[463] и «Сталинградская битва»[464] помещена лишь второстепенная информация.) Это весьма странно, ведь их публикация только бы подчеркнула величие замыслов военачальников Красной Армии. Если эти планы, конечно, соответствуют тому, что полководцы написали в своих мемуарах. Но раз покров тайны вопреки здравому смыслу не снят, то волей-неволей закрадываются разного рода сомнения. Впрочем, так или иначе, а за неимением других источников первичную информацию все равно придется черпать из воспоминаний главных советских стратегов того времени — маршалов Жукова и Василевского[465].
Намерения Ставки в книгах упомянутых авторов представляются следующим образом: главный удар наносится на юге, где путем проведения ряда последовательных широкомасштабных операций достигается разгром всего правого фланга неприятельского фронта. В центре, на московском направлении предпринимается отвлекающее наступление. При удачном стечении обстоятельств перед ним ставилась ограниченная цель «срезать» так называемый «Ржевский балкон» — большой выступ германских позиций, направленный к столице. Однако основная его задача — не дать Берлину снять для переброски на юг какие-либо войска. Еще один вспомогательный удар — прорыв блокады Ленинграда — намечался на севере. Силы, выделенные для него, в рамках узкого участка были, конечно, очень большие. Однако, в сравнении со всей массой Красной Армии, они оказывались незначительными. Иными словами, все задумывалось в такой последовательности, как и случилось потом на деле.
Но в таком случае элементарные основы военной науки диктуют и концентрацию наиболее мощной группировки Красной Армии на юге. В противном случае гарантированы бессмысленные потери и угроза провала планов всей кампании. Вступают в противоречие с маршальской версией и те документальные цифры с фактами, что были опубликованы в последние полтора десятилетия советской власти. Первая информация к размышлению на данную тему появилась в 1976 году, когда увидел свет шестой том 12-томной «Истории Второй мировой войны». Согласно его сведениям[466], советские армии севера и центра (от Ленинграда до Волхова) на 19 ноября 1942 года имели в своем составе 3,1 миллиона человек, а юга (от Новой Калитвы до Черного моря), несмотря на гораздо большую протяженность их позиций, всего 1,9 миллиона. Схоже выглядит и соотношение военной техники — орудий 41 100 к 24 300, самолетов 1672 к 1408, танков 4464 к 1782. Последнее особенно странно. Ведь главная ударная сила тогда заключалась именно в танках, не говоря уж о том, что леса и болота северо-запада не лучшая арена для бронетехники — то ли дело приволжские или донские степи. И даже маршевое пополнение фронтовых частей за октябрь — ноябрь не в пользу юга — 152 000 человек к 170 000.
Следующий материал по этому вопросу появился в статье полковника В. Т. Елисеева, опубликованной в «Военно-историческом журнале» № 11 за 1987 год и сообщающей о том, что наибольшее усиление — более четверти своих стрелковых соединений — за октябрь — ноябрь 1942 года получил Калининский фронт, занимавший северный фас Ржевского выступа. Кроме того, если другие данные этой статьи «наложить» на информацию только что упоминавшегося 6-го тома «Истории», то можно узнать, что из двадцати танковых корпусов Красной Армии — основного инструмента развития стратегических наступлений тех лет, вводимого в дело после прорыва обороны, — на московском направлении находилось восемь, а на юге лишь пять. Аналогичная картина и с механизированными корпусами (также предназначавшимися для расширения первоначального успеха и оснащавшихся большим количеством танков). Юго-Западный и Сталинградский фронты имели по одному такому соединению, а Калининский фронт целых три.
В общем, армии, заслонявшие Москву и якобы готовившие отвлекающее наступление, намного превосходили в силах объединения, призванные, по официальной версии, нанести основной удар. Говоря проще, география расположения советских войск к началу зимней кампании 1942–1943 годов не позволяет сделать вывод о выборе южного фланга в качестве главного театра. Логика подсказывает, что на самом деле Кремль основные усилия решил сосредоточить на московском направлении, а контрудар под Сталинградом рассматривал как вспомогательный.
В пользу этой версии свидетельствуют еще несколько нюансов. Азы военной науки сродни правилам бокса, где наносить отвлекающий удар после основного считалось бы верхом глупости. Наступление под Москвой началось 24 ноября, а контрнаступление под Сталинградом 19-го. Чем объяснить, что «отвлекающий» удар наносился позже «основного»? Только тем, что основным был именно более поздний удар под Москвой.
Предполагаемый вариант, кстати, полностью снимает все загадочные вопросы относительно дат, которые отечественная историография вообще никак не объясняет. Например, почему такой большой промежуток времени прошел между окружением Сталинградской группировки немцев и продолжением наступательных операций Красной Армии в том районе? И почему войска для них пришлось спешно перекидывать с северо-запада (по пословице — в лес идти — собак кормить), если основное наступление на южном направлении готовилось заранее?
Заметим также, что планированием и непосредственным руководством подмосковного наступления занимался лично «маршал победы» Жуков, уделяя ему много больше внимания, чем удару у Сталинграда, куда он лишь иногда наведывался в качестве координатора Ставки. Как бы мы не относились сегодня к этому человеку и его стратегическим дарованиям, не вызывает сомнений тот факт, что Сталин поручал ему операции, которые считал наиболее важными.
Еще аргумент — данные книги «Гриф секретности снят. Потери вооруженных сил СССР». Вообще-то, цифры по октябрю — декабрю в ней традиционно занижены, но нас пока интересуют не реальные величины, а соотношение безвозвратных потерь за 4-й квартал 1942 года — к убыли в тот же период в операциях южного фланга[467]. Ведь если на юге велись наиболее активные действия, то и главные потери должны быть там. Однако они не составляют даже половины от общей цифры. Где же еще в те месяцы мог работать такой огромный кровавый молох, если не под Москвой? Кроме юга и центра, серьезных боев больше нигде не было. Другое дело, что лишний раз вспоминать о неудачах отечественные авторы не любят. Немецкие же историки, кстати, до сих пор вопрос о месте главного удара в кампании 1942–1943 годов считают открытым. Недавно опубликован перевод книги Гроссмана «Ржев — краеугольный камень Восточного фронта»[468]. В ней описывается, какой колоссальной силы удар отразил Вермахт в Подмосковье в ноябре — декабре 42-го.
Сомневаются в правдивости канонической советской версии Сталинградской победы и многие представители англосаксонской историографии. В последние годы особенно плодотворно работает над этим вопросом американец Дэвид М. Глентц[469].
Теперь, учитывая все вышеизложенное, попробуем реконструировать наиболее вероятный ход событий «Сталинградской» зимы и восстановить причинно-следственные связи, которые его обусловили. Попутно также порассуждаем о возможностях и перспективах, открывшихся бы перед Красной Армией в том случае, если бы ее командование выбрало иные варианты решения стоявших перед ним задач.
Итак, в середине осени 1942 года советские военачальники размышляли над вопросом, где им целесообразнее нанести главный удар. Северный участок от Мурманска до Ладожского озера отпадал сразу же, поскольку являлся второстепенным. Северо-запад и центр (от Ленинграда до Воронежа) в этом смысле выглядели более привлекательно. Но линия фронта там без особых изменений стояла уже долго, и неприятель успел хорошо укрепиться. А вот на юге фронт только недавно остановился, приобретя вид огромной дуги. Ее вершина пересекала Кавказ и почти упиралась в Каспийское море. Но самое главное, ее верхнее основание — 400-километровый отрезок по течению Дона от Воронежа до Сталинграда, обороняли лишь венгры, итальянцы и румыны, которые Красной Армии были «по зубам» даже без численного преимущества. От перспективы удара оттуда к Азовскому морю просто дух захватывает! В окружение попадала вся южная группировка армий врага — более трети его войск Восточного фронта! Такая грандиозная победа намного приблизила бы окончание войны и спасла миллионы жизней. Почему же тогда советское главнокомандование планировало основное наступление под Москвой? Ведь не могло же оно не видеть столь явных преимуществ южного направления?
Думается, здесь главное слово осталось за Сталиным. После бесконечной череды предыдущих поражений он все еще боялся внезапного броска неприятеля к столице: 150 километров для танков — не расстояние. Кроме того «Верховный», вероятно, уже настолько разочаровался в своей армии, что просто не верил в ее способность успешно осуществить глубокий прорыв (от Среднего Дона до Таганрогского залива — свыше 300 километров). Да и потом, в случае удачи, требовалось еще удержать в «клещах» и затем уничтожить громадную группировку противника. Успешное выполнение подобной задачи, видимо, тоже представлялось сомнительным. Поэтому на юге решили ограничиться локальным контрнаступлением на сравнительно небольшом участке под Сталинградом. Советская разведка неправильно определила там численность врага. Даже в январе 43-го она докладывала, что в том районе — то есть в «котле»! — находится в три раза меньше войск неприятеля, чем это было в реальности[470]. Столь счастливая ошибка и послужила отправной точкой в выборе места будущего отвлекающего удара.