Работе этой не помешал, а наоборот, способствовал устроенный группой молодежи переворот. Во главе этой группы стояли Николай Петерец и Николай Щеголев, считавшие, что для роста поэтов недостаточно одних открытых вечеров с аплодисментами дружественно настроенной публики, и что необходимы серьезные студийные занятия. Было много споров и относительно направления. Почему именно – Чураевка? Сибиряками молодые поэты себя совсем не чувствовали, имя Гребенщикова их вовсе не влекло. Но за кем же идти? За футуристами? За символистами? За акмеистами? Во всем этом заплеталось слишком многое – Маяковский с его большевизмом, Блок с его вопросами, никогда не разрешенными, либо задушенными смертью, – выбор языка – у кого учиться – у “московской просвирни” или у “блистательного Санкт-Петербурга”? В конце концов, остановились на Петербурге и на акмеистах – поэзия для поэзии, строгая школа, мужественное стремление к “акмэ”, пусть недосягаемому, – всё равно, чем труднее, тем лучше. Так в Чураевке создалась литературная студия “Цех поэтов ”, с Гумилевым – духовным вождем и императором, управлявшим, из-за гроба, крошечной монархией внутри либеральной республики [курсив мой. – А.З.] » [78] .
Этим воспоминаниям вторит В. Перелешин: «Большой переполох вызвало создание Петерецем параллельной “Чураевке” организации – Круга поэтов, которая собиралась там в те же часы, что и “Чураевка”, но имела другое руководство. В этот момент “Чураевка” окончательно вырвалась из-под благосклонной опеки Ачаира, фактического основателя, устроившего для нее приют в помещении ХСМЛ и всячески ей помогавшего» [79] .
Крузенштерн-Петерец реконструирует события: «в начале марта 1933-го А. Ачаир, прочитав доклад “Опыт Чураевки”, заявил о том, что он слагает с себя обязанности руководителя, после чего Н. Щеголев и Г. Гранин вышли из состава руководства » [80] . Но почему и сподвижники Петереца вдруг вышли из состава руководства? Этот факт мемуаристка никак не комментирует, зато нам он может многое объяснить в ее дальнейшем неприязненном отношении к Щеголеву и в отношении Петереца к Гранину.
По словам В. Слободчикова, Щеголев очень быстро понимает, что Петерец ввел его в заблуждение, что новообразованный «Круг поэтов» – это удар по Ачаиру, с которым у него были дружеские отношения, и объявляет о выходе из «Круга» [81] . На том заседании Ачаир подробно проанализировал деятельность кружка за прошедшие восемь лет и подчеркнул, что свою задачу – подготовить собственных лидеров из кружка молодежи – «Чураевка» выполнила. Возможно, именно в то время произносил он слова, позднее оплотнившиеся на бумаге: «я считаю, что всякая попытка найти общий язык и начало дороги к Истине – уже плодотворна. Можно идти рядом, параллельно, или расходясь (не лучше ли сходясь), но – к одной цели» [82] . Любопытна реакция слушавших его отчетный доклад: «На непосвященных эти слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы: “Чураевку” невозможно представить без А. Ачаира» [83] . Вероятно, именно эта щекотливая ситуация заставила порывистого (подозреваем – совестливого) Щеголева сложить с себя полномочия председателя «Круга поэтов»… Но отношения с самим Ачаиром всё равно дают непоправимую трещину.
В 1936 году Щеголев перебирается в Шанхай, примкнув к своему харбинскому приятелю Николаю Петерецу. О шанхайском периоде жизни Щеголева мы узнаем из воспоминаний всё той же Юстины Крузенштерн-Петерец. Поначалу он сближается с «младороссами» [84] , редактирует «Литературную страницу» в газете «Новый путь» (о чем есть упоминание и в анкете БРЭМ его отца). И вновь 27-летний Щеголев «взялся за дело, засучив рукава», пишет задорные критические статьи. Так, в самой первой под хлестким названием «Долой дилетантизм» он высказывается: «У каждого из нас есть чувствованья… С чувством пишет всякий гимназист, но это еще не делает его творения искусством»; «Сколько за то время было выпущено гадких в художественном отношении книжонок, претендующих на “нутро”, на верное изображение быта, в которых, однако, искусство и не ночевало», завершая дерзким пассажем: «Гимназисты, достигшие сорокалетнего возраста, не думайте, что вы работаете на пользу русской словесности, если вы остаетесь дилетантами. Дилетантизм в искусстве – явление преотвратное, и стоит теперь начать с ним борьбу не на жизнь, а на смерть» [85] . Приводит мемуаристка и другой пример, когда Щеголеву пришлось объяснять «разделанному под орех» поэту «из есаулов», что стихи, помимо вложенной в них «души», требуют еще и поэтического мастерства. Любопытны при этом характеристики «критика», вообще «легко смущавшегося», красневшего, но готового «с безумством отчаянья», «неумолимо» доказывать свою точку зрения человеку пусть и много старше его, но не сведущему в таинствах, а главное – мастерстве стихотворчества. Крузенштерн-Петерец резюмирует: «Ни один из них не созрел еще тогда до того, чтобы подходить к книге холодно – аналитически, оставляя в стороне те самые “гимназические чувствования”, над которыми они издевались» [86] .
Оставим в стороне фигуру Н. Петереца. Подчеркнем – Щеголев уже в Харбине состоялся как критик со своими оригинальными суждениями и эстетическими ориентирами.
Немудрено, что он же некоторое время возглавлял и «Литературную страницу» шанхайского журнала «Сегодня». Как свидетельствует Ю.В. Крузенштерн-Петерец, журнал появился в 1943 г.: «Помимо стихов, беллетристического материала, статей на философские и политические темы, журнал “Сегодня” уделял много внимания вопросам поэзии. Правильнее было бы сказать, что это было в нем самым главным. Ни в одном дальневосточном журнале не было такого числа статей, посвященных размерам, ритму, аллитерации, рифме и т.д. Кроме того, там были статьи о поэтах и писателях, сравнительно мало усвоенных дальневосточными читателями, о Сологубе, Маяковском, Джойсе. Характер этих статей был спокойный, внушительный, что было, впрочем, естественно. Авторы этих статей – Петерец и Щеголев – уже перестали быть “молодежью”, буйной, азартной, скандальной. Но в то же время они сумели найти верный тон, и та молодежь, что стремилась писать сама, понимала их. Журнал имел огромный успех» [87] . Можно предположить, что многие статьи для «Сегодня» были написаны именно Щеголевым – о Джойсе, Маяковском и Сологубе он стал писать еще в «Чураевке».
Судьба популярного издания была печальна – он был перекуплен предприимчивым компаньоном Петереца, и работа в нем бывших чураевцев прекратилась. Всего под руководством Петереца и Щеголева вышло 15 выпусков, но, как ни печально, в настоящее время журнал является библиографической редкостью, «отечественным библиографам он не известен» [88] . Ю.В. Крузенштерн-Петерец писала о том, что у нее самой «едва собрался его полный комплект» [89] . К сожалению, и роман Щеголева «Из записок одиночки», опубликованный в «Сегодня», тоже пока не найден исследователями.
В 1937 г. Китай вступает в войну с Японией. Бывшие чура-евцы, сбежавшие в начале 1930-х гг. из Харбина от японского засилья, вновь попадают в зависимость от японских властей. Единственным местом, где японцы не «хозяйничали открыто, была французская концессия, поднявшая флаг Петэна» [90] . Русские беженцы обосновались там.
А в 1941 году началась Великая Отечественная. Хоть и гремела эта война далеко-далеко, через много погранпереходов, большая часть эмигрантов всем сердцем откликнулась на призыв «Вставай, страна огромная!». На далекой, порою незнаемой земле гибли родные, русские люди, и эта невозможность помочь общей беде в сердцах многих эмигрантов вызывала горячее желание вернуться. «По мере того, как разгоралась война, охватившая и западную Европу, и Россию, и наш Тихий океан, определялись и настроения русских шанхайцев. Теперь это уже не было теоретическое деление на пораженцев и оборонцев, теперь это было прямо: с японцами и немцами или с Россией, хотя бы советской. Первое было безопаснее и выгоднее, второе пока что не сулило ничего, кроме страшной возможности попасть в японский застенок» [91] , – вспоминала настроения тех лет Ю.В. Крузенштерн-Петерец.
1943 год – переломный год самой страшной в истории России и всего мира войны. В это время в зарубежье активизирует свою деятельность «Союз возвращенцев» [92] . По всей видимости, Щеголев искренне сочувствовал идеям возвращенчества. Совместно с Петерецем он составляет сборник просоветских статей «Возращение», вышедший в Шанхае в 1945 году уже после смерти Петереца [93] . В «Предисловии» Щеголев характеризовал начальный этап деятельности Союза Возвращенцев, «сразу же отразивший в себе все положительные и отрицательные стороны стихийной эмигрантской тяги домой, ностальгии, жалости о бесплодных годах изгнания». По мысли Щеголева, временный распад Союза Возвращенцев в 1939 году (в связи с отъездом из Шанхая генерального консульства СССР, а также усилением деятельности русских черносотенцев в Шанхае) «оказался началом рождения фактически совершенно новой организации. Фаза, которую мы бы назвали наивно-практической, сменилась фазой идейной». Деятельность, нацеленная теперь на «исполнение обязанностей перед родиной», «направилась на внедрение советских идей через печать, через печатное слово» [94] . В сборник статей «Возвращение» вошли публикации Петереца и Щеголева в просоветских изданиях «Родина», «Новая жизнь»
В Шанхае «Союз возвращенцев» был создан в конце сентября 1937 г., работал в тесном взаимодействии с генеральным консульством СССР. В нем имелся свой клуб со свежими советскими изданиями. Председателем Союза был харбинский друг Щеголева Н. Светлов. Помимо него членами комитета были М.Ф. Фомичев и сам Щеголев. Светлов подозревался в шпионских связях в пользу СССР (Хисамутдинов А.А. Российская эмиграция в Китае: опыт энциклопедии. Указ изд. С. 262). Очевидно, что близки к деятельности Союза были и музыканты джаз-банда О. Лундстрема – не случайно их концерты сопровождали деятельность «Советского клуба» в Шанхае, а их репетиционные апартаменты соседствовали с домом В. Серебрякова и «Сегодня» за 1940-1945 гг. И названия статей («Горький и интеллигенция», «О восприятии сталинской конституции», «Еще раз о советском паспорте» Н. Петереца; «Можно ли служить Родине здесь?», «Макаренковские кадры» Н. Щеголева), и их содержание были весьма далеки от эстетических, а тем более поэтических проблем. Но, как видно, эти помыслы Щеголева были искренни, не случайно спустя много лет насущные вопросы шанхайской поры неотвязно сопровождали его. В письме к Н. Ильиной – автору одиозного в эмиграции романа «Возвращение», вышедшего в СССР, [95] – Щеголев, в частности, напишет: «сразу приступ