– И вы можете жить, зная это?! – ужаснулся его покорности Стас. – Понимая, что вы – раб чужой воли?! Что от вас самих ничего не зависит?! Что все ваши стремления, ваши мысли, ваши планы принадлежат не вам?! Что изменится программа, и вы развернетесь и пойдете в другую сторону, забывая, как ценили и берегли все, чем дышали раньше?!
– Да, ну и что? – согласился Алексей Павлович. – Цели, планы, правила, обычаи, мода, тенденции, ценности – это срез волновой симфонии, снятый в какой-то произвольный момент времени. Ваша «прикладная программа» мечется, пытаясь доказать себе свою ценность. И ей все равно, под какой «операционной системой» метаться – главное, быть «важной», «успешной», «полезной», «свободной». Ее даже не волнует, какие ограничения накладывает «операционка», ведь эти ограничения незыблемы, они для всех. А программируется не «программа», программируется «система»! Меняется мир, меняются правила. Вы знаете, что это так, но все равно хотите все контролировать? Потому, что Вы – это расчет, разум.
Но когда вы – это вы, как нечто, чему нет названия, то радуетесь вы или печалитесь, счастливы или страдаете, задыхаетесь от эйфории или не можете выдавить из себя каплю сочувствия, – все это не подчиняется никаким программам! Это – то главное, что наполняет ваше присутствие на Земле смыслом. Место на карте планеты, дом в городе, мебель в доме, деньги на личном счете – не более чем СРЕДА ОБИТАНИЯ вас ощущающего. Забрось вас за тысячи километров в совершенно другой мир, к другим людям и другим ценностям – вы останетесь тем, кем были, и там, где были!
Программы меняют правила игры и даже саму игру, Станислав, но они не трогают игрока! И все, что вам нужно для счастья, – это чувствовать, что ничего не нужно менять – все уже совершенно и всегда было совершенно. Потому что «несовершенство» – выдумка, фантазия вашего разума, которому хочется занять себя, вообразив путь от «нету» к «будет».
Не верите? Посмотрите на Зару: она счастлива, ее жизнь интересна и полна радостей. Сеть не Сеть, Посвященные не Посвященные, созвездия не созвездия – если человек доверяет своему настоящему, ему все равно, что происходит вокруг, – он принимает игру, не пытаясь изменить ее правила. Он помнит, что это только игра. «Да, все происходит без моего ведома» – думает его «прикладная программа» – «Но я существую. Я вижу. Я слышу. Я чувствую. Мир меняется, но все мое время принадлежит мне».
Хотите познать свободу, Станислав? Живите настоящим! У настоящего есть одно преимущество: его нельзя изменить. Никакими средствами и никакими программами. Только выбрать. Выбирая, вместо того, чтобы без конца строить, можно жить прямо сейчас, в эту минуту. Жить, а не ждать. И не зависеть ни от какого направляющего воздействия.
– Жить настоящим? А как же развитие? Цивилизация? Движение к будущему?
– Никак. Но вам оно и не нужно. Все знают, что история идет по кругу, но никто не задумывается, что это значит. Все знают, что жизнь коротка, но живут так, словно они вечны. Мы пытаемся строить свою жизнь, словно идем по прямой: хотим дойти до какой-то цели, до какого-то высшего уровня, до какого-то максимального обладания и максимального уважения. А на круге все точки повторяются. Что уже было, то будет снова. Другая система ценностей. Без рубежей. Без высшего уровня.
Цивилизации приходят и уходят. Мы не лучше тех, кто был до нас. Наша культура не более развита, ее уровень – всего лишь отметина, поставленная в нужное время на нужном месте. Мы не достигнем вершины, и те, кто идут за нами, не сделают этого. Потому что вершины нет. Потому, что смысл бега по кругу – не добежать до цели, смысл – бег как ощущение самого бега!
– Для счастья людям нужна не цивилизация с ее комфортом, – присоединилась к Алексею Павловичу Зара. – Знаешь, почему после каждого «всемирного потопа» наступает «Золотой век»? Почему так называли период после крушения прошлых цивилизаций и так назовут век, который предсказали после падения нашей? Миллиарды погибших, бесследно смытые города, кучки выживших влачат жалкое существование, уподобляясь диким животным… а век Золотой? Потому, что вместе с цивилизацией рушатся идеи, на алтарь которых люди укладывали свои жизни, исполняя одни и те же действия во имя будущего, которое никогда не наступит. Лишь лишившись этих идей, мы начинаем видеть себя. Поворачиваемся лицом к себе. Вспоминаем о самих себе. Начинаем любить себя. Жить своими, а не чужими желаниями. И наша жизнь превращается в праздник…
Полина Чернова
Тень истины
Этот город погибает. Я хотел бы спасти его, но не знаю как. Ведь я даже не знаю, кто я. Моя память – этот город, его тайны и обманы. И ничего кроме этого, лишь знакомые улицы и всепоглощающая жажда. Вечный, неутолимый голод, ведущий к цели всеми доступными тропами.
Небо над пустой дорогой уходит в ночь. Целлофановый шорох мороси – тусклые фонари истекают каплями. Я не чувствую ни прохлады, ни сырости – только звуки, запахи чужих мыслей и чувств. Иду на самый явный и жгучий запах, единственный за последние дни. Им веет отовсюду, но он слаб, и мелочь не восполнит потраченных на поиск сил.
Отворяю дверь маленькой пристройки – и вижу троих, в страхе и отчаянии. Они едва слышно переговариваются, стоя над расстеленной мешковиной. Поблескивают металлические орудия и патроны.
Моя суть слабо связана с тяжелым физическим миром, и люди редко замечают меня – взгляд идет вскользь, а воображение и разум придают разные формы. Но когда они напряжены, то смотрят в упор, и тогда запускается подсознание – защитный механизм, скрывает для своего же блага ирреальную сторону жизни. Он налагает маску, обыденную и пустую. Каждый видит во мне свою ложь.
Они оборачиваются на звук, вздрагивая и умолкая, судорожно дергаясь к оружию. Острая враждебность почти не ощущается за густым ароматом лжи.
Я проскальзываю меж неловких рук и становлюсь на колени, касаюсь мешковины.
Их ложь – украсть с завода оружие, – их силы, потраченные на вскармливание, сокрытие этой лжи – я поглощаю. Тонкая паутина, скрытый ею обман, питают меня и придают сил. Тайну раскроют, а их найдут вместе с парой стволов и горсткой патронов – последней надеждой отбиться.
Я питаюсь ложью, оставляя на ее месте преступную своей наготой истину.
Цепкие пальцы не причиняют боли, но злоба бьет по мне острой глыбой. Она мешает сосредоточиться на серебристо-бледном вкусе их лжи – столь желанном. Я бы сдержался, но голод снедает меня изнутри.
Обман бывает разный. Слегка багровый, с острым привкусом страсти, серый с оттенком страха, злорадный – цвета грязного ила, его столько, сколько граней чувств в душе. Но самый лакомый кусочек – ярко-белого, вкуса чистой воды. Ложь разума о жизни и смерти.
Не сознавая того, они воздвигают зеркальные лабиринты вокруг истины, по которым блуждают вечно. Все знания опутаны личными суждениями, конкретными фактами и твердыми установками – ложью. Настоящие глаза закрыты, а сердце глухо спит: разум строит хитросплетения вокруг истины. Проникая в самую глубь, в один миг пожиная бесплодные доводы ума, словно наслаждаешься редким деликатесом.
Но открытие пагубно влияет на человека. Чем больше лжи, тем глубже осознание. Личность распадается от прикосновения истины, как прожженный стебель. Наружу вырывается безумие.
Один падает на колени и больше не шевелится, второй издает животный вой и бьется об стену, у третьего, самого старого, перестает биться сердце. Замираю, наслаждаясь быстро преходящим чувством насыщения.
Всегда есть искушение насытиться: останавливать проходящие мимо силуэты, разбивать воздушные замки в прах, оставляя пустую скорлупу. Но голод бездонен, его можно приглушить на время – краткое время. Поэтому обычно я сдерживаюсь. И я боюсь – вдруг, если исчезнет город, то исчезну и я?
Возвращаюсь. Дороги вот уже несколько месяцев как пусты, изредка едут длинные колонны машин. У людей их забрали, и у города тоже. Пешеходы привычно держатся пятен света на тротуаре. Вокруг мешанина запахов, в каждом – маленькая ложь.
Помню, как ветер сдувал стружку свежеспиленных стропил и нес голоса тех, кто ныне покоится в земле. А сейчас здесь гнилое дерево и эхо отзвучавшей жизни. Я ступаю легче опустившегося тумана, но половицы пронзительно скрипят. В углу груда тряпья и картона. Криво сколоченный навес оберегает шипящее пламя от подтекающей крыши. Побулькивает закипающая вода.
– Привет, – улыбается из-под навеса тощий ребенок. – Сегодня уха из последней банки. Представляешь, раскупили даже просроченное – мне ничего не дали, пригрозили выдать жандармам.
Сажусь рядом.
– Филя обещал найти одежду – в столице мороз под минуса.
В пустой, тщательно отмытой жестянке блестят мелкие монетки.
– Пешком далеко не уйдем – везде сплошь заставы, без бумажек – крышка. Как думаешь, к вагонам можно прицепиться?
Медленно качаю головой. Автоматизированные поезда умчат свое содержимое – заводы, оружие, людей – со всей скоростью агонии. Мальчик продолжает тарахтеть, насквозь пронизанный густым, тяжелым запахом лжи.
Когда-то в этом доме били ключи дрязг, кормившие меня неправдой. Потом они иссякли, но остался уютный след. Сюда явились ищущие крова и тепла. Им было спокойно, когда рядом кто-то есть, а мне – сытно, когда они лгали про то, как лишились дома. Многие умерли, и мало кто – от старости. Болезни и голод. Кого-то расстреляли.
– Все сидите в уголочке? – раздался сиплый бас.
– Филя, у нас уха!
– Держи одежонку, малец. Стащил прямо с прилавка.
Однажды, влекомый запахом, я нашел этого маленького калеку, чья жизнь – одна большая ошибка: матери, зарабатывающей всеми возможными способами, и отца, топившего надежды в спиртном. Их ложь вылилась в жалкую, одноногую неправду, не нужную никому, и вопреки всему хотевшую жить настолько сильно, что он без малейшего сомнения последовал за мной – немой, поманившей его тенью.
За последние месяцы город оскудел – все меньше людей, все меньше обмана. Все меньше афер и измен, краж и убийств – самых сытных блюд. Люди, средства и деньги утекают из города на скоростных поездах в неизвестность. Иногда, когда голодно больше обычного, я сажусь рядом со своим питомцем и мягко глажу по голове, понемногу распуская ювелирные стежки жизни, ослабляя то, что есть смысл его существования, то, что держит его на этом свете, – ложь. Мой запас на черный день.