Вся эта противоречивая мозаика катаклизмов создавала в Москве нервозное настроение, колебавшееся между надеждой на лучшее и растерянностью. Естественно, не добавили Кремлю бодрости и майские катастрофы в Крыму и под Харьковом. Видимо, в тот момент у Сталина даже возникло ощущение неспособности Красной Армии своими силами отразить предстоящее летнее наступление Вермахта. Поэтому недавние хвастливые заявления на весь мир о победе «через полгодика — годик» прекратились, сменившись привычными прошлогодними жалобами на «огромное численное преимущество» врага. Но поскольку теперь к озабоченной собственными проблемами Британии добавился новый мощный союзник, то именно к нему и принялся взывать советский вождь, требуя принять самые радикальные меры для спасения Москвы от окончательного военного краха — открыть второй фронт, высадив на западном побережье Франции экспедиционную армию, и резко увеличить материально-техническую помощь Стране Советов. В противном случае, намекал коммунистический диктатор, он может пойти на сепаратный мир с нацистами.
Еще в начале весны союзники предложили «дяде Джо» прислать главу его внешнеполитического ведомства — В. М. Молотова — для переговоров и подписания официальных договоров. Тот прибыл в Лондон 20 мая, в самый разгар крымско-харьковских бедствий, отчего все ранее намеченные к обсуждению темы для сталинского посланца имели уже второстепенное значение. По той же причине он, — в отличие от зимней встречи с министром иностранных дел Великобритании Антони Иденом в Москве, ознаменовавшейся серьезными разногласиями, — без возражений подписал предложенный ему вариант соглашения о союзе в войне, а также о сотрудничестве и взаимной помощи после войны[400]. И, не медля ни секунды, отбыл в Вашингтон. Таким образом, впервые во весь рост встал вопрос о Втором фронте, превратившийся вскоре на долгие десятилетия в одну из любимых тем советской пропаганды.
Высадка во Франции требовала грандиозной подготовки и была рискованной даже по меркам 1944 года, когда она в реальности произошла. А в 1942-м из-за упоминавшихся уже проблем, порожденных неудачным для антигитлеровской коалиции ходом военных действий, подобное предприятие больше походило на авантюру и грозило громадными жертвами почти без надежды на удачу. Кроме того, Рузвельт с Черчиллем, конечно же, еще хорошо помнили сердечную дружбу Сталина с Гитлером, которая в сущности и позволила «бесноватому фюреру» развязать Вторую мировую войну.
Однако Молотов изложил серьезные аргументы. Терять союзника — пусть и «союзника поневоле», — который к тому же превратился в основного поставщика «пушечного мяса», англосаксонские державы явно не хотели. Поэтому Рузвельт решил приободрить русских приятными, но неопределенными обещаниями. Каких-либо официальных документов с обязательствами и конкретными сроками открытия Второго фронта США подписывать не стали. Однако все же опубликовали коммюнике, где заявили, что приветствуют идею развертывания боевых действий в Западной Европе в 1942 году и при благоприятном стечении обстоятельств попробуют воплотить этот проект в жизнь. Куда более заинтересованную реакцию вызвали просьбы Молотова об увеличении материально-технической помощи. Американцы сразу же подписали соглашение о переводе поставок на бесплатную основу до самого конца войны, притом в существенно большем объеме, чем прежде[401].
На обратном пути Молотов опять остановился в Лондоне, где попытался склонить Черчилля к содействию в решении проблемы открытия Второго фронта. Но и тот в довольно откровенном разговоре дал понять, что в ближайшее время СССР может рассчитывать на попытку десанта союзников во Францию лишь ограниченными силами. К слову, Черчилль обещание сдержал. Английская армия и флот 19 августа 1942 года организовали пробную операцию форсирования пролива Ла-Манш — «поиск под Дьепом»[402]. Как и следовало ожидать, предприятие окончилось полной неудачей. Немцы быстро скинули британцев обратно в море. Но сам факт подобной активности заставил Германию еще больше озаботиться укреплением «Атлантического вала». В результате в Россию не попало еще какое-то количество солдат и снаряжения.
К тому же, несмотря на осторожность подхода к проблеме Второго фронта, Черчилль в ходе встречи с Молотовым согласился считать этот вопрос весьма важным, что и было заявлено в коммюнике по итогам переговоров. На просьбы материального плана англичане, как и американцы, отреагировали мгновенно, подписав документ «О финансировании военных поставок и другой военной помощи»[403].
Сталина, естественно не удовлетворили итоги поездки Молотова. Чужими руками «загрести жар» не удалось и ближайшее будущее продолжало представляться большевистским вождям в очень мрачных тонах. Угроза немецкого наступления по-прежнему дамокловым мечом нависала над Россией, а уверенности, что удар удастся отразить, не прибавилось.
Вооруженные силы Германии летом 1942 года были наиболее совершенным боевым инструментом в мире. Слабо моторизованная, без современных средств связи, с допотопной организацией, руководимая в массе бездарными и малограмотными полководцами, армия Страны Советов не являлась для Вермахта равным противником. Однако исходное численное соотношение свидетельствует, что возможности для более-менее успешной обороны у Кремля имелись. Требовалось лишь рационально распорядиться своим количественным превосходством — сосредоточить резервы на самых вероятных направлениях вражеского удара. Войск у противника явно не хватало не только для натиска по всей линии фронта от Баренцева до Черного моря, но даже для стратегического наступления на каком-нибудь одном крупном участке.
Однако немцы также понимали, что это лето — последняя возможность успешно окончить затянувшийся «блицкриг» против СССР. Поэтому Гитлер, в очередной раз понадеявшись на свою «счастливую звезду», снова пошел на авантюру, приказав прорваться к Волге, — из-за нехватки автотранспорта и железных дорог превратившейся в важнейшую советскую коммуникацию, — оккупировать попутно обширные хлебные области Дона и Кубани, испещренный угольными шахтами Донбасс и захватить Кавказ с его нефтепромыслами. Выполнение таких задач действительно ставило под вопрос дальнейшее участие Советского Союза во Второй мировой войне. Этот план, впрочем, сразу же вызвал у большинства германских генералов массу сомнений, и не только по причине нехватки средств. Смущала проблема снабжения — конфигурация фронта была такова, что при продвижении к турецкой границе вся группировка «повисала» на одной лишь ростовской железной дороге. Однако Гитлер настоял на своем.
Прорвать советскую оборону намечалось на участке от Курска до Азовского моря. Для этого создавались две группы армий — «А» (фельдмаршал Лист) и «Б» (фельдмаршал фон Бок, которого вскоре сменил генерал-полковник фон Вейхс). Первая располагалась южнее и нацеливалась на Кавказ, вторая на Сталинград. Противостояли им пять фронтов — Брянский (генерал-лейтенант Ф. И. Голиков), Юго-Западный (маршал С. К. Тимошенко), Южный (генерал-лейтенант Р. Я. Малиновский), Северо-Кавказский (маршал С. М. Буденный), Закавказский (генерал армии И. В. Тюленев) и Черноморский флот (вице-адмирал Ф. С. Октябрьский) с Азовской военной флотилией (контр-адмирал С. Г. Горшков). Об их численном соотношении уже рассказано выше. Кроме того, по официальным данным, к июлю 1942 года, помимо действующей армии, в резерве Ставки находились 10 общевойсковых армий, 1 танковая армия, 62 отдельные стрелковые дивизии, 4 отдельные стрелковые бригады, 3 кавалерийские дивизии, 5 отдельных танковых и механизированных корпусов, 1 отдельная авиационная дивизия, 3 отдельные авиационные бригады, 32 отдельных авиационных полка[404].
По самым скромным подсчетам их общая численность составляла не менее миллиона человек, до тысячи танков и столько же самолетов. То есть, чем обороняться, имелось. Другое дело, что с определением направления главного удара неприятеля сталинские стратеги опять ошиблись. В итоге резервы пришлось перекидывать в спешке, бросать в бой не единым кулаком, а частями, и необходимого многократного превосходства долго создать никак не удавалось.
Первой начала наступление группа армий «Б» — 28 июня она своим левым флангом, как кинжалом, вспорола оборону Брянского фронта. 50-километровая брешь даже на карте впечатляла. Сталин в тот же день приказал отправить к Голикову четыре танковых корпуса, сопроводив их гневной телеграммой:
«Запомните хорошенько. У Вас теперь на фронте более 1000 танков, а у противника нет и 500…»[405]
Однако двукратный перевес был явно недостаточен, чтобы нейтрализовать германское превосходство в профессионализме. Усеяв курские поля остовами горящих советских «тридцатьчетверок», немцы за неделю прошли более 200 километров, форсировали Дон и ворвались в Воронеж.
Второй удар (но уже правым флангом группы «Б») был нанесен 30 июня по Юго-Западному фронту, который просопротивлялся не дольше соседа. Здесь 6 июля неприятель также вышел к Дону. В районе Старого Оскола оба клина сомкнулись, загнав в «котел» те соединения Тимошенко и Голикова, что не успели отойти (части 40-й и 21-й армий)[406].
8 июля двинулась на Восток и группа армий «А», тесня спешно откатывавшийся к устью Дона Южный фронт. Линия советской обороны рухнула на протяжении свыше 500 километров.
Дыру попытались заткнуть, бросив в мясорубку (вдобавок к войскам уже перечисленных выше фронтов) сразу девять новых армий (6-ю, 60-ю, 62-ю, 63-ю, 64-ю общевойсковые и 1-ю, 4-ю, 5-ю танковые, 1-ю истребительную авиационную), а также десятки отдельных дивизий и бригад, забирая их для этого даже с Дальнего Востока