«Отряд Дыбенко был переполнен подозрительными „братишками“ и не внушал мне доверия: достаточно было глянуть на эту матросскую вольницу с нашитыми на широченные клеши перламутровыми пуговичками, с разухабистыми манерами, чтобы понять, что они драться с регулярными немецкими частями не смогут. И уж никак нельзя было предположить, что такая „братва“ будет выполнять приказы… Мои опасения оправдались… Вместо борьбы с немцами разложившиеся матросы занялись раздобытой в пути бочкой со спиртом»[144].
Такой вот получился «массовый подъем».
Аналогичную оценку можно встретить и в воспоминаниях (также написанных по горячим следам) не менее авторитетного революционера-большевика В. А. Антонова-Овсеенко:
«И немцы легко преодолевали наше нестойкое сопротивление. Сводные отряды в значительной части оказались недееспособны, дали большой процент дезертирства, ослушания. Отряды Красной гвардии обнаружили, в общем, слабую выносливость, плохую маневренность и боеспособность»[145].
И уж чтобы совсем не оставалось сомнений в том, как обстояли дела на только что открывшемся новом фронте в суровой реальности, можно процитировать еще одного компетентного эксперта — В. И. Ленина. Вот слова из его «Политического отчета Центрального комитета 7 марта 1918 года»:
«Мы предполагали, что Петроград будет потерян нами в несколько дней, когда подходящие к нам немецкие войска находились на расстоянии нескольких переходов от него… когда получился неслыханный хаос, паника, заставившая войска добежать до Гатчины… Вот, что мы переживали. Вот та реальная история одиннадцатидневной войны»[146].
Комментарии, думаю, излишни. Откровеннее не скажешь. В том же убеждает и хронология событий — 21 февраля немцы заняли Ревель, 24-го Псков, 3 марта Нарву.
Издание декрета «Социалистическое отечество в опасности!» явилось своего рода актом отчаяния. На этот призыв мало кто откликнулся. Поэтому вскоре новой власти пришлось вводить принудительную мобилизацию в Красную Армию. Однако мало-мальски серьезную силу большевистские войска стали представлять собой только к концу осени 1918 года[147].
Но кто же тогда остановил немцев? Да никто! Сами остановились, когда сочли нужным. Вернее, когда советское правительство согласилось на все условия их ультиматума, предъявленного, кстати, именно 23 февраля[148]. Согласно его статьям, от России отторгались Польша, Литва, Белоруссия, Латвия, Эстония, Финляндия, Украина, Закавказье. Страна обязывалась провести полную демобилизацию армии и флота, выплатить разорительную контрибуцию в шесть миллиардов марок золотом и предоставить Германии громадные односторонние торгово-экономические льготы[149].
Это и был тот самый «похабный» — по известному определению Ленина — мир, который вошел в историю под названием «Брестский». Таким образом, если следовать исторической правде, то 23 февраля 1918 года произошло не рождение «новой российской армии», а окончательное военное поражение России в Первой мировой войне, превратившее ее на время в полуколониальный придаток иностранной державы. Впрочем, даже этот кабальный договор Германия нарушала, когда хотела. Свидетели тому — оккупированные в мае донские казачьи области и Крым, а также частью захваченный, а частью потопленный Черноморский флот. И это при том, что к концу весны на Востоке оставалось всего 29 дивизий ландвера[150].
Уму непостижимо, почему советская пропаганда решила выбрать для своего главного военно-патриотического праздника именно этот, пожалуй, один из самых позорных в военной истории большевистской России дней. Ведь если бы не поражение Германии на Западном фронте (от французских, английских и американских войск) и ее последующая капитуляция в ноябре 1918 года, относительная независимость того государственного образования, которое еще оставалось под властью большевиков, в самом недалеком будущем наверняка оказалось бы под очень большим вопросом. Можно ведь было сделать отправной точкой день издания декрета о создании Красной армии или, на худой конец, какую-нибудь реально победоносную дату из смутной истории 1917–1918 годов. Но решено было взять именно 23 февраля 1918 года. Вероятно, уж очень жгучим оказался соблазн доказать, что «наши» умели не только бить своих же на бескрайних полях гражданской, но и смогли «окоротить германца». С этой целью пришлось выдумать то, чего не было в помине, и напрочь забыть то, что было в действительности.
Короче говоря, февральскую войну с немцами соратники Ленина довольно быстро и успешно «перевоевали» на бумаге. Первый пробный шаг к фальсификации был сделан еще в 1923 году, когда жило и здравствовало множество непосредственных рядовых участников и свидетелей революционно-красноармейской эпопеи. К пятилетию «новорожденной» вступительная статья в журнале «Военная мысль и революция» (книга № 1) гласила, что якобы именно 23 февраля была сформирована первая регулярная часть только что учрежденной советским правительством Красной Армий. Якобы именно эта часть сразу же приняла участие в борьбе с германскими войсками[151]. На следующий год в журнале «Военный вестник» № 7 текст передовой статьи, посвященной смерти Ленина, сопровождала фотография упоминавшегося выше декрета от 28 января 1918 года — только со смазанной датой. В комментарии указывалось, что декрет был издан… 23 февраля![152] После этого подобные публикации повалили сплошняком.
Окончательную точку поставил товарищ Сталин, когда в печально знаменитом «Кратком курсе истории ВКП(б)» (впервые изданном в 1938 году) недвусмысленно дал понять, что события 23 февраля 1918 года следует считать нашей великой победой[153]. С тех пор в соответствующем духе и воспитываются все поколения граждан на всех подвластных Москве территориях.
Ну а теперь расставим точки над «i». То, что советские учебники истории были полны лжи и многие выдумки до сих пор не развенчаны, сейчас, наверное, ни для кого уже не секрет. Однако в данном случае складывается исключительно пикантная, «гиперабсурдная» ситуация. Советского Союза и порожденной им Советской Армии — давно нет. Нынешняя Россия вроде бы декларирует восстановление своей тысячелетней исторической традиции, насильственно прерванной и искаженной большевиками. И, тем не менее, продолжает отмечать праздник, являвшийся одним из главных идеологических столпов коммунистического режима, первые лидеры которого сделали, кажется, все возможное для уничтожения боеспособности именно национальной русской (дореволюционной) армии! Более того. Отмечается не реальный день рождения советской армии, а тот момент, когда и сражений-то в сущности никаких не было. Просто германский ландвер в лице кайзеровских пенсионеров и белобилетников со старыми винтовками гонял под Нарвой сброд из пьяных матросов и мародеров. Правда, вскоре немцы прервали это не слишком славное занятие. Но не потому, что неожиданно получили отпор, а совсем наоборот, — поскольку достигли своей основной цели: вырвали у большевистского руководства согласие на подписание одного из самых унизительных и позорных мирных соглашений за всю историю России!
К сожалению, довольно простая мысль о том, что вообще-то российская армия родилась отнюдь не в 1918 году, а гораздо раньше, — судя по всему, оказалась интеллектуально неподъемной для нынешних российских политиков, а также широких слоев общественности. Тут, наверное, можно было бы и посмеяться, если бы не было так грустно…
Отрывок из мемуаров кайзеровского генерала Макса фон Хоффмана, служившего в 1918 году на должности начальника штаба немецкого Восточного фронта и являвшегося главой германской делегации на переговорах с представителями Советской России о мире[154].
«Русская комиссия состояла из Иоффе, которого, увы, к сожалению, у нас слишком хорошо потом узнали, зятя Троцкого Каменева, Сокольникова, а также госпожи Биценко, уже получившей некоторую известность за счет убийства какого-то министра. Еще в нее входили унтер-офицер, матрос, рабочий и крестьянин. Это все были члены, имевшие право голоса. В качестве экспертов присутствовало некоторое количество офицеров генерального штаба и адмирал Альтфатер, не имевшие права голоса. Секретарем являлся Карахан. (По официальным сведениям, советская делегация была сформирована из «профессиональных революционеров» А. А. Иоффе (председатель), Л. М. Карахана (секретарь), Л. Б. Каменева, Г. Я. Сокольникова, А. А. Биценко, С. Д. Масловского-Мстиславского. К ним были добавлены «представители народа» в лице матроса Ф. В. Олича, солдата Н. К. Белякова, крестьянина Р. И. Сташкова и рабочего П. А. Обухова.) Так как русская комиссия обедала с нами в офицерском клубе, то мы имели возможность познакомиться с нею поближе. За столом я посадил, конечно, членов с правом голоса выше, чем экспертов, так что рабочий, матрос и унтер-офицер сидели выше, чем адмирал и офицеры.
Я никогда не забуду первой трапезы с русскими. Я сидел между Иоффе и Сокольниковым, нынешним комиссаром финансов. Против меня расположился рабочий, которому множество приборов на столе доставляло видимые затруднения. Он пытался так или иначе употребить их в дело, но, в конце концов, воспользовался только вилкой для того, чтобы поковырять ею в зубах. Наискось от меня рядом с князем Гогенлоэ сидела госпожа Биценко, с другой стороны которой поместился крестьянин — типично русская фигура с длинными седыми кудрями и большой косматой бородой. Он вызвал улыбку у прислуживающего денщика, когда на вопрос, какого вина он желает, красного или белого, отве