Вскоре вернулся и Янош Капистрано. Он привел из-за реки крестоносцев, и бой разгорелся с новой силой. У защитников крепости кончились боевые припасы, и тогда они стали швырять в карабкавшихся на стены турок смоченные в сере или смоле пылающие вязанки хвороста. Запах паленого, заживо горящего мяса, жуткие вопли полыхающих пламенем, мечущихся беспорядочно живых факелов устрашили язычников и повергли их в бегство. Они валились со стен и башен, будто опаленные огнем осенние мухи, увлекая вниз друг друга, те же, кто замешкался внутри крепости, пали жертвой гнева озверевших от вина крестоносцев. Рукоятка ковша Большой Медведицы еще только повернула на восток, извещая, что минула полночь, а во внешней крепости уже не осталось ни единого турка, за исключением мертвецов, затоптанных, с выпущенными кишками…
С крестоносцами, опьяненными победой, не было сладу. Ощутив запах и вкус вина, они теперь, торжествуя победу, почувствовали еще большую жажду. Все забыли об усталости после многочасовой битвы, забыли о павших на глазах знакомых, друзьях, даже родичах. Сойдясь на середине крепостного двора, они, неуклюже подпрыгивая, плясали вокруг трупов, горланили веселые песни, лихо выкрикивали что-то, вздымая к небу косы, потом без всякого перехода затягивали заунывные божественные псалмы, а иные, подняв к небу лица, — они видели, как это делал отец Янош, — оглашали ночь молитвами.
Кто-то поставил на ноги мертвого турка и пустился с ним в пляс, очень серьезно приговаривая:
— Не откидывай назад голову-то, я поцелуя у тебя не украду… Да поверти-ка малость задом!..
Остальные, стоя вокруг, ржали и добавляли еще от себя.
Кто-то крикнул, поглядев на луну:
— А ну, сойди, король Давид! Побренчи нам на цитре!
— Ты бы лучше Цицелле позвал, не пришлось бы с лысым турком плясать!
Затем стали требовать вина:
— Вина! Вина во славу победы!
Отец Янош едва втолковал им, что радоваться еще рано, турки, быть может, и утра не станут дожидаться, а вернутся, поэтому лучше бы отдохнуть. Тогда крестоносцы набросились на мертвых язычников: содрав с них все, что привлекало глаз, — чалмы, пояса, шаровары, сандалии, они с благодарственными песнопениями удалились через задние ворота крепости в лагерь, расположенный на другом берегу реки.
Господа собрались вверху, в гостином зале внутренней крепости, чтобы, наскоро перекусив, тоже прилечь отдохнуть. Все устали так, что едва двигались, по радости и веселья было хоть отбавляй. Даже подшучивали над отцом Яношем, который совсем охрип от крика, даже крякнуть не мог как следует.
— Ты теперь только руками изъясняться сможешь, отец Янош, даже и с небесными силами! Вроде глухонемого!
На другой день ничто не говорило о том, будто турки собираются атаковать снова. Однако защитники крепости, наученные вчерашней хитростью турок, усердно готовились к вечеру: чинили стены, башни, исправляли оружие, упражнялись, готовясь к бою. Капистрано привел своих крестоносцев и, расположив их во дворе внешней крепости, угощал подходящими к случаю ободрительными речами. Но вдруг — это было уже после обеда — он заметил, что небольшой отряд крестоносцев незаметно выбрался из крепости и начал обстреливать из луков передовые посты турок. Отряд всадников спахии поспешил на помощь потревоженному сторожевому охранению, но крестоносцы отважно вступили с турками в бой и отогнали их. Тотчас появились новые отряды спахии, однако из крепости выбегало на помощь все больше воинов. Капистрано взобрался на стену и знаками — накануне он потерял голос от крика — звал их назад, но крестоносцы не возвращались. Тогда у него мелькнула смелая мысль: высоко подняв крест, он стал во главе находившихся в крепости крестоносцев и двинулся на турок. Крестоносцы атаковали левый фланг турецкой армии, который расположен был на склонах сбегающих к Саве холмов, и чуть не в мгновение ока прогнали ошеломленных неожиданным нападением канониров от пушек первой линии. Опьяненные успехом, крестоносцы тотчас ринулись на пушки второй линии и захватили их. Но в лагере турок уже опомнились, особенно когда заметили, что крестоносцев очень мало, и сам султан Мехмед повел против них своих телохранителей; следом устремилось и все огромное войско. Казалось, мгновенье — и крестоносцы будут раздавлены, но тут из крепости выступил Хуняди со своей армией, он бросился к пушкам, отбитым крестоносцами, и его канониры открыли убийственный огонь по двинувшимся в атаку туркам из их же орудий. И опять началась, вернее, продолжилась грозная битва, первая глава которой разыгралась ночью в крепости. Турки вновь и вновь шли на приступ, чтобы отбить свои пушки, но христиане отражали все атаки. В одном штурме был тяжело ранен султан Мехмед, который храбро вел себя в бою, и турецкая армия бросилась в паническое бегство. Когда опустился вечер, войска язычников, отступая, достигли уже подножия дальней гряды холмов. Однако Хуняди, опасаясь военной хитрости, не разрешил продолжать преследование, забил жерла вражеских пушек и вместе с войском вернулся в крепость.
Защитники крепости поначалу не хотели верить в победу. В самом деле, казалось невероятным, что гигантское, укрывшее собою землю и небо турецкое войско, большая часть которого и не приступала к военным действиям за время долгой осады, с позором убралось отсюда. Хуняди считал отступление хитрой военной уловкой и не разрешил войскам радоваться и веселиться прежде времени, а заставил усердно работать, исправлять стены и башни, поврежденные камнеметами и пушками. Он запретил выходить из крепости даже для преследования отступавших турок. Однако крестоносцы, опьяненные и воодушевленные успехом, проповедями отца Яноша, его громкими молитвами и посулами отпущения грехов, не желали повиноваться: они шумели и требовали выпустить их, чтобы преследовать турок.
— Веди нас, отец Янош!
— Пойдем бить турок!
— Умереть хотим за родную веру!
— Обещай нам прощение грехов и небесное блаженство!
— Борцам за веру уготовано славное местечко!
— Вкусившие блаженства братья наши ждут нас к себе!
И чтобы приумножить веселость свою и счастливую веру в спасение, они бросились в подвалы и налегли на винные бочки. Капитан крепости Силади тщетно метался средь них со своими помощниками, тщетно старался навести порядок. Когда же с великим трудом удалось отогнать воинство от бочек, крестоносцы осадили ворота крепости и потребовали опустить подъемный мост.
— Хотим идти за турками!
— Возлюбленный Иисус на правое дело зовет нас!
— Сила Иисуса вселилась в нас. Перед нами никакой враг не устоит!
Они поднимали косы, утяжеленные камнями мотыги и, казалось, готовы были броситься на стражу у ворот, чтобы освободить себе путь. Михай Силади, увидев, что не может с ними справиться, послал за отцом Яношем не отстававшего от него оруженосца, юного Короги.
Капистрано находился в верхних залах крепости у Яноша Хуняди, где они обсуждали дальнейшие действия. По зову оруженосца он тотчас поспешил во двор крепости. Когда крестоносцы увидали его, исступление, в которое обратилась их неистовая вера, еще усилилось. Многие истерически рыдали, вне себя от счастья, другие бросались наземь, целовали края его сутаны, землю, которой касались его босые ноги, падали ничком в пыль и умоляли его ступить на них, по их телам совершить ведущий к воротам путь.
— Да не коснется тело твое земли!
— Ты освободил нас от тяжести грехов, так отдай же нам земной груз свой!
Неповоротливая, потрепанная и неуклюжая крестьянская масса, босоногая сермяжная эта армия обратилась в единый, бестелесный, сверхчеловеческий восторг; усатые и беззубые рты коверкали слова молитв, из-под лохматых бровей лились потоки слез, были забыты все мучения, все убожество земной жизни: перед ними колыхалось достижимое и обещанное им небесное блаженство — многократно возвещанное сладкогласым отцом Яношем блаженство, ради которого, как казалось им, они свершили, быть может, еще недостаточно, и потому хотели, жаждали новых жертв во имя этого блаженства, чтобы — не дай бог — в последний миг не погнали их от врат спасения прочь, назад, в мучительно колючие кусты прежних горестей…
— Веди нас, отец Янош!
— Предательством грешат стражи привратпые против возлюбленного Иисуса нашего!
— Не пускают нас за турками!
— Сотвори чудо, и да опустится пред нами мост!
Однако кое-кто помнил и посулы отца Яноша относительно приумножения" земных благ; и в них — наряду с жаждой счастливого мученичества — пробудилось более осязаемое желание поживы; их возгласы звучали иначе:
— Всю скотину турок с собой увел!
— И шкуры унес!
Все припасы и иные сокровища!
— За ними идем, отобьем все!
Этого последнего требовали не меньше, чем небесного блаженства, и над толпой, сменяя друг друга, то вперемежку, то снова раздельно, неслись выкрики:
— Жертва наша — Иисусу возлюбленному!
— Отобрать у язычников, что нам положено!
— Веди нас, отец Янош!
— Благословение господа с нами. Блаженная, иная жизнь!
— Все у язычников отобьем!
Шумная, готовая к боевым жертвоприношениям толпа все возрастала. Подходили крестьяне, находившиеся в других концах крепостного двора, где по приказу капитана крепости исправляли стены и башни. Заслышав вой и крики, накипавшие уже и в них самих, они побросали взятые в руки камни, схватили лежавшие рядом косы, мотыги, цепы, кривые сабли, подобранные после бегства турок, и неловко, грузно побежали к товарищам. Не успели они добраться до толпы, как сразу же, будто обуянные невидимой силой, превратились в одержимых: они продирались к отцу Яношу, чтобы коснуться края его одежды, и орали вместе со всеми:
— Умереть хотим за родную веру!
— Да простятся нам грехи наши, и да приидет блаженство небесное!
Янош Капистрано стоял посреди судорожно извивавшейся, колыхавшейся шумной толпы, обратя лицо со счастливой улыбкой к небу, как бы оттуда ожидая указаний и повелений; при этом он, подняв высоко вверх, показывал людям простой деревянный крест, который всегда носил с собой.