Судя по всему, и семейная жизнь не стала для него ни тихой гаванью, ни отдушиной. Еще в 1934 году Щеголев напишет в стихотворении «Твердость»: «Нет, не надо покорной жены, / Тишины и богатства не надо!» В. Перелешин вспоминал о шанхайском периоде общения с четой Щеголевых: «Познакомил Щеголев меня и со своей женой – милой, кроткой, обаятельной Галей [113] , которая его просто обожала. Когда статья ему не давалась и он нервничал, Галя уходила “гулять” по улицам Французской концессии – в любую погоду. “Прогулки” иной раз тянулись по нескольку часов» [114] . Позднее, в письме Н. Ильной Щеголев проговаривается: «Домашние условия не благоприятствовали написанию большого продуманного письма. Пришел к Виталию и пишу у него. Время ограничено, – поэтому сразу приступаю к теме, живо интересующей нас обоих.» [115] (поясним, что жили Щеголевы вдвоем, были бездетны).
А ведь в юности поэт был влюбчив и переменчив (помните – «характер страстный, павианий»?). В его стихах много имен:„.А я всё тоскую о Наде
любимой,
о ней,
что тоже любила,
но после…
ушла к итальянцу
за лиры,
что были
влиятельней
лиры моей.
(«Город и годы») Память стареющего поэта была щедра на образы возлюбленных юности:
…Первая любовь моя Муся
Видится, – серьезна, светла.
Помнится, за что ни возьмусь я,
Вкладываю душу дотла.
Вдруг из давней давности вести
Старенький сулит мне блокнот:
Память о погибшей невесте
В буквах полустертых встает, -
Ира. Умерла от угара.
Вспомнили блокнота листки
Глаз ее зеленые чары,
Золота волос завитки…
(«У своего же огня») И – ни слова о жене Галине ни в лирике эмигрантской поры, ни в поздних стихах. Даже строки последних стихотворений посвящены не той, с кем были пережиты самые тяжелые времена, с кем встретил старость:
Как тебя я увидел во сне
На мгновенье живую, былую,
Затеплилося сердце во мне
И казалось: тебя я целую.
(«Как тебя я увидел во сне…»)
Находясь в первый раз на лечении в санатории, в чем действительно нуждался (болела нога, началась хромота), он мучился не от разлуки с супругой: «здорово тянет домой. Я отвык уже так долго бездельничать » [116] . Письмо к жене в ответ на ее тревожную телеграмму написано сдержанно и отстраненно, начиная с обращения: «Здорово, Галя!» и заканчивая дежурной фразой: «Ну, до скорой встречи!» Щеголеву в ту пору всего 49.
Единственной страстью Щеголева последних лет становится «запойный» труд. Словно убегая от самого себя, он пытается найти забвение в новой работе: «Много ездил, устал, а буквально в Новый год пришлось делать новую лекцию, так что в новогоднюю ночь поднял с женой рюмку коньяку и буквально через десять минут сел за пишущую машинку – настолько работа была срочная.» [117]
Писал ли Щеголев в СССР стихи, да и писал ли что-то вообще, долгое время оставалось загадкой. Реальность была такова, что после репатриации стихи как-то не писались. После девяти лет заключения М. Шмейссер признавался: «Видимо, лагерь был для меня слишком сильной психической травмой, от которой трудно было войти в состояние прежнего творческого настроения. Да к тому же и годы ушли, как-то вся литературная работа отошла в прошлое»1. Алексей Ачаир высказался более лаконично: «В той звериной жизни было не до стихов» [118] [119] .
О советском периоде жизни Щеголева Ю.В. Крузенштерн-Петерец писала довольно нелицеприятно: «Так же как с музыкой, с верой, со многим, что ему было дорого, Щеголев расстался потом и с поэзией, когда уезжал в СССР. Свое призвание он обрел было в марксистской публицистике. Но эпитафию себе он написал много раньше, – этой эпитафией был его, появившийся в 1943 году в шанхайском журнале “Сегодня”, роман “Из записок одиночки”. Публицистом в СССР Щеголев не стал. Оттуда писали, что он взялся за преподавание английского языка, а тогда – кто бы мог об этом подумать!» [120]
Сам же Щеголев признавался: «начиная с 1937 года я стал постепенно видеть себя скорее журналистом-публицистом, нежели поэтом, и поэтому стал всё меньше уделять внимания стихам. По этой же причине я не собирал ранее опубликованных стихов и своего личного сборника так никогда и не выпустил» [121] . Действительно, несомненные способности к литературно-критической эссеистике проявились у Щеголева еще в юности. Возможно, переход от лирического творчества к критической работе был закономерным этапом творческой эволюции художника.
Николай Щеголев ушел из жизни 15 марта 1975 года: умер от инфаркта [122] . Кончина скромного свердловского преподавателя осталась событием семейного масштаба да грустью редких друзей [123] . И только в нью-йоркском издании появился пронзительный некролог Валерия Перелешина «Поэт Николай Щеголев»: «Больно ранило меня полученное сегодня письмо поэтессы Лидии Хаиндровой от 23 марта – о том, что в ночь на 15-е марта в бывшем Екатеринбурге на руках брата скончался Коля Щеголев – тот Николай Александрович Щеголев, которого я застал в харбинской Чураевке ХСМЛ в 1932 году (когда мне было девятнадцать лет, а ему чуть больше) и с которым я встречался каждую пятницу в Шанхае в годы войны». Но кто в те глухие времена мог соотнести подобные факты? Пере-лешин с болью писал: «Николай Щеголев, в тридцатых годах всем существом своим откликавшийся на “парижскую ноту”, умевший говорить о главном и чуждаться “красивости”, умер в молчании – в той страшной стране, которая не терпит своеобразия, а творческую свободу приравнивает к политической неблагонадежности» [124] .
И все-таки бывший харбинский поэт-задира Николай Щеголев понемногу продолжал писать – до конца жизни. Случайно найденные фрагменты его архива [125] свидетельствуют не только о серьезной научно-критической работе (в частности, лекция о Беранже, рецензия на книгу С. Щипачева под названием «Проза поэта»), но и о замыслах романа из харбинской жизни под названием «Перекресток», рукопись которого датирована 1962 г. На листочке, вырванном из школьного блокнота, читаем:К дальним звездам, в небесную россыпь
Улетают ракеты не раз.
Люди, люди -
высокие звезды,
Долететь бы мне только до вас…
.....
Всегда во сне
нелепо всё и странно -
Приснилась мне сегодня
смерть моя.
А рядом – следы работы его версификационного «метронома» (помните упреки Ачаира в стихотворении «Форма»?). Возможно, записав услышанные строки Расула Гамзатова, он тут же уловил перекличку со своим поэтическим кумиром: «В полдневный…» (и мы вспоминаем лермонтовский «Сон»). Да, «взыскующий поэт» Щеголев сразу почувствовал эхо мистического стихотворения Лермонтова в гамзатовском отрывке (5-стопный ямб с цезурой на второй стопе)…
Пути истории неисповедимы. Не будь революции, гражданской войны и перерождения тихого провинциального Харбина в белоэмигрантский Харбин – не было бы поэта Николая Щеголева. Вернее, перефразируя Горького, мальчик-то был бы наверняка, а вот поэт – «ветровой, недоверчивый», «самый буйный, самый талантливый из молодой поросли» – вряд ли. И не было бы в русской литературе целого поколения харбинских «взыскующих поэтов» и писателей – Г. Гранина, Н. Петереца, Л. Андерсен, Б. Юльского…
Век двадцатый призвал этих русских ребят, рожденных не в дворянских усадьбах, воспитанных вне литературных салонов, но отчаянно вобравших всё накопленное к тому времени русской культурой и литературой. Вобравших – и сказавших свое, выстраданное и вытомленное.
Этот же век проехал по русским ребятам катком политических интриг, репрессий, тотального предательства, всеобщей подозрительности, этических деформаций. Кто-то сумел сохранить себя, как Валерий Перелешин, Ларисса Андерсен, – и навсегда лишился Родины, утратил возможность быть услышанным при жизни в полный голос. Кому-то, как Николаю Щеголеву, Владимиру Слободчикову, Лидии Хаиндровой, пришлось намного тяжелее. К тому же Родина отнеслась довольно прохладно к их возвращенным талантам.
Но времена, как известно, не выбирают. Это еще в молодости осознал Щеголев, воскликнув отчаянно: «Мои это годы, моя это боль и судьба!» Собранные по крупицам стихи, эссе, статьи и письма этого «харбинского юнца» свидетельствуют о недюжинном таланте, рожденном и развившемся в особых временных и пространственных координатах, о том самостоятельном творческом пути, который был пройден «взыскующими поэтами» русского дальневосточного зарубежья. И становится ясно, что судьба Николая Щеголева, переплетенная с лирическим сюжетом его поэзии и художественными раздумьями, вызывает сегодня интерес не только в контексте драматических судеб русской послереволюционной истории и литературы.
Анна ЗабиякоПримечания
Большинство известных стихотворений Щеголева относится к 1930-1935 гг., когда поэт жил в Харбине и был одним из самых активных и заметных участников местной литературной жизни. В годы пребывания в Шанхае (1936-1947) наибольшая поэтическая активность Щеголева связана с деятельностью кружка «Пятница» (1943-1944), выпустившего в 1946 г. коллективный сборник «Остров». Наконец, в годы после эмиграции (1947-1975), будучи целиком погружен в преподавательскую деятельность, Щеголев возвращался к поэзии крайне редко. [126] С конца 1980-х стихотворения Щеголева начали появляться в отечественных изданиях, включаются во все представительные антологии поэзии русской эмиграции.
Личный архив Щеголева долгое время считался утраченным [127] , но в 2009 г. в ответ на наш запрос члены общественной организации «Ассоциация “Харбин”» сообщили, что после смерти Г.И. Щеголевой найденные у нее бумаги Щеголева были переданы ее младшей знакомой по эмиграции Зинаиде Алексеевне Пуляевской, в чьем собрании хранятся по сей день. Эту часть архива составляют машинописный свод стихотворений Щеголева (далее – Сборник), подготовленный, судя по его погрешностям, уже после смерти автора; автографы и машинописи стихотворений, известных по публикациям (иногда со значительными разночтениями) [128] и до сего дня неопубликованных; рукопись романа (работа не завершена); материалы к биографии.