– Твои львы сидят спокойно, они довольно доброжелательные твари, должен сказать. Но небольшая собака бегает совсем по краю земли, терьер, смотри, он сейчас упадет.
И действительно, любимый Бог увидел нечто веселое, белое, танцующее, как небольшой блик, около Скандинавии, где земля как раз страшно круто обрывается. И он рассердился и упрекнул святого Николая, что если его, Бога, львы ему не нравятся, то пусть попробует сотворить каких-нибудь сам, по своему усмотрению. После чего святой Николай ушел с неба и хлопнул дверью так, что одна звезда упала как раз терьеру на голову. Теперь несчастье сказалось в полном объеме, и любимому Богу пришлось признаться, что он один во всем виноват. И он решил не спускать с земли глаз. И стало так. Он предоставил своим рукам, которые тоже мудры, всю работу, и хотя весьма любопытствовал, как выглядит человек, все же непрерывно поглядывал на землю, где теперь, как назло, ни один листочек не хотел шевельнуться. Чтобы как-то утешиться после всех треволнений, он торопил свои руки скорей показать ему человека, прежде чем они отправят его в жизнь. И снова и снова спрашивал, как дети, когда они играют в прятки: «Уже? Ну как, готово?» Но в ответ только слышал, как его руки разминают глину, и ждал. Ему казалось, что слишком уж долго. Вдруг он увидел, как что-то падает в пространстве, темное, и так, как если бы выпало где-то поблизости от него. Предчувствуя недоброе, он призвал свои руки. Те сразу предстали – чуть не по локти вымазанные в глине, разгоряченные и дрожащие.
– Где человек? – закричал он. Тут правая рука набросилась на левую:
– Ты его выпустила!
– Помилуй, – сказала левая раздраженно, – ты же захотела все делать одна и вообще со мной не советовалась.
– Ты должна была его удержать! – И правая рука замахнулась. Но опомнилась, и обе руки заговорили наперебой:
– Он был такой нетерпеливый, этот человек. Он все время торопится жить. Мы обе ничего не могли с ним поделать, и обе, конечно, ни в чем не виновны.
Но любимый Бог рассердился всерьез. Он отстранил обе руки, поскольку они загораживали ему вид на землю:
– Я вас знать не знаю, делайте, что хотите.
С тех времен руки и пытаются, но они могут только начать, что и делают. Без Бога ничего нельзя завершить. И они, наконец, устали. Теперь целый день покорно услуживают и каются; так, по крайней мере, говорят. Но, кажется, Бог отдыхает, потому что он сердит на свои руки. У него все еще седьмой день.
Я ненадолго замолчал. Соседка весьма разумно этим воспользовалась:
– И вы думаете, что примирение никогда не наступит?
– О, все-таки наступит, – сказал я, – во всяком случае, я надеюсь.
– И когда же это произойдет?
– Ну, когда Бог узнает, как выглядит человек, которого против его воли руки выпустили.
Соседка подумала, а потом засмеялась:
– Но ведь ему нужно всего лишь посмотреть вниз!
– Простите, – сказал я миролюбиво, – ваше замечание свидетельствует о проницательности, но моя история еще не кончилась. Итак, когда руки развелись в стороны и Бог снова увидел землю, прошла одна минута или, скажем, тысяча лет, что, как известно, одно и то же. Вместо одного человека уже миллион. Но все уже в одежде. А мода тогда была очень уродливая и сильно искажала лица, так что Бог получил совершенно фальшивое и (я не хочу скрывать) очень плохое представление о людях.
– Хм, – произнесла соседка и хотела что-то заметить. Я ее опередил и заключил не без нажима:
– И поэтому просто необходимо, чтобы Бог узнал, каков человек в действительности. Порадуемся хотя бы тому, что находятся такие, кто говорит ему…
Соседка еще не радовалась:
– И кто же это, скажите на милость?
– Просто дети, а иногда взрослые люди, те, что пишут красками, сочиняют стихи, строят…
– Что строят? Церкви?
– Да, и церкви тоже… Вообще…
Соседка задумчиво качала головой. Ей все же кое-что казалось странным. А мы уже миновали ее дом и теперь медленно возвращались обратно. Неожиданно она очень развеселилась и рассмеялась:
– Но что за бессмыслица? Ведь Бог всезнающий. Он должен знать, откуда, например, прилетела маленькая птица.
Она торжествующе посмотрела на меня. Я несколько растерялся, признаюсь. Но когда я сосредоточился, мне удалось состроить в высшей степени серьезное лицо.
– Милая соседка, – принялся я поучать, – это ведь, собственно говоря, всего-навсего история. Но не подумайте, что это всего лишь моя отговорка (она, естественно, тут же запротестовала), я скажу коротко: конечно, Бог обладает всеми свойствами. Но прежде чем он собрался обратить их к миру, все они казались ему как бы одной великой силой. Я не знаю, доходчиво ли я выражаюсь. Но по отношению к вещам его способности специализировались и трансформировались в известную степень: долг. Он обладал мужеством все замечать. Но то-то и оно, что возникают конфликты. Между прочим, все это я говорю только вам, и вы, уверен, не станете рассказывать детям о подобных тонкостях.
– Ну что вы! – заверила меня слушательница.
– Видите ли, если бы ангел, поющий: «Ты все знаешь», пролетел мимо, то все стало бы хорошо…
– И эта история была бы излишней?
– Конечно, – подтвердил я и хотел попрощаться.
– Но знаете ли вы обо всем этом наверняка?
– Я знаю это абсолютно наверняка, – ответил я почти торжественно.
– Тогда сегодня же расскажу обо всем детям.
– Я и сам охотно бы послушал. Всего доброго.
– Всего доброго. – Но, сделав шаг, она тут же вернулась: – Но почему же именно этот ангел…
– Дорогая, – сказал я, прерывая, – теперь заметно, что обе ваши любимые девочки задают так много вопросов совсем не потому, что они дети.
– А почему? – спросила моя соседка с любопытством.
– Ну, врачи говорят об определенной наследственности…
Моя соседка погрозила мне пальцем, но мы, однако, расстались как хорошие друзья.
Когда я снова встретился с моей милой соседкой (после довольно длительного перерыва), она шла не одна. И я не смог узнать, рассказала ли она своим девочкам мою историю, и если да, то с каким успехом. Мои сомнения развеяло письмо, которое я вскоре получил. Поскольку отправитель не давал разрешения на его публикацию, ограничусь пересказом концовки, из чего ясно видно, кто писал. Письмо кончается словами: «Я и еще пятеро детей, так как я тоже при этом подразумеваюсь».
Я сразу ответил после получения письма следующее: «Милые дети, я охотно верю, что вам понравилась сказка о руках любимого Бога; мне она тоже нравится. Однако я не могу к вам прийти. Не сердитесь на меня. Кто знает, понравлюсь ли я вам. У меня некрасивый нос, и если, что иногда бывает, на кончике носа вдобавок выскочит красный прыщик, то вы все время будете рассматривать этот прыщик, а не слушать, о чем говорится чуть-чуть пониже, под ним. Может быть, он, этот прыщик, будет вам сниться. Все это ни к чему. Поэтому предлагаю другой выход. У нас (кроме матери, разумеется) полно общих друзей и знакомых, и не все они дети. Потом узнаете, кого я имею в виду. Время от времени я буду рассказывать какую-нибудь историю, и благодаря этому посредничеству она станет еще прекрасней, чем если бы ее рассказывал я сам. Ведь среди этих наших друзей есть великие поэты. Я пока не открою, откуда мои истории. Но поскольку ничто так не занимает и ничто так не близко сердцу, как любимый Бог, то при всяком удобном случае добавлю, что я о нем знаю. Если что-то окажется не так, то снова напишите мне прекрасное письмо, или пусть мне об этом скажет мама. Так как, возможно, в некоторых случаях я заблуждаюсь, все-таки с тех пор, как я узнал эти истории, прошло много времени. Да, встречались и такие, что назвать их прекрасными нельзя. Так в жизни бывает. Но, несмотря ни на что, жизнь прекрасна, поэтому в моих историях чаще всего речь будет идти о ней. Так приветствует вас мое Я, но также и только поэтому Некто, поскольку я при этом подразумеваюсь».
Незнакомец
Незнакомый человек написал мне письмо. Не о Европе написал мне незнакомец, не о Моисее, не о великих или малых пророках, не про императора России или царя Ивана Грозного, его страшного предка. Не о бургомистре или о соседе – сапожнике по мелкому ремонту, не о близком городе, не о дальних городах, равно как и не про лес со многими косулями, где я пропадаю каждое утро, – ни о чем из перечисленного в его письме ни слова. Не рассказывает он и о своей мамочке или о своих сестрах, которые, конечно же, давно вышли замуж. Может быть, его мамочка давно почила; как иначе, если в четырехстраничном письме она нигде не упоминается! Он оказывает мне очень-очень большое доверие, он полагается на меня как на брата, он говорит мне о своей нужде.
Вечером незнакомец приходит ко мне. Я не зажигаю лампу, помогаю ему снять плащ и прошу его попить со мной чаю, поскольку как раз тот час, когда я пью чай. И в случае таких приватных посещений нельзя поддаваться никакому нажиму. Когда мы уже собираемся сесть за стол, я замечаю, что мой гость обеспокоен; на его лице страх, руки трясутся.
– Верно, – говорю я, – здесь письмо для вас. – И я разливаю чай: – Вам с сахаром или, может быть, с лимоном? Меня в России научили пить чай с лимоном. Хотите попробовать?
Я зажигаю лампу и ставлю ее в дальний угол, повыше, так что в комнате, собственно, остаются сумерки, чуть помягче, чем раньше, розоватые. И тогда лицо моего гостя кажется надежней, теплей и во многом знакомей. Я приветствую его еще раз словами:
– Знаете, я вас давно ждал. – И прежде, чем незнакомец находит время удивиться, поясняю: – Я знаю одну историю, и я не мог бы ее рассказать никому, кроме вас; не спрашивайте меня почему, скажите только, удобно ли вам сидеть, достаточно ли сладок чай и хотите ли вы эту историю выслушать.
Мой гость улыбается. И отвечает просто:
– Да.
– По всем трем пунктам, да?
– По всем трем.
Мы одновременно откидываемся на спинки стульев, и наши лица попадают в тень. Я отодвигаю мою чашку, радуюсь, как золотисто блестит чай, снова медленно забываю об этой радости и вдруг спрашиваю: