[160] — то есть, примерно там, куда ее Сталин при помощи Гитлера отодвинул в 1939 году с нарушением всех моральных и правовых норм. А в учебниках истории советско-польский конфликт однозначно закрепился бы как агрессия Польши (хоть и вынужденная необходимостью нейтрализации угрозы экспорта революции), получившая заслуженный отпор.
Но в Москве фронтовые успехи, превзошедшие все самые оптимистические ожидания, возродили уже было потускневшую мечту о «пожаре мировой революции». Коммунистическое руководство во главе с Лениным вновь закричало о крахе капитализма. Призывы к освобождению своей земли сменились агитацией за продолжение войны ради победы пролетариата на всей планете.
«Вперед на Варшаву и дальше на Берлин, пока Германия не остыла от недавних революционных потрясений. Нас поддержат народы всей Европы, нанеся удар в спину своим буржуйским правителям».
17 июля 1920 года главное командование Красной Армии получило директиву Центрального Комитета с приказом не останавливаться «как до границы, намеченной Антантой (так называемой «линии Керзона», предложенной английским премьер-министром в качестве компромисса для обоих противников, которая почти один к одному совпадала с будущими рубежами 1939 года, установленными благодаря советско-германскому разделу Польши), так и за пределами этой границы»[161]. И началась одна из бесчисленных международных вооруженных авантюр Страны Советов, имевших целью создание всемирной коммунистической империи. 30 июля в Белостоке создается Временный революционный комитет Польши, ставший, по сути, марионеточным правительством. Все его члены, хоть и были поляками, перешли туда с высоких руководящих постов Советской России[162].
Польский народ, однако, в подавляющем большинстве не поддался экспортно-революционной агитации, вполне справедливо расценив происходящее как очередную агрессию недавно изгнанных захватчиков. Тем более, что вместе с красноармейцами в Польшу пришли и комиссары с чекистами и начались массовые аресты, казни заложников, реквизиции имущества и прочие прелести «нового строя».
Вскоре десятки тысяч добровольцев восполнили потери Войска Польского, а в тылу у красноармейцев вспыхнуло громадное партизанское движение. Ряды же «освободителей от буржуазно-помещичьего гнета» усилить было больше некому. В России продолжал царствовать военный коммунизм — разруха и голод, а недавний патриотический энтузиазм с началом «заграничного похода» сразу же угас.
Перелом в войне наступил 16 августа, когда поляки, перегруппировав войска, перешли в контрнаступление под Варшавой. Фронт Красной Армии был сразу же повсеместно прорван и она в беспорядке, с все возрастающей скоростью, побежала назад к исходным рубежам. Однако уйти повезло далеко не всем. 130 тысяч человек попали в польский плен[163]. Две армии — 4-я и 15-я, а также 3-й конный корпус (всего около 50 тысяч солдат), отрезанные и прижатые к территории Восточной Пруссии, были интернированы немцами[164]. Сколько погибло, до сих пор точно не известно, но очевидно, что эта цифра сопоставима с вышеприведенными.
Те, кому удалось выбраться живым, к середине сентября оказались уже за Брестом, а еще через месяц откатились к Минску и Виннице. На этом боевые действия прекратились. Польше они обошлись в 184 тысячи убитыми[165]. 33 тысячи попали в советский плен[166]. Общие потери войны 1920 года для Красной Армии, как уже упоминалось, пока еще никем до конца не подсчитаны, но даже по неполным советским данным они представляются более крупными, чем у Войска Польского[167].
12 октября 1920 года в Риге между Польшей и советскими республиками было заключено предварительное перемирие. Окончательный мирный договор стороны подписали спустя пять месяцев — 18 марта 1921 года. Он так и стал называться Рижским. По его условиям западные земли Украины и Белоруссии с пятнадцатью миллионами населения отошли к Польше, территория которой в результате этого выросла более чем вдвое[168]. Кроме того, Польша получила с Советской России солидную контрибуцию — 30 миллионов золотых рублей[169]. Итоги этой войны, хотя и не даровали Варшаве искомое пространство «от моря до моря», оказались для поляков все же столь утешительными, что по сей день воспринимаются как своеобразная компенсация за два века предыдущих обид.
Для Советской России последствия «похода на Европу», обернулись, разумеется, совершенно иной стороной. Как это часто бывает у проигравшей стороны, персонажи недавней драмы сразу после драки начали махать кулаками и работать перьями (кто умел, конечно), пытаясь таким образом найти «крайних» или доказать собственную невинность и взвалить ответственность на других. В первое послереволюционное десятилетие еще допускалась относительная свобода мнений. В 20-е годы тема войны с «белополяками» была одной из самых животрепещущих. Книг, посвященных ей, издали множество — от пропагандистской «жвачки» до серьезных профессиональных исследований авторитетных историков и непосредственных участников — вплоть до высшего командного звена. Многие работы выглядят добротно и до определенной степени объективно — присутствуют даже попытки анализа причин неудач. Однако при внимательном их прочтении можно заметить, что практически все авторы, прилежно исследуя частности, упорно стараются не акцентировать внимания читателей на главном. На том, что Красная Армия была разбита всего лишь одной бывшей провинцией Российской империи и что, с точки зрения современного (то есть 20-х годов XX века) военного искусства, та война совершенно неинтересна, поскольку являлась даже не вчерашним, а, в лучшем случае, позавчерашним днем.
Опыт Первой мировой продвинул воинское дело далеко вперед. Привычными и необходимыми стали танки, авиация, радиосвязь, а также прочие достижения науки и техники, которые являлись для советско-польского противоборства редкой экзотикой. На этом фоне подсчеты сабель и тачанок, конечно же, произвели бы на читателя убогое впечатление. Поэтому пишущие избегали столь важных, но неприятных сравнений. Ведь иначе логика могла привести к опасному основному выводу о том, что русская пролетарская революция, в отличие от европейских буржуазных (например, французской, породившей армию нового типа вкупе с великим Наполеоном), не совершила качественного прыжка в военном деле, а наоборот, отбросила страну и ее армию назад. В итоге научно-дискуссионная буря продолжала бушевать в «стакане воды».
Слабые и искаженные отголоски тех споров вновь зазвучали во время горбачевских «перестройки» и «гласности», когда, возвеличивая Тухачевского, многие авторы использовали аргументы из его работ. Но это типично советская литература. Таким же образом можно «потопить» самого героя и поднять на пьедестал Сталина, Буденного, Егорова или других, также являвшихся оппонентами «большевистского Бонапарта». Во второй половине советско-польской войны никто из «красных маршалов» особым талантом не блеснул.
Спорам несостоявшихся советских наполеончиков конец был положен в начале 30-х годов. Отмена НЭПа стала сигналом к завершению игр в «однопартийный либерализм». Полемических работ о советско-польской войне стало появляться все меньше, и вскоре, с большевистской твердостью, в проблему, наконец, внесли «окончательную ясность». О попытке «разбудить» в 1920 году своими штыками в Европе уснувший «призрак коммунизма» теперь полагалось помалкивать. Войну было приказано считать только оборонительной и победной. А разгром на Висле — частной малозначительной неудачей, плодом козней ныне благополучно разоблаченных врагов народа. В их числе постепенно оказалось почти все сколько-нибудь заметное начальство Красной Армии, руководившее боевыми действиями против «белополяков». С особой тщательностью уничтожались те, кто в былой полемике как-либо критиковал руководство Юго-Западного фронта (театр боевых действий командованием Красной Армии условно делился на два участка — Западный и Юго-Западный фронты), где реввоенсовет возглавлял сам Сталин. (Это, впрочем, не уберегло экс-командующего Юго-Западным фронтом маршала А. И. Егорова от расстрела в 1938 году.) Официальная советская оценка войны окончательно кристаллизовалась в 1938 году все в том же «Кратком курсе истории ВКП (б)». В каждом из тринадцати его изданий есть глава, где можно прочитать о «провале польских великодержавных планов»[170] — и липший раз убедиться, что нет в историографии таких крепостей, которые бы не взяли большевики с перьями наперевес.
Эта трактовка результатов «борьбы с буржуазно-помещичьей Польшей» в дальнейшем лишь изредка подвергалась незначительной корректировке и по большому счету оставалась практически неизменной более полувека — до самого распада Советского Союза, со временем, впрочем, теряя былую остроту и яркость. В годы Второй мировой войны было не до того, а по ее окончании в «социалистическую семью братских народов» «вступила» и Польша, и о конфликте с «панами» стали вспоминать еще реже.
Некоторое оживление произошло, как уже упоминалось выше, в годы правления Горбачева, но работы, опубликованные в ту пору, носили по преимуществу спекулятивно-конъюнктурный характер. Только в 90-е годы минувшего века отечественные специалисты обрели, наконец, полноценную возможность объективно исследовать эту войну. Избытка исследований по данной теме, однако, по сей день не наблюдается. Поражение есть поражение. Оно в России всегда сирота.