Каждый стал ходить вдоль забора. Кто-то стоял разговаривал, кто-то закурил. «Интересно, — подумал я, — а как же тут гуляют зимой? Наверное, снег лежит, погода плохая, дождь идет… бывают ли тогда прогулки или нет?» Но я отогнал эти мысли. Что я, в конце концов, только о тюрьме думаю? Надо думать о свободе!
На прогулке я внимательней разглядел обитателей камеры. Те, которым было двадцать пять — тридцать, более уверенно держали себя. Вероятно, многие из них были тут не в первый раз. Особенно выделялись те, у которых на руках были татуировки: у кого-то солнце с лучами, у некоторых — просто имена или клички.
Вскоре нас вернули в камеру. Каждый занялся своим делом. Кто-то стал читать книгу, кто-то — газету, несколько человек уселись в кружок и стали рассказывать разные случаи. Я сел один.
Неожиданно я услышал, как один из парней крикнул другому:
— Гришка, малява пришла!
Гришка, молодой человек лет двадцати, быстро соскочил со шконки, достал из-под нее какую-то палку, напоминающую колено удочки, и быстро просунул эту палку в тюремное окошко, ловким движением поймав веревку. На веревке была привязана небольшая трубочка, связанная с двух сторон ниткой. Гришка быстро развернул ее и крикнул:
— Розыскная малява!
Все равнодушно отвернулись. Вероятно, никого не интересовало, кто кого разыскивает. Видимо, обитатели камеры уже нашли нужных им людей. Гришка неожиданно проговорил:
— Билл ищет Джона!
Все дружно засмеялись.
— Что это еще за погоняла такие — Билл, Джон? — произнес один парень, похожий на деревенского жителя. — Странные какие-то! Кто такие? Почему не знаю?
— Да это негры, наверное, нигерийцы, торговцы наркотиками! Я вчера был на сборке, с одним таким сидел, — пояснил один из сокамерников.
Затем прозвучало грузинское имя Гела, но обитатели камеры не отозвались. Вдруг я услышал:
— Севка ищет Олега, — и мою фамилию.
— Это я, — сказал я. Все разом повернулись и посмотрели на меня удивленно.
— А где, где Севка?
— Севка твой находится в четырнадцатой камере.
— Это что, рядом с нами?
— Нет, напротив.
— Ну, это проще простого!
Все дружно засмеялись.
— Ты знаешь, какой путь надо проделать, чтобы с ними списаться? — сказал один из заключенных, парень лет тридцати, и стал объяснять мне, что нужно прогнать маляву наверх, сверху направо, потом налево, потом снова опустить вниз. Только тогда моя малява, пройдя почти половину здания, попадет к Севке, хотя камеры и находятся напротив.
— Единственный вариант — ты можешь покричаться с ним вечерком, когда никого не будет, опять же если коридорный не засечет.
— А если засечет? — поинтересовался я.
— Тогда — карцер. Нарушение режима. Ну, не тушуйся! Здесь коридорные — мужики нормальные.
— Так что мне делать?
— Пиши ответ, что сидишь в такой-то камере.
Я быстро написал, что сижу в шестнадцатой камере и жду от него маляву.
Однако малява пришла только на второй день. Севка сообщал, что «приняли» его в тот же день, что и меня, он узнал это от оперативников, что «приняли» его вместе с Эдиком, что колют их по поводу убийства, но он молчит. Кроме того, он написал, что его уже прогнали через пресс-хату.
«Будь осторожен, особенно с Хоботом!» — предупреждал Севка. В конце дописал, что все будет нормально и в ближайшее время нас должны освободить, так как у них против нас ничего нет.
Эта весточка от Севки, с одной стороны, меня очень сильно обнадежила, придала сил. Значит, действительно меня скоро выпустят и ничего у них против меня нет! А с другой стороны — я расстроился. Видимо, меня тоже ждет пресс-хата. Кто такой Хобот?
Так прошло несколько дней. Примерно на третий день приехали оперативники, которые «принимали» меня. Пригласили меня в следственный кабинет, где обычно беседуют с арестованными следователи или адвокаты.
Оперативники стали интересоваться, не созрел ли я — не изменил ли своих позиций, не буду ли давать показания. Я отрицательно покачал головой.
— Ладно, — сказали они, — вольному — воля. Ты сам это выбираешь. Смотри, надумаешь — сообщи через конвоиров.
Один из оперативников вызвал конвоира. Пришел молодой парень. Он взял листок и повел меня обратно, на второй этаж, где находилась моя камера. Однако у столика корпусного он неожиданно остановился, протянув ему записку. Коридорный взял ее и прочел. Я увидел приписку карандашом в конце.
— Слушай, — обратился он ко мне, — тебя переводят в другую камеру. И спросил у конвоира: — Что, его сейчас туда вести?
— Нет, к вечеру. Пока там шконка занята.
Я поинтересовался:
— А зачем меня переводят в другую камеру? Мне и здесь хорошо.
— Это тебя, друг, не спросят! Ты здесь пока еще не хозяин, — грубо ответил конвоир и втолкнул меня в камеру.
Целый вечер я раздумывал: значит, меня действительно бросают в пресс-хату, и не случайно оперативники приходили, для того чтобы меня еще раз напрячь с показаниями
Почему же они заранее об этом объявили? Специально психологически обрабатывают! Вот так сидишь целый день и дрожишь, что тебя ночью в пресс-хату кинут! Вдруг расколешься?
К вечеру действительно дверь открылась, и новый конвоир выкрикнул мою фамилию.
Мы молча поднялись на третий этаж и остановились у двери камеры номер тридцать шесть. Дверь открылась, я вошел.
Камера представляла собой комнату меньшей величины, чем моя бывшая. Нар там было столько же, но сидели там только четыре человека — все здоровые бугаи, неприятные лица.
Я молча подошел к свободной шконке на первом ярусе, сел, сложив руки. Никто не обращал на меня внимания. Целый вечер я рассматривал обитателей. Четыре бугая вроде были из одной компании. Они почти не разговаривали друг с другом, сидели и играли в самодельные карты, вырезанные из какой-то газеты.
Время от времени перешептывались. Никто со мной в контакт не вступал, не разговаривал. Все делали вид, что не замечают меня. Я тоже в друзья им не навязывался, только сидел на месте и посматривал в их сторону, думая — может, это и не пресс-хата, а обычная камера, может, я зря волнуюсь…
Наступило время ужина. Опять принесли какую-то баланду. Я опять отвернулся, но есть очень хотелось — я ведь не ел уже несколько дней, только немного пил подкрашенную воду — тюремный чай.
Наступило время отбоя, все легли на шконки. Я лег тоже. Вырубился быстро. Проснулся от боли. Открываю глаза и вижу — кто-то держит меня мощной рукой, а двое пытаются снять с меня штаны. Я изо всей силы ударил ногой.
— Ах ты, сучонок! — выругался кто-то из них. — Паскуда, крысенок! Ты еще лягаешься!
Я получил сильнейший удар в скулу. Не помню, как собрал последние силы — не зря все же занимался самбо, — но выскользнул из их крепких рук и оказался на ногах. Быстрым движением подтянул штаны, вытянув левую ногу, попал одному из нападавших прямо в живот. Тот согнулся. Трое, спрыгнув с нар, бросились на меня с разных сторон.
Одному из них я сделал болевой прием из боевого самбо, сломав руку. Тот закричал во весь голос. Двое оставшихся наседали. Я опять применил приемы боевого самбо. Ситуация была неравной. Пару раз я получил по голове.
Больше всего я боялся, что эти удары могут вырубить меня. В этом случае мне конец!
Вся драка заключалась теперь в том, что мы бегали между шконками и время от времени наносили друг другу удары. Наконец я провел еще один удачный прием, и еще один из нападавших изо всей силы влетел головой в дверь камеры и сполз на пол.
Внимание коридорных было привлечено этим грохотом.
— Сука! Падла! Он мне голову разбил! У меня сотрясение мозга! — закричал он.
Нападавшие бросились к нему на помощь. Кто-то стал дубасить в дверь:
— Конвоир! Вертухай! Нападение на зэка!
Через несколько мгновений в камеру ворвались трое вертухаев с дубинками и изо всей силы стали колотить меня. Это продолжалось минут пять. Голова у меня была в крови. Затем кто-то схватил меня сильными руками за шиворот и под мышки и потащил по коридору. По дороге еще один конвоир периодически ударял меня то в живот, то по голове.
Через некоторое время я потерял сознание. Очнулся в карцере. Карцер представлял собой подвальное помещение без окон. Там никого не было.
Помещение было небольшим — примерно три квадратных метра. Там можно было только сидеть. Тусклый свет, на полу — вода. Никакой кровати, только что-то вроде деревянной узкой скамейки. Ужасные условия! Но зато я был в безопасности. Опять же нет гарантии, что меня снова не выбросят отсюда в пресс-хату…
На следующий день меня перевели из одного карцера в другой. На этот раз карцер был двухместным. Комната уже была побольше — примерно два на три метра. Воды на полу не было.
В карцере сидел здоровенный амбал. На руке у него была татуировка — кинжал со змеей. По-моему, это масть грабителя. С левой стороны — такая же татуировка и надпись «Холод». Нет, я всмотрелся — «Хобот». Все, вот тот, о котором предупреждал Севка! Сердце у меня забилось.
Хобот не обратил на меня никакого внимания. Однако позже, подняв голову, спросил:
— Как зовут-то?
Я назвал себя.
— Погоняло есть?
Я отрицательно покачал головой.
— Ты при делах или как?
Я пожал плечами.
— Кого знаешь на воле? — поинтересовался Хобот.
— Многих знаю. Кто тебя интересует?
— Меня — люди авторитетные и серьезные. Кого можешь назвать?
Я понял, что он имел в виду элиту криминального мира. Кого я мог назвать — только своих врагов…
Я молчал.
— Слышь, а может, ты мент? — неожиданно проговорил Хобот. — Может, тебя как подсадную утку ко мне подсунули? Чтобы тему какую-то пробить? — Он угрожающе распрямился, сжав кулаки. Я понял, что сейчас опять начнется драка. Не знаю, что мной руководило, только я подошел к нему вплотную и сказал:
— Слушай, Хобот, я про тебя тут слышал, конечно. Имей в виду: если что — я тебя просто удавлю!
Хобот не ожидал такого, даже как-то растерялся. Конечно, по комплекции он был в два раза здоровее меня. Не знаю, то ли мой решительный тон сыграл основную роль, то ли еще что, но он, помолчав, спокойно ответил: