какою в свое время обрушивался на турок. Он, казалось, и хозяйствование в своем именье почитал сраженьем; крепостных гонял по-турецки свирепо, прижимал их всячески из-за оброка, барщины, просроченных налогов, — так что мало кто окрест считал Силади добрым барином. Но это его не слишком заботило, когда же враждебность к нему проявлялась в действиях, он тут же принимал меры, — разумеется, эти его меры никак не способствовали примирению… На башне, глядевшей в степь, всегда выставлен был заостренный кол высотой в несколько метров, служивший символом и предостережением для жителей раскинувшейся под крепостью равнины.
Во всяком случае, господин Ласло Силади мог убедиться, что хозяйствование оказалось для него не менее прибыльным занятием, чем битвы с турками, ибо и тут он приобрел несколько добрых участков степи. Он был одним из тех приближенных Сигизмунда, которые займами поддерживали короля в его поглощавших уйму денег поездках за рубежи страны, связанных с борьбой за мировое господство; полученные же в залог села и степи в большинстве случаев оставались их владениями навеки, ибо король не часто имел возможность возвращать долги. Так мало-помалу Силади стал одним из богатейших вельмож Южной Венгрии. Умножению имущества он был обязан исключительно усердию своему и талантам: ведь в молодые годы он служил всего-навсего управляющим венгерскими владениями деспота Лазаревича.
С прибавлением поместий разрасталась и Хорогсегская крепость; маленький крепостной замок с приплюснутыми башнями все более широким кольцом окружали строения, служившие жильем приказчикам и дворовым, амбары да хлева. Огромный крепостной двор по-прежнему был похож на шумную усадьбу: въезжали и выезжали пустые и груженые телеги, суетилась и бранилась челядь, ревел скот.
Однако вот уже несколько дней, как в крепости царил поразительный порядок: строения, крепостные стены и башни были приукрашены, принаряжены, даже гвалт несколько стих, — по крайней мере, шумливый хаос, пронизанный проклятьями и бранными понуканиями, сменился торжественным оживлением. Причина изменений крылась в том, что уже четвертый день пребывал здесь король Сигизмунд со своей свитой. По приглашению Георгия Бранковича, ставшего деспотом после смерти Лазаревича, король решил посетить Смедерево; к тому же по жене, Барбаре Цилли, он был с Бранковичем в родстве и хотел, как и с Лазаревичем, заключить с ним дружеский договор. Впрочем, давно уж пора было посетить южные районы, которые он — то по занятости в дальних странах, то из-за гуситских войн в Верхней Венгрии — более десяти лет не ободрял своим присутствием и которым ныне особенно угрожали турки. Еще до благовещенья, в первые дни наступавшей весны, королевский поезд выехал из Буды, но за Чанадом весенние ветры нагнали с запада густые тучи и по всей стране на много дней зарядил дождь. Дороги размыло, кони почти по грудь увязали в грязи. Непогода загнала короля в Хорогсег, где он и остановился со свитой на несколько дней, пока небо не расчистится и не подсохнут дороги. Впрочем, Сигизмунд и в ином случае не миновал бы владений Ласло Силади — хотя бы оттого что снова нуждался в крупном займе…